- Тихо, мне кажется, кто-то идет, слушайте! Все насторожились.
- Точно, идет! - повторил он.
И действительно, через минуту совершенно отчетливо послышались шаги приближавшегося к месту засады человека. А вскоре сквозь ветки, прикрывавшие наше укрытие, показалась и его фигура. Он был среднего роста, нормальной комплекции, в форме военнослужащего Красной Армии с перекинутым через правое плечо заплечным мешком. Неизвестный шел с опаской, как бы крадучись, часто оглядываясь по сторонам. Подойдя к чащобе, где стояла сосна, он остановился, прислушался, осмотрелся, пролез к основанию сосны, достал из норы чемодан, и, выйдя на открытое место, закурил. Сделав несколько затяжек, погасил сигарету, затоптал ее ногами, закинул на плечо вещевой мешок, взял в правую руку чемодан и собрался уходить.
В этот момент мы молниеносно выскочили из засады, держа в руках оружие - у меня пистолет "ТТ", у Матвеева и Петренко - автоматы "ППШ". Я скомандовал: "Руки вверх, ни с места!"
От неожиданности неизвестный обомлел, он уронил на землю чемодан и мешок, поднял кверху трясущиеся руки и замер на месте с выражением на лице полной растерянности и беспомощности. По моему приказанию Матвеев произвел обыск задержанного, но кроме документов и сигарет в карманах ничего не было.
- Где оружие? - спросил я.
- В мешке, - прерывистым голосом ответил неизвестный.
- Что именно?
- Наган и финский нож.
- А ампула с ядом?
- Я ее выбросил.
Он был бледен, временами его бил озноб, и на лице выступал холодный пот. Опасаясь, как бы он не впал в шоковое состояние, я распорядился дать ему сигарету. Постепенно бледность на его лице стала исчезать, и когда он чуть оживился, я спросил:
- Где Ваши партнеры, сколько было вас?
- Двое, только двое: я и мой командир.
- Он тоже должен придти, когда?
- Нет, мы условились встретиться в Москве.
- Когда?
- Через неделю.
- Он - радист.
- Нет, разведчик, старший группы.
- Если он возглавляет группу, значит, с вами еще кто-то был. Почему скрываете?
- Клянусь, говорю правду. Он главный, поэтому я назвал его старшим группы.
- Что у вас в мешке, кроме оружия?
- Деньги, второй комплект документов, чистые бланки документов, личные вещи, продукты.
В это время появились Смирнов, Степанов и Антонов, пришедшие принимать от нас очередную вахту.
- Все, Сережа, ожидание наконец-то закончилось, - радостно заметил я, кивая в сторону задержанного. - Пошли в палатку, надо составить акт о задержании и опись изъятых вещей.
Задержанный шел рядом со мной в окружении пограничников и бойцов, держа в руках мешок и чемодан. Связывать ему руки при наличии такого сопровождения я посчитал излишним, тем более, что во всем его облике и особенно поведении отмечались робость и податливость, исключавшие возможную агрессивность.
В палатке Смирнов приступил к составлению акта и описи, а я продолжил разговор с задержанным, предврительно ознакомившись с изъятыми у него личными документами.
- Костин Сергей Николаевич - это ваши действительные данные?
- Да, это мои настоящие фамилия, имя и отчество.
- Где и когда вы родились?
- Я родился 2 июля 1918 года здесь, в Егорьевском районе Московской области, деревня М-ка.
- Русский?
- Да.
- Кто ваши родители?
- Крестьяне. Отец Николай Матвеевич, был инвалидом первой империалистической войны, умер от тифа в 1920 году. Мать Пелагея Васильевна, все время жила в деревне, там же оставалась, когда я уходил на фронт, ей 56 лет.
- Чем занималась?
- Она колхозница, работала скотницей, что делает сейчас, не знаю.
- Как вы оказались здесь?
- Меня выбросили с самолета на парашюте немцы.
- С кем и с какой целью?
- С напарником, о котором я говорил, для ведения разведки.
- Вы хотите сказать для проведения шпионской работы в нашем тылу, так?
- Да, правильно.
- Когда вас выбросили?
- Шестнадцатого мая: ночью в ноль два тридцать.
- Что было дальше?
- Мы собрали вещи, спрятали парашюты и ушли с места приземления в направлении примерно на три километра. Сели отдохнуть, позавтракали. В восемь ноль-ноль напарник приказал мне развернуть рацию, продиктовал текст радиограммы, в котором сообщалось о благополучном приземлении, выражалась благодарность летчикам за точность выброски, указывалось, что дальнейшая связь после надежного устройства. Телеграмму зашифровал и передал я. Делать это мне не хотелось, но зная свирепость напарника и его преданность немцам, пришлось уступить, чтобы не обострять отношений и не вызвать подозрений в отношении моего намерения порвать с ним.
- Вашу радиограмму приняли немцы?
- Да, связь была двусторонней, прием радиограммы подтвердили.
Далее Костин рассказал, что они нашли место для тайника под старой высокой сосной, вырезали ножом на ее стволе метку, спрятали рацию и вышли на шоссе. Здесь они расстались, напарник на попутной грузовой автомашине уехал в сторону Егорьевска, а Костин - тоже таким же способом, - в обратном направлении до населенного пункта Рязановский с намерением пробраться в родные места.
На этом беседу пришлось закончить. Прибыл курьер из райотдела, и нужно было уезжать. В палатку пригласили Матвеева и Петренко, участвовавших в операции по задержанию для подписания акта и описи изъятых вещей. Свои подписи поставили также я, Смирнов и Костин. Документы были датированы двадцатым мая 1942 года.
Закончив сборы, вышли на шоссе. Там стояла наша полуторка, на которой прибыл курьер, Костина посадили в кузов в окружении пограничников и бойцов под наблюдением Смирнова. Я сел рядом с водителем.
В Егорьевске я зашел в райотдел, проинформировал о сути дела начальника, договорился с ним об установлении матери и других родственников Костина, прекращении дальнейшего розыска агентов и позвонил Барникову, сообщив о завершении операции и отъезде группы в центр.
На Малой Лубянке, где остановилась машина по прибытии в город, из приемной управления НКВД по Московской области я связался по телефону с Барниковым, спросил, какие будут распоряжения.
Барников приказал - пограничников и бойцов отпустить в свои подразделения, а вместе со Смирновым и задержанным подняться к нему. - Пропуска будут на центральном подъезде, - предупредил он.
Поблагодарив участников группы и попрощавшись с ними, мы со Смирновым и Костиным направились к Барникову.
В приемной находилась одна секретарь-машинистка Маша.
- Заходите, - сказала она, - он ждет.
При нашем появлении Барников вышел из-за стола, поздоровался с нами и, глядя в упор на Костина, строго сказал, указывая на стул в углу кабинета:
- Садитесь вот сюда.
Костин сел, осмотрелся. В его больших голубых глазах, обрамленных, как у искусной косметички, густыми длинными ресницами, была заметна явная тревога. Он беспрерывно облизывал небольшие, пухлые, четко и изящно выраженные губы, стараясь преодолеть сухость во рту. Правильные, тонкие черты лица, высокий лоб и вьющиеся темно-русые волосы придавали его облику завидную привлекательность.
Я достал из полевой сумки акт о задержании Костина, об изъятых у него вещах, и передал их Барникову.
- Вы читали эти документы? - обратился он к Костину, после их просмотра.
- Да, читал.
- Обстоятельства Вашего задержания изложены правильно?
- Да, правильно.
- Значит, Вы собирались выполнить задание вражеской разведки, так?
- Нет, я шел с намерением явиться в Егорьевске в органы НКВД с повинной.
- А оказались в лесу и даже прихватили рацию, как это понимать?
- Я хотел принести все, чем меня снабдили немцы, рация - это главное.
- Но Вы, как меня информировали, уже использовали эту рацию для установления преступной связи с противником.
- К несчастью, да, 16-го числа в день выброски напарник заставил меня передать немцам радиограмму о благополучном приземлении.
- О напарнике наши товарищи поговорят с Вами особо. Постарайтесь припомнить все подробнейшим образом. А сейчас скажите, какой разведывательный орган перебросил Вас, где Вы проходили подготовку?
- Я закончил разведывательную школу немцев в Борисове. Она находится в ведении абверкоманды-103, штаб которой дислоцируется в Красном бору под Смоленском. Выброска нас была осуществлена со смоленского аэродрома. Инструкции по работе давал капитан немецкой разведки Фурман.
В это время раздался телефонный звонок. Барников взял трубку. Звонил начальник отдела Тимов.
Попросив Смирнова выйти с Костиным в приемную, Барников, обращаясь ко мне, сказал:
- К сожалению, я должен уйти. Идите к себе, подготовьте служебную записку и отправьте задержанного во внутреннюю тюрьму, завтра оформим документы для представления прокурору.
- Главное сейчас - напарник. Его нельзя упустить. Выясните у Костина все, что он знает о нем.
По уходе Барникова я тут же в кабинете написал служебную записку начальнику тюрьмы, попросил Машу сразу же ее отпечатать и передать через секретаря отдела на подпись Тимову, а сам со Смирновым и Костиным перебазировался в свой кабинет. Не успели мы расположиться, как явилась Маша.
- Держите, вот Ваша записка, все в порядке.
- Спасибо, Машенька, за оперативность, считай, что мы твои должники.
- Ловлю на слове, учтите, - улыбнулась она и вышла из кабинета.
Я тут же позвонил дежурному тюрьмы и вызвал вахтера. Вместе с ним проводил Костина до приемного изолятора, предупредив дежурного, чтобы его поместили в отдельную камеру и ни в коем случае не стригли. Возвратившись в кабинет, попрощался со Смирновым, попросив его проследить за установкой родных Костина.
Оставшись один, я почувствовал сильную усталость. Выпил немного воды и прилег на диван. Но отдыха не получилось. Предстоявшие заботы, не выходили из головы, невольно заставляя ворошить в памяти все события только что пережитого в свете многих вопросов: можно ли Костину верить, правду ли он говорит, что имел намерение явиться в органы госбезопасности с повинной, чем это можно доказать и, главное, можно ли и как именно использовать его в мероприятиях против вражеской разведки. Эти думы заставили меня встать. Часы показывали девять вечера, хотелось есть и я пошел в буфет, предварительно позвонив Климу, но он не отозвался.
Наспех съеденный винегрет, какая-то крупяная запеканка и стакан чая несколько взбодрили меня. Возвращаясь к себе, я заглянул в приемную Барникова, его еще не было, а Маша разговаривала со своей подругой Аней из другого отделения. Увидев меня, она поинтересовалась:
- Ну, как отправили?
- Конечно.
- И вам не жалко, такого красавца и в тюрьму.
- Что поделаешь, Машенька, он сам посадил себя.
Придя в кабинет, я позвонил дежурному тюрьмы, попросив привести Костина.
После тюремной обработки - фотографирование, дактилоскопия, переодевание, душ, ознакомление с правилами и режимом содержания он показался мне более грустным.
- Вас покормили? - спросил я.
- Да, благодарю.
- Тогда давайте работать. Протокол пока вести не будем. Вот Вам бумага и ручка. Напишите подробно о своем напарнике: кто он, как оказался у немцев, что известно о его шпионской деятельности, его приметы, черты характера, физические данные, ну и так далее, короче говоря, все, что Вы знаете о нем, а также где и когда Вы должны встретиться с ним в Москве. Понятно?
- Ясно.
- Если возникнут вопросы, не стесняйтесь, спрашивайте.
- Хорошо.
- Взяв карандаш, Костин задумался, потер лоб, почесал затылок.
- Что, не пишется? - спросил я.
- Не могли бы Вы дать мне сигарету, - робко попросил он, - голова что-то не варит.
- К сожалению, я в этом деле не партнер, не курю.
- В моем мешке, кажется, должна быть еще пачка.
- То, что в мешке, это уже попало в опись, это уже неприкосновенно, так что придется потерпеть.
- Жаль.
Он тяжко вздохнул и склонился над листом бумаги, собираясь с мыслями.
Видя его страдания, я позвонил в соседнюю комнату Алеше Горбенко. Тот принес пачку "Беломорканала". Костин с жадностью сделал несколько затяжек. Голова у него, очевидно, закружилась. Он сжал ее ладонями, облокотившись на стол. Так сидел минуты три, затем, точно очнувшись потряс головой, потер виски, извинился и спросил:
- Кому я должен адресовать это?
- Адресуйте НКВД СССР.
- Благодарю.
- Посидев в раздумье еще несколько минут, Костин наконец приступил к работе. Писал быстро и сосредоточенно.
- Вот, пожалуй, и все, - заметил он спустя полтора часа, передавая мне четыре листа рукописного текста. Он начинался вступлением:
"Довожу до Вашего сведения, что 16-го мая сего года в ноль два тридцать на территории Егорьевского района Московской области с немецкого самолета Ю-52 были сброшены на парашютах два агента германской разведки, получившие задание вести шпионскую работу в тылу Красной Армии, передавая добытую информацию по приданной им коротковолновой рации. Одним из них, обученных по программе радиста, являюсь я - Костин Сергей Николаевич, 1918 года рождения, уроженец указанного выше района. Другим - мой руководитель, подготовленный по программе разведчика, ответственный за сбор шпионской информации - Лобов Петр Федорович, 1914 года рождения, выдающий себя за капитана Красной Армии".
Далее шли ответы на поставленные мною вопросы. По свидетельству Костина, Лобов появился в Борисове за полтора месяца до отъезда в Смоленск. Числился в школе как Лосев Федор. Его настоящие фамилия, имя и другие биографические данные Костину не известны. У администрации школы Лобов пользовался большим доверием, всегда выступал как ярый противник советской власти. За выполнение каких-то заданий был награжден немцами двумя медалями. Среди курсантов ходили слухи, что его надо опасаться, что он якобы перешел к немцам добровольно, в лагерях военнопленных выявлял советских патриотов, где-то служил полицейским, участвовал в карательных операциях. В одной из бесед, будучи под хмельком, он говорил курсантам, что у него давние счеты с советской властью из-за репрессированного отца, который в годы НЭПа был владельцем крупного магазина. По внешним данным Лобов высокого роста, крепкого сложения, лицо продолговатое с приплюснутым носом и массивным подбородком, лоб низкий, волосы черные, жесткие, глаза карие глубоко посаженные, взгляд угрюмый, неприятно колючий. Особая примета - татуировка на груди с изображением стрелы, пронизывающей сердце с инициалами "Л.В.". Он обладает большой физической силой, неуравновешенным, склонным к авантюризму характером, по натуре злой и мстителен, способен на любые действия. Хорошо стреляет и владеет приемами различной силовой борьбы. В умственном отношении является человеком посредственных способностей, образование в пределах семи классов. Любит деньги, вино, карты, женщин, расчетлив и жаден.
Костин был познакомлен с Лобовым капитаном Фурманом в Красном бору за две недели до переброски в тыл Красной Армии, в течение которых они проводили совместные тренировки по ведению разведки, обработке материалов в виде составления текстом радиограмм, их зашифровке, а также по работе на рации с соблюдением мер безопасности применительно к боевым условиям.
В Москве Лобов и Костин условились встретиться 23 мая в 15.00 у входа в метро станции Комсомольская.
Текст рукописи Костина заканчивался словами: "Сообщая о вышеизложенном, настоящим заверяю НКВД СССР в своем полном чистосердечном раскаянии и обязуюсь дать подробные и правдивые показания по интересующим органы государственной безопасности вопросам".
- Устали, - спросил я, видя, что Костин несколько раз зевнул.
- Да, устал.
- Ничего, сейчас взбодримся. Видите, чайник уже пыхтит, хлебнем горяченького чайку. Вот вам чашка, держите, и приложение - пара сухариков и кусочек сахару. Других деликатесов, к сожалению, нет.
- Большое спасибо.
Во время чаепития в кабинет зашел Барников. Часы показывали начало второго ночи. Я встал, вслед за мной поднялся и Костин.
- Садитесь, садитесь, - заметил шеф, подкрепляя свои слова жестом руки, и, подойдя вплотную к Костину, продолжал:
- Чаевничаете? Это хорошо. Ну, а как работается?
- Нормально, Владимир Яковлевич, - ответил за Костина я, передавая ему его рукопись, заключил, - вот, пожалуйста, первые плоды.
Барников сел, внимательно прочитал показания Костина.
- Что ж, начало и концовка мне нравятся, одобряю. Сами додумались или он, - Барников кивнул в мою сторону, - подсказал.
- Сам.
- Отлично. Тогда давайте условимся строго придерживаться этой линии во всем, А то бывает и так: на словах одно, а на деле другое. Договорились?
- Да.
Ну, а теперь скажите, по какому принципу немцы подбирают агентов в группы?
- Откровенно говоря, никогда не думал об этом.
- Возьмем, к примеру, вас и Лобова. Судя по вашему описанию, он довольно яркая фигура, убежденный идеологический противник социализма, до мозга костей предан гитлеровцам. По логике вещей у него должен быть и соответствующий напарник. Так ведь?
Костин стушевался, пожал плечами.
- Право не знаю, что сказать.
- Как же так? Если Лобов выбрал вас, значит, он уверен, что вы не подведете, а если немцы рекомендовали ему вас, значит и они уверены в вашей надежности. Другого нет. Чем-то вы их, видимо, прельстили. Давайте уж на откровенность.
- Ну, я думаю, - помявшись, начал Костин, - это объясняется, во-первых, тем, что я хорошо знаю радиодело. До войны был радиолюбителем, а на фронте - радистом. Это немцам очень нравилось. Меня всегда в школе хвалили за успехи. Во-вторых, как в плену, так и в разведывательной школе я вел себя очень сдержанно, не ввязывался ни в какие споры, диспуты, полемики, строго соблюдал все предписания, ни на что не жаловался. Поэтому у немцев и у Лобова обо мне могло сложиться вполне положительное мнение. Других причин я не вижу.
- Лобов вооружен?
- Да, у него был автомат "ППШ", наган и финский нож.
- Где он мог остановиться в Москве?
- Этого я не знаю.
- Говорил ли он что-либо о своих московских связях вообще?
- Перед расставанием со мной он сказал только, что в Москве у него есть "дружки", которые помогут надежно устроиться, а кто именно не назвал.
- А вы не поинтересовались, кто они?
- Нет, я считал, что такой вопрос может насторожить Лобова, а это не входило в мои планы. Мне хотелось побыстрее с ним расстаться, чтобы быть независимым и осуществить свою мечту о явке в ваши органы.
- К этому вопросу мы еще вернемся. А на сегодня, я полагаю, хватит