Я прекрасно жил в этой квартире, пока в Париже не появился Скотт Фитцджеральд. Как обычно, он остановился в "Ритце". Как-то он пришел ко мне вместе со своей дочерью Скотти. Когда мы разговаривали, она объявила, что хочет пи-пи. Я объяснил Скотту, что туалет на нижнем этаже, но он сказал Скотти, что туалет слишком далеко, поэтому можно все делать прямо в коридоре. Консьерж, увидев тонкие струйки, текущие сверху по лестнице, поднялся выяснить, в чем дело. "Мсье, - сказал он Скотту очень вежливо, - не думаете ли вы, что мадемуазель удобнее было бы воспользоваться туалетом?" На что Скотт ответил: "Вон, иди в свою каморку или я засуну тебя головой в унитаз!" Он разозлился, как черт, и, вернувшись в комнату, стал сдирать со стен обои, которые были довольно стары и во многих местах и так уже отклеивались. Я умолял его успокоиться, потому что срок аренды кончался и, как всегда, у меня были проблемы с деньгами. Но разъяренный Скотт был уже не в состоянии что-либо воспринимать. Хозяин потом заставил меня заплатить за новые обои. Но ведь Скотт был моим другом, а во имя дружбы чего только не сделаешь.
- Но как вы можете называть его другом, если он позволял себе такое?
- Когда я называю его своим другом, то имею в виду всю историю наших отношений, и в этом смысле он, конечно, был мне глубоко предан и искренне заинтересован в моем успехе, может быть, даже больше, чем в своем. Именно Скотт упросил Макса Перкинса, своего редактора в "Скрибнере", прочесть мой рассказ "Пятьдесят тысяч". Скотт, в те годы один из основных авторов издательства, был весьма влиятельной фигурой. Надо отметить, до того рассказ уже отклонил Рей Лонг, редактор "Космополитена", - причину он сформулировал так: слишком много бокса и совершенно отсутствует любовная линия. Перкинсу рассказ понравился, и он послал рукопись в "Скрибнере мэгэзин". В редакции мне сказали, что заплатят за рассказ двести пятьдесят долларов, если я сокращу его на пятьсот слов. Я уже сократил его, насколько это было возможно, но если им так хочется, сказал я, могу убрать первые пятьсот слов. Однажды я уже проделал это с одним рассказом, и, как ни странно, он стал только лучше. Не думаю, что в данной ситуации произошло бы то же самое. Но такую уж идиотскую идею они выдвинули, поэтому я решил подчиниться их требованиям, а потом, в книге, опубликовать полный вариант. Однако мне дали молодого неопытного редактора, который убрал маленькие кусочки по всему тексту, в результате чего рассказ потерял смысл и стало непонятно, о чем он вообще. Так закончились наши отношения со "Скрибнере мэгэзин", а рассказ без каких-либо сокращений был опубликован в "Атлантик мансли". Потом меня много раз просили написать еще что-нибудь о боксе, но я всегда использовал взволновавшую меня тему лишь один раз - в жизни было слишком много такого, о чем бы мне хотелось написать, и я никогда не забывал, что часы идут гораздо быстрее, чем моя ручка бегает по бумаге.
- Папа, мне всегда хотелось спросить вас… Знаю, трудно отвечать за другого… - Мне было неудобно, и я уже жалел, что начал. - После войны я жил в этом городе. Тогда я просто приятно проводил время и тратил деньги, заработанные во время службы. Теперь - после недель, проведенных в Париже с вами, я все больше и больше склоняюсь к мысли, что должен уехать из Америки, бросить работу, поселиться здесь и попробовать стать писателем. И чем больше я, благодаря вам, узнаю Париж, тем больше мне этого хочется. Конечно, может, из меня ничего и не выйдет, но я уверен, вы понимаете, что со мной происходит. В Нью-Йорке я знаю множество людей, которые страстно ненавидят свою работу и мечтают лишь о том, как бы на все плюнуть и делать то, что им действительно нравится. И писательский труд - именно то, о чем грезят многие. Они без устали могут рассказывать сюжеты своих еще не написанных романов и пьес, которые весь мир уже ждет с нетерпением. Ну конечно, мне не хотелось бы принадлежать к этой славной когорте, но действительно, может, бросить редакторскую работу в журнале, поселиться в Париже, на левом берегу Сены, в какой-нибудь мансарде, носить берет и по вечерам стучать на пишущей машинке. Это было бы так романтично! Я еще молод, но очень хорошо помню вашу формулу: "Решимость идти на риск падает пропорционально возрасту".
