Того же, кто не соответствовал требованиям Эрнеста, изгоняли из его круга - с гневом и пренебрежением, а иногда и со скорбью. Часто все происходило на публике, и порой инцидент, который Эрнест использовал для разрыва, был скорее поводом, а истинная причина "отлучения" крылась в другом. Так, Кеннета Тинана грубо прогнали - и все это происходило на террасе отеля "Мирамар" в Малаге на глазах у множества свидетелей, - поскольку он не согласился с Эрнестом, утверждавшим, что матадор Хаиме Остос блестяще заколол своего быка в последней корриде. Питер Бакли, фотограф и писатель, бежал по коридору валенсийского отеля "Ройял", круша все на своем пути, - его выгнали за то, что он взял интервью у Антонио перед самым началом корриды, что Хемингуэй считал недопустимым. Слим Хейуорд был гильотинирован в Памплоне, прямо на тротуаре перед входом в переполненный бар "Чоко" за то, что пообедал с Дэвидом Зельцником. Питера Виртеля подстрелили в Ниме, в ресторане "Император", за то, что непрерывно скулил и жаловался на свои замерзшие ноги, когда мы гуляли по ярмарке в ожидании Эрнеста и Джигги. Спенсер Трейси и Леланд Хейуорд были отлучены в один прекрасный день в Перу, когда из-за съемок "Старика и моря" Эрнест вынужден был отложить рыбалку.
Разрыв отношений не всегда был полным и окончательным. Хотя изгнанные и были вычеркнуты из списка тех, на кого можно положиться, это не означало, что Эрнест переставал с ними общаться. Так, позднее он помог Питеру Бакли с книгой о бое быков и нанял Питера Виртеля для работы над сценарием "Старика и моря". Однако отношения с этими людьми уже никогда не становились прежними, такими, какими были до их "падения".
Но в то ясное солнечное утро, проезжая мимо виноградников Арля по дороге в Ним, Эрнест, словно совершенно забыв о прошлой ночи, с удовольствием вспоминал, как когда-то путешествовал по этим живописным местам на велосипеде.
- Прекрасно знаю эти виноградники, - говорил он. - Когда Скотт еще не был сумасшедшим, мы с ним все тут объездили на велосипедах. Замечательное, беззаботное время. Только на велосипеде и можно по-настоящему узнать страну - ведь приходится подниматься на холмы и спускаться вниз. Как бы мне хотелось помнить о Скотте только хорошее и забыть все остальное! Но слишком много боли я пережил из-за него. К примеру, в тот раз, когда приехал навестить Скотта и Зелду в их доме недалеко от Балтимора. У них был прекрасный домик, и они пригласили меня на выходные. Я сказал, что могу приехать только на вечер, так как должен вернуться в Нью-Йорк поработать над гранками с Максом Перкинсом. Шофер Скоттов, Пьер, встретил меня на вокзале, и мы поехали к ним на изготовленном по заказу "хотчкисе", тогда одной из самых элегантных и дорогих французских машин. Очень скоро я заметил черный дым, валивший из-под капота, и сказал об этом Пьеру, на что он рассказал мне грустную историю. Раньше он работал таксистом на Монмартре. Однажды Зелда вышла из ночного клуба, остановила его машину и потребовала отвезти ее в "Ритц". По дороге они подхватили Скотта. Когда Пьер подъехал к отелю, Скотт попросил отвезти их на следующее утро в Гавр. На следующий день, когда они прибыли в порт, где должны были сесть на корабль и отправиться в Америку, Скотту пришла в голову гениальная идея. Он только что купил новенький "хотчкис", который должны были погрузить на пароход. Что может быть лучше, чем взять с собой и француза-шофера? Пьер заметил, что совсем не говорит по-английски и у него с собой нет паспорта, но, как всегда, энтузиазм Скотта и его упрямство справились со всем трудностями, и Пьер, оставив свою машину в порту и раздобыв какие-то временные документы, смог отправиться в Америку.
"Но, мсье Хемингуэй, - поведал мне Пьер, - с первого дня после приезда жизнь моя превратилась в настоящий кошмар. Эта роскошная машина, но мсье Фитцджеральд не разрешает менять масло. Он говорит, что в машине французское масло и его нельзя менять. Вот почему эта прекрасная машина дымится. Посмотрите! Прямо на моих глазах! Я показываю ему этот черный дым, он знает, что происходит, но все равно не разрешает мне ничего делать. Пожалуйста, может, вы сможете как-то повлиять на него?"
Они жили в очаровательном особняке с зеленой лужайкой, прямо на берегу, а большие деревья придавали ему некоторую меланхоличность. Скотт и Зелда были одеты очень элегантно и богато и сильно налегали на спиртное. Скотт знал, что я люблю бургундское, и на столе меня ждали шесть бутылок прекрасного вина, все открытые. Оказалось, Скотт и Зелда предпочитали мозельское, и бургундское было припасено только для меня. Шесть откупоренных бутылок! Представляешь? Там была и очень симпатичная цветная служанка, и каждый раз, когда она приносила новые блюда, Скотт говорил: "Ты ведь самая славная попка, которую я когда-либо имел, правда? Скажи об этом мистеру Хемингуэю!" Девушка ни разу не ответила ему, сохраняя полную невозмутимость. Кажется, он раз десять произнес эту фразу: "Скажи ему, какая ты милая пипочка!" Он просто не мог остановиться.
После обеда Скотт заговорил о Гертруде Стайн. Он никак не мог спокойно отреагировать на одно ее высказывание. Когда-то Гертруда заметила, что слава Скотта отличается от моей. Скотт, всегда неуверенный в себе, тут же решил: Стайн хотела сказать, что я гораздо известнее и популярнее, чем он. Когда он в первый раз заговорил об этом, я заявил, что все рассуждения Гертруды - абсолютная глупость, потому что мы оба настоящие писатели и останемся такими, пока живы, и смешно нам соревноваться в таких вещах, как слава и известность. Но он все не мог забыть слова Гертруды и снова и снова вспоминал их.
Когда мне было уже пора ехать на вокзал, как-то так получилось, что и Скотт, и Зелда исчезли, и никто не мог мне сказать, где найти Пьера и "хотчкис". Пришлось остаться ночевать, что, как видно, и входило в планы Скотта. На следующее утро Скотт, свеженький, с ясными глазами, в голубом блейзере и белых фланелевых брюках, радостно приветствуя меня, предложил сыграть в крокет. Поезд в тот день был только один, поэтому я согласился, решив, что у меня есть немного времени до отъезда. Когда же пришло время собираться, я четко дал понять, что пропускать этот поезд совсем не входит в мои планы. Скотт и Зелда захотели меня проводить на вокзал, но при этом они собирались так медленно, что в результате у нас на дорогу уже совсем не было времени, мы почти опаздывали. Скотт ехал, высунув одну ногу в окно машины. Он был страшно недоволен, что я уезжаю, и, когда мы уже были почти у вокзала, резко двинул ногой и попал в ветровое стекло, при этом сильно поранившись. Он тут же приказал Пьеру ехать к врачу, я же велел гнать сначала на вокзал, а уж потом - к врачу. Скотт раскричался и чуть не забился в истерике. Чтобы привести его в чувство, мне пришлось дать ему хорошую затрещину. Зелда, забившись в угол на заднем сиденье, непрерывно хныкала. Вся машина была в осколках стекла и пятнах крови. Бедный славный Скотт.
Эрнест посмотрел на дорожные рекламные щиты и продолжил свой рассказ о Скотте:
- После моего отъезда я послал Скотту письмо. Я писал, что хотел бы увидеться с ним, если только он снова будет способен нормально общаться, что мы не герои драмы, а просто писатели, которые должны писать, и все, и не стоит ему корчить из себя трагическую личность.
Конечно, его женитьба на Зелде была трагедией. Я говорил ему, что Зелда, страшно ревнуя его к работе, всегда будет стараться победить и это разрушит его, Скотта, и как личность, и как писателя. Я никогда не скрывал от него, что, как только увидел Зелду, сразу же понял: она безумна. Но Скотт влюбился и не замечал того, что было очевидно для всех. Он стал очень странным, а это делало его весьма уязвимым, ранимым. Понимаешь, эта нелепая женитьба на сумасшедшей - совсем не тот тип обоюдовыгодного супружеского союза, который необходим писателю. Я говорил об этом Скотту, поскольку полагал, что горькая правда как-то встряхнет его, пытался убедить его изменить свою жизнь; рассказывал о Джойсе, о том, что он был такой же ненормальный, как и Скотт, говорил, что большинство пишущих - немного странные люди. Но, черт возьми, если ты писатель, ты не смеешь погружаться в свои личные трагедии. Ты должен радоваться им, приветствовать их - ведь писатель становится настоящим мастером, только пережив глубокое горе. И если в твоей жизни произошло что-то серьезное и ты смог с этим справиться, считай, тебе повезло - у тебя есть о чем писать. Но не забывай, что ты, как и ученый, ставящий эксперименты в лаборатории, не должен врать. Нельзя мухлевать и притворяться. Честно переживай свое горе. Вот что я говорил Скотту. И еще я говорил ему, что на этом этапе своей жизни, когда он так страдает, он может писать даже в два раза лучше, чем когда-либо, абсолютно трезвый или в состоянии запоя, с Зелдой или без нее - все равно. Я честно пытался ему помочь, но у меня ничего не получилось. Он не хотел меня слушать, злился и совсем не работал.
Теперь мы ехали по красивейшим местам Ван Гога и в Ним попали уже к обеду.
Дорога навевала Эрнесту воспоминания о тех днях, когда он жил с Хэдли в Эйгус-Морте; однажды они перепачкались соком грецкого ореха, потом бесцеремонно влезли в круг танцующих цыган. Их безумный танец, вдохновленный видом льющегося вина, скоро кончился, поскольку, танцуя, было трудно пить. Потом они целую неделю оттирали пятна на одежде.
Проезжая Люнель, мы остановились полюбоваться памятником в центре города - черным, в натуральную величину, быком, установленным на белом каменном постаменте.
- Этот город - родина Сангле, одного из самых замечательных быков, когда-либо живших на этом свете. Люди привязывали розу между его рогов и вручали приз в три тысячи франков смельчаку, способному достать цветок.
На ночь мы остановились в Монпелье. На улицах городка шумел праздничный карнавал. Мы медленно ехали мимо предсказателей будущего, тиров, игровых комнат, где с помощью ловкости и удачи можно было сорвать хороший куш. Эрнест хотел возобновить стрельбу по голубям, но, когда мы остановились и вылезли из машины, передумал.
- Если я возьму в руки ружье, боюсь, скорее пристрелю себя, чем голубя.
На следующий день наш путь проходил через Бежир, к подножью Пиренеев, маленькому городку Каркассон, спрятавшемуся за крепостными стенами. В Бежире мы остановились, чтобы спросить, куда ехать дальше (Адамо этого нам так никогда и не простил), у старика, загоравшего на ступенях собора Святого Назария. Когда мы отъехали, Эрнест сказал:
- Замечал ли ты, как одинаково звучит речь всех беззубых, - при этом абсолютно не важно, на каком языке они говорят?
В Каркассоне мы остановились в отеле "Сите", одном из самых удивительных и красивых отелей Европы. Здесь сохранилась атмосфера средневековья, а окна всех номеров выходят на крепостные стены.
- Большая часть крепостной стены и башен - ненастоящие, - сказал Эрнест, - но реставрация была сделана столь блестяще, что это уже не имеет никакого значения.
Когда мы спустились к обеду, Эрнест был приятно удивлен, увидев своего старого нью-йоркского приятеля. Эрнест пригласил его пообедать с нами. Между тостами Эрнест спросил его о жене, которой, по-видимому, когда-то симпатизировал. Тот ответил, что они расстались. Эрнест сказал, что ему это очень грустно слышать, ведь у них трое детей.
- Теперь я должен решать, - проговорил друг Эрнеста, - сделать еще одну попытку или просить ее уехать в Рено. Она бы хотела попробовать начать все сначала, но сказала, что уедет в Рено, если я так захочу. Честно говоря, просто не знаю, что делать, мне так не хватает детей…
- Сколько вы уже живете отдельно?
- Четыре месяца.
- У тебя есть какие-нибудь сбережения?
- О чем ты говоришь?! Я живу на то, что зарабатываю, а ты знаешь, сколько я зарабатываю.
- Барни, никогда не забывай об одной очень важной вещи - пережив развод, люди часто оказываются без денег. Ты не просто теряешь детей - и не важно, что тебе при этом обещают, - ты еще неуклонно идешь к экономической кабале. Те деньги, что у тебя останутся, если ты только не сорвешь джекпот, явно никого не смогут удовлетворить. Возможно, я все это только что вычитал из статьи Хотча на эту тему. Но, как бы то ни было, если ты спросишь меня, я тебе отвечу, что любой модус вивенди хорош, если можно не открывать военных действий. Последний раз мы расходились с Мисс Мэри по той причине, что детей у нас нет, любви нет, зарабатывала она больше, чем я, да еще была убеждена, что без меня ее ждет лучшее будущее, в чем, видимо, не ошибалась, поскольку наши интересы и вкусы абсолютно не совпадали, я любил писать и совершенно не соответствовал ее амбициям. Впрочем, никогда нельзя давать советы. И я даже не хочу пытаться это делать.
- Знаешь, дети меня волнуют гораздо больше всех денежных проблем. У меня с ними прекрасные отношения. Они очень много значат в моей жизни. Если я смогу видеть их регулярно… Конечно, совсем непросто содержать два дома на один заработок, но… Что делать, не знаю…
Эрнест заговорил о своих сыновьях, о том, как складывались их отношения после разводов. Он рассказал о Патрике, который жил с Полин в Ки-Уэсте. Однажды мальчик приехал в гости к отцу на Кубу и слег с менингитом. У Патрика начался бред, приведший в ужас всех обитателей финки. И только благодаря усилиям Сински Дунабетия, Роберто Эррера, Тейлора Уильямса и Эрмуа, великого игрока в пелоту, Эрнест вытащил Патрика из кризиса. Он ухаживал за сыном, не отходя ни на шаг, пока Патрик окончательно не выздоровел. Эрнест сказал, что был период, когда Эрмуа пришлось спать, держа мальчика в объятиях, чтобы тот не поранился во сне. Четыре недели, вспоминал Эрнест, ему не удавалось поспать за ночь больше четырех часов.
Патрик, выздоровев, конечно, не помнил, что с ним было. Он легко и безоговорочно поверил словам матери, внушавшей ему, что во время болезни на Кубе Эрнест абсолютно о нем не заботился и ей пришлось забрать его домой в Ки-Уэст, а уж там она выходила его, делая все то, что на самом деле делал Эрнест. Только спустя несколько лет Эрнест смог оправдаться в глазах сына.
- Очень важно понять одно, - сказал Эрнест, - не следует рассчитывать, что после развода дети останутся с тобой. Случай с Полин показывает, что, если женщина чувствует себя виноватой, она непременно попытается свалить вину на тебя.
Барни спросил, как складываются отношения Эрнеста с сыновьями теперь, когда они стали взрослыми.
- Думаю, вполне нормально. Встречаемся, когда можем, и при этом очень друг другу нравимся. Будущее ребят сложилось совсем не так, как я предполагал. Первый сын, Бамби, - в прошлом летчик, однажды приземлившийся на парашюте в немецком тылу. Я думал, его ждет блестящая военная карьера, а он теперь - брокер на Западном побережье. Гиги, путешественник, авантюрист, наездник, классный стрелок, ковбой, - теперь изучает медицину и собирается стать врачом. Патрик, о котором я вам только что рассказывал, закончил Гарвард и женился на девушке из балтиморского высшего общества. Думали, что он станет Хемингуэем-Мыслителем, а он поселился в Африке и стал Белым Охотником, причем очень хорошим, да еще ставит серьезные эксперименты по разведению кукурузы.
- Они советуются с вами, как им поступить в той или иной ситуации?
- Да, мы не теряем связи друг с другом.
Следующее утро встретило нас тяжелым густым туманом. Мы немного помешкали с отъездом, а когда все-таки отправились в путь в сторону Тулузы, старались ехать осторожно, поскольку видимость была отвратительной. Эрнест отказался сделать остановку в Тулузе, даже на чашечку кофе.
- Жители этого города - самые уродливые люди в мире. Можно проделать весь путь от Парижа до Нима и не увидеть ни одной смазливой девушки.
Когда мы проехали двадцать километров к югу от Тулузы и оказались в маленьком городке Мюре, Эрнест сказал, что мы можем остановиться на обед, - по-видимому, здесь у кривой распределения женской привлекательности был максимум. В Мюре мы замечательно пообедали грибами по-бургундски, запив их бутылкой "Сансерре".
- Что хорошо во Франции, так это то, что здесь нет чокнутых, - заметил Эрнест.
Его глаза потеряли присущий им грозный желтоватый оттенок, и мне показалось, что боль беспокоила его теперь чуть меньше. Наша официантка явно не имела ничего общего с тулузцами, и ее бюст выразительно выглядывал из круглого выреза платья. Эрнест попросил ее выпить с нами бокал вина, от чего она не отказалась. Чуть позже девушка уже была готова ехать с нами в Биарриц, и она бы так и сделала, если бы ее приятель, местный почтальон, не приехал за ней на велосипеде, когда мы расплачивались за обед.
В Биарриц, раскинувшийся у самой границы с Испанией, на берегу Бискайского залива, мы добрались уже вечером. Туман продержался в течение всего нашего путешествия, и красоты Пиренеев, к сожалению, оказались для нас потерянными. Мы остановились в отеле "Палас", который когда-то был летним дворцом Наполеона III. Мне достался роскошный номер с балконом, выходящим на море, и, когда волны разбивались о прибрежные скалы, мне казалось, я чувствую дыхание океана.
Мы зашли выпить в бар "Сонни", напротив отеля. Эрнест часто говорил об этом баре как о своем любимом месте отдыха в те дни, когда он вместе с Фитцджеральдом и Чарли Макартуром впервые открывал для себя прелести Ривьеры. Тогда в бар пересылалась его корреспонденция, здесь ему верили в долг, приносили и ставили на его любимый угловой стол любимые блюда, выручали, когда надо было рассчитаться с кредитором или заказать выпивку девице. В баре приятно пахло хорошей кожей, стойка была отделана красным деревом, а сиденья у стойки - лайкой. Сезон в Биаррице еще не наступил, и в баре было мало посетителей. С улыбкой бармен вручил Эрнесту письмо, ждавшее его три года.
Отдохнув в "Сонни", мы поехали в городок Сен-Жан-де-Луз, где посетили еще одно любимое местечко Хемингуэя - "Бар басков". Стоя опрокинули по стаканчику. Эрнест, повернувшись спиной к стойке, пил, задумчиво глядя на пустые столики.
- Здесь я стоял, когда в бар зашел Чарли Вертенбейкер с самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел в жизни. Они сели тут, за этот столик. В баре было полно народу, и вряд ли Чарли меня видел. В любом случае он смотрел только на девушку. Казалось, ничего не произошло, но вдруг Чарли повысил голос, и я услышал, как он воскликнул: "Я убью ее!" Я стал прислушиваться. Девушка спросила: "Ты успокоишься, если я скажу, что мне очень жаль?" На что Чарли ответил: "Нет, это ничего не изменит!" Девушка сказала, что очень любит его. А Чарли в ответ: "Если бы хоть это был мужчина…" И тут я понял, в чем дело.
- "Море меняется"! - вспомнил я. - Так вот где все происходило! Раньше я всегда думал, что ты выдумал эту историю с начала и до конца.
- В том рассказе я назвал мужчину Филом, но на самом деле это был Чарли, и девушка была настоящей красавицей.
- И он действительно просил ее уйти?
- Нет, он умолял ее не делать этого, но все равно в финале рассказа все произошло так, как было в жизни.
- И она сказала, что любит его и вернется, несмотря ни на что?
- Да.
- А как было в жизни? Чарли остался с ней?