Эрнест посмотрел на свой бокал, затем поднял глаза и долго изучал наши отражения в зеркалах за стойкой бара, а затем, обращаясь к моему зеркальному образу, сказал:
- Знаешь, очень трудно давать советы в такой ситуации. Человек не знает, на что он способен, пока сам не попробует что-либо сделать, и, если результат оказывается мизерным или просто нулевым, иногда это может и убить. Честно говоря, мне было непросто в те первые годы моей жизни в Париже, когда я начинал свой забег. И я очень переживал и нервничал, когда, решившись встать у стартовой черты, отказался от работы в торонтской газете "Стар", оставил журналистскую работу, которая мне порядком надоела, и начал писать хорошие вещи, как и обещал себе. Но потом каждый день в мою жалкую комнатенку на Монмартре недалеко от лесопилки стали приходить из издательств рукописи рассказов. Эти пакеты всовывали в щель между дверью и полом, и на каждом из них была полоска бумаги с самым беспощадным приговором, который только может быть, - с уведомлением об отказе печатать. Знаешь, такие уведомления очень трудно воспринимать на голодный желудок. Однажды я даже не смог сдержать слез - это было, когда я, сидя за старым письменным столом, читал очередное послание с отказом; отклонили один из моих самых любимых рассказов, а я над ним работал так долго и упорно.
- Трудно представить вас плачущим, - заметил я.
- Да, иногда я плачу, мой мальчик. Когда боль невыносима, я плачу. Так что, Хотч, ведь не стал бы ты советовать своему другу играть в рулетку, вот и я не могу посоветовать тебе решиться на то, что гораздо хуже всякой рулетки. И все же… - Он отвернулся от моего зеркального отражения и произнес, глядя мне прямо в глаза, в той присущей ему особенной манере, когда слова доходят до самой глубины души: - Могу сказать только то, в чем сам абсолютно уверен, - если тебе повезло и в молодости ты жил в Париже, то где бы ты ни оказался потом, этот город навсегда останется в твоей душе, ибо Париж - это праздник, который всегда с тобой.
Позже, вернувшись в отель, я записал эти слова на странице моего путеводителя по Парижу, а спустя много лет, когда мы с Мэри Хемингуэй думали, как назвать его издававшиеся посмертно воспоминания о Париже, которые сам он никак не озаглавил, я вспомнил эти слова - "Праздник, который всегда с тобой" и предложил так и назвать книгу. Эта фраза появляется и в романе "За рекой, в тени деревьев", когда полковник говорит о счастье как о "празднике, который всегда со мной", - в словаре Эрнеста слова "Париж" и "счастье" всегда были синонимами.
За неделю до окончания скачек в Отейле мы просмотрели финансовые записи фирмы "Хемхотч" и обнаружили, что идем с небольшим выигрышем, но, учитывая потраченное время, наш опыт, эмоции и энергию, вложенные в дело, этот "небольшой выигрыш" был довольно слабой компенсацией наших усилий. И вот, за два дня до окончания скачек, а чтобы быть точным, 21 декабря, как иногда случается с истинными игроками, фортуна повернулась к нам лицом.
Все началось с телефонного звонка, прозвучавшего в шесть часов утра.
- Говорит таут Хемингстайн. Уже проснулся?
- Нет!
- Тогда просыпайся скорее. Сегодня большой день. Только что Жорж мне намекнул, что в скачках будет участвовать лошадь, на которую он возлагает особенные надежды. Нам надо встретиться пораньше и обратить на нее внимание.
Эрнест говорил о Жорже из бара в "Ритце", который был настоящим знатоком лошадей и скачек, поэтому к его словам стоило отнестись серьезно.
В лифтах "Ритца", когда вы нажимаете кнопку, зажигается лампочка "Входи". Так и меня зажгло сообщение Эрнеста и его приглашение на утреннее совещание. Хемингуэй сидел в своем номере за маленьким антикварным столиком и заполнял игровые бланки, на нем был старый купальный халат, правда подпоясанный ремнем с "Gott mit uns".
- Когда Жорж позвонил мне в шесть часов, я уже не спал пару часов. Проснулся на рассвете, потому что мне приснился замечательный сон - иногда со мной такое случается - и я должен был его скорее записать, а то потом забуду. Закрыв дверь туалета, сел на унитаз и записал сон на туалетной бумаге, чтобы не разбудить Мэри.
- Лучше бы ты оделся, дорогой, - сказала Мэри.
Итак, лошадь зовут Батаклан II. Ставки на ее выигрыш - двадцать семь к одному. Жорж уже собрал, изучил и проверил все, что можно было узнать о прошлых успехах Батаклана, - у него свои источники среди жокеев. В конце концов Эрнест решил, что мы должны поставить на Батаклана все, что у нас осталось, и все, что мы можем найти.
- Папа, уже одиннадцать, а ты обещал Жоржу встретиться с ним как раз в одиннадцать. Пора одеваться, - сказала Мэри.
- Дорогая, ну не дави ты на меня. Я не могу найти свой талисман! Все полетит к черту, если я его потеряю.
- Давай я помогу тебе искать, - сказала Мэри.
- Я тоже, - вызвался и я.
- Это пробка от бутылки. Во время войны моим талисманом был красный камень, который мне как-то подарил мой сын Бамби. Но когда я был в Англии и собирался участвовать в боевом вылете на самолете Королевских воздушных сил, горничная в отеле принесла мне брюки после прачечной, и я понял, что оставил камень в кармане брюк и его, конечно, при стирке выбросили. Машина уже ждала меня, чтобы ехать в аэропорт, а я был просто в ужасе - как я полечу в Германию без своего талисмана? И тогда я сказал горничной: "Дайте мне что-нибудь на счастье - что угодно, и пожелайте удачи. Я верю, этот амулет будет работать". У нее в карманах не нашлось ничего подходящего, но она взяла пробку от бутылки, которую я выпил накануне, и протянула мне. Чертовски здорово, что эта штука тогда была со мной, - можешь себе представить, все самолеты, которые летели с нами, подбили, все, кроме нашего. Самый лучший талисман в моей жизни - и теперь он куда-то делся! Вы не найдете его, я уже везде искал. Вот что я тебе скажу, Хотч. Когда будешь делать ставки, возьми мне что-нибудь. Что-нибудь, что может поместиться в кармане. Как-то я попросил о том же Чарли Скрибнера, и он принес мне подкову. Я сказал ему: "Это здорово, но зачем ты разул лошадь?"
Мои парижские ресурсы для ставок на бегах были довольно ограниченны, но, когда я вошел в условленный час в бар отеля, у меня в кармане были не только мои деньги, но и сумма, полученная в долг от бывшей любовницы, а также деньги, которые мне дали: пишущая пьесы (никем не поставленные) жена французского издателя, знакомая молодая певица из "Гранд Опера", хозяин бистро, где я считался очень уважаемым клиентом, и менеджер "Ньюсуика" - в 1947 году, уезжая из Парижа, я продал ему свой "Форд". Никогда раньше я ни у кого не просил денег и теперь чувствовал себя, как те маленькие кругленькие женщины, которые трясут банками с мелочью во время антрактов театральных представлений на Бродвее.
Когда я вошел в бар, Эрнест был весь поглощен разговором с Жоржем. Бокал с "Кровавой Мэри" отодвинут, стол завален грудой, бланков, записками и всякой ерундой. Тщательное изучение ситуации, проведение таких вот совещаний - все это было очень характерно для Эрнеста. Он всегда так начинал любое задуманное дело. Присущая ему любознательность привила Эрнесту уважение к самым казалось бы незначительным деталям. Он относился к ним чрезвычайно внимательно, и это ощущение важности мелочей отразится и на страницах "Смерти после полудня", и в рассказе "На Биг-Ривер", и в его потрясающем умении ловить рыбу в открытом море и стрелять дичь. Теперь же Эрнест сосредоточил все свои силы на Батаклане II.
Я торжественно положил на стол собранную мной довольно внушительную коллекцию купюр. Эрнест, вытянув нужный лист бумаги, добавил мою сумму в список уже имеющихся.
- Вкладчиков тьма, - сказал он. - Каждый официант что-то дал, плюс Жорж, да еще Бертен, Мисс Мэри, Джигги, консьерж с улицы Камбон, конюх Клод и Морис, кассир из мужского туалета. Если Батаклан не оправдает наших надежд, нам, пожалуй, вечером придется перебраться в другой отель.
Джигги и Мэри вошли в бар, желая тоже поучаствовать в мероприятии. При этом Джигги решила, что настало время выпить первый в ее жизни бокал.
- Вы хотите сказать, что раньше никогда не пили крепких напитков? - Эрнест был поражен.
- Мне раньше никогда не хотелось, - ответила Джигги.
Эта столь важная новость на минуту отвлекла Эрнеста от размышлений над скачками. Он задумался: а) не стоит ли Джигги, которой уже исполнилось тридцать, продлить период воздержания, а если нет, то б) что должно быть налито в ее первый в жизни бокал. На вопрос а) был дал отрицательный ответ, а что касается вопроса б), то Эрнест предложил широкий выбор от "Кровавой Мэри" до мартини, причем последовательно и по весьма важным причинам отверг все возможные варианты, остановившись в конце концов на шотландском виски, которое Бертен приготовил с особенной старательностью, а затем торжественно поставил перед Джигги - так, как, наверное, подносили новый сорт вина королеве Елизавете. Эрнест велел Джигги сделать большой глоток и подержать жидкость во рту, чтобы согреть ее и почувствовать вкус, прежде чем проглотить. Джигги последовала его указаниям, а мы все наблюдали за ее реакцией. Когда на ее лице появилась улыбка, Эрнест сказал:
- Хороший знак, - и вернулся к своим расчетам.
Но ему опять пришлось отвлечься - в бар вошел круглый толстенький человек небольшого роста в сутане и, увидев Эрнеста, радостно воскликнул:
- Дон Эрнесто!
- Черный Поп! - Эрнест вскочил и обнял его так, как это делают испанцы.
Выяснилось, что Черный Поп, взяв месяц отпуска, заехал в Париж по пути в маленький городок на севере Франции. Дело было в том, что на Кубе Черный Поп встретил француза, который собирался построить в этом городке кирпичную фабрику, и священник решил инвестировать свои скромные сбережения в столь обещающий проект. Правда, у него, как и у Эрнеста, были некоторые сомнения относительно честности будущего партнера, но священник полагал, что стоит рискнуть, так как это был его единственный шанс обрести свободу. Он сел за стол, выпил "Кровавую Мэри" и стал наблюдать, как Эрнест проводит конференцию, посвященную учету всех ставок на Батаклана.
- Извини, Черный Поп, я должен бежать, - обратился Эрнест к священнику, - но мы приложили такие титанические усилия, чтобы наше дело увенчалось успехом. Пожалуйста, поужинай вместе с нами сегодня вечером в восемь часов.
- Дон Эрнесто, - торжественно произнес Черный Поп по-испански, - я сидел и слушал, как вы обсуждаете ваши планы. Знаешь, я очень хочу пойти на бега вместе с вами и поставить деньги, которые я собирался инвестировать в кирпичную фабрику, на вашу лошадь.
- Нет, прости, я не могу взять на себя ответственность и позволить тебе так рисковать, - ответил Эрнест тоже по-испански.
Последовала довольно жаркая дискуссия. Черный Поп настаивал, Эрнест отказывался, и наконец был достигнут компромисс - Черный Поп ставит на Батаклана только половину своих сбережений.
Когда мы уже были в дверях, Эрнест сказал мне:
- Пожалуй, мне надо взять с собой мой талисман.
Мы всегда были уверены в том, что каждый из нас выполняет свои обязанности.
- Это упало мне на голову там, где Елисейские Поля переходят в площадь Согласия, - сказал я. - Кажется, на нем виден симпатичный чистый глазок, правда?
Эрнест взял каштан, осмотрел, потер его и, кивнув мне, положил в карман.
- Никогда не теряй веру в сверхъестественное, мой мальчик, - сказал он, и мы вышли из бара.
Эрнест спустился в паддок и изучил нашу лошадь, а также осмотрел других, когда их всех вывели из загона. Позже, когда мы уже сидели на трибуне и Батаклан вышел на дорожку, он сказал:
- Нас должны волновать Клиппер и Киллиби. Этот Киллиби хорошо пахнет. Но, как вы знаете, самый опасный момент - последний прыжок.
Говорящий на кокни таут и его приятель, которого мы встречали и раньше, подошли к Эрнесту и предложили ему гарантированную и проверенную информацию. Эрнест засомневался. Я, готовый сделать ставки, до последнего момента ждал, когда они уйдут; мы ставили такие большие деньги, что я не хотел, чтобы об этом знала вся округа. Окончательная ставка была 19 к 1. Я вернулся на трибуны к самому началу скачек. Батаклан бежал первым, но потом на барьере стал вторым, затем, после водной преграды, шел третьим после Киллиби и Клиппера. Когда они подходили к последнему барьеру, Батаклан уже безнадежно отставал на двадцать корпусов. Я застонал.
- Следи за ним в бинокль, - приказал мне Эрнест.
Киллиби, преследуемый Клиппером, в хорошем темпе брал низкий барьер, и жокей ослабил поводья. И тут передняя нога лошади слегка задела барьер, шаг нарушился, лошадь сильно ударила ногой по дорожке, споткнулась и скинула своего жокея. Клиппер уже был в прыжке, его жокей попытался обойти Киллиби, но у него ничего не получилось. В результате Клиппер прыгнул прямо на спину Киллиби. Жокей упал и, сильно ударившись, недвижимый, распростерся на земле.
У жокея Батаклана была куча времени, чтобы правильно оценить ситуацию и сориентироваться. Он направил Батаклана к другой стороне барьера и пришел к финишу первым.
Никто в нашей компании и не пытался скрыть охватившего всех ликования. Торжествуя, мы все направились в бар. По дороге Черный Поп вдруг остановился и замер. Он просто стоял, не двигаясь, и повторял: "Еще рано. Еще рано". Когда трибуны уже совсем опустели, он огляделся вокруг и сдвинул ногу - под ботинком лежал выигрышный билет.
- Определенно, Бог - везде и во всем, - глубокомысленно заметил Эрнест.
Все пошли в бар пить шампанское, а я, собрав наши билеты, поспешил в кассу, и, когда вернулся, у меня в руках была пачка десятитысячных банкнот. Эрнест отсчитал выигрыш Черного Попа и вручил ему деньги.
- Черному Попу нужна синица в руках, - сказал Хемингуэй, - он слишком долго был нищим.
Как всегда, на Эрнесте были его специальный ипподромный жакет и тяжелое твидовое пальто, которое ему сшили в Гонконге. В этом пальто был глубокий потайной карман с необыкновенными пуговицами, делавшими его содержимое недосягаемым для воришек-карманников, даже таких ушлых, как в Гонконге. Эрнест засунул в этот карман всю нашу добычу и стал похож на беременную медведицу. Когда Эрнест укладывал в карман выигрыш, к нему приблизились два таута, которые подходили к нам еще утром.
- Да, - сказал один из них, - сразу видно: мсье - настоящий мэтр.
Черный Поп стоял у края стойки. Глаза его светились от счастья, он держал пакет с выигрышем в левой руке, а правой пересчитывал деньги, любовно прикасаясь к купюрам. В это момент один мужчина, проходя мимо, обратился к нему:
- Добрый вечер, падре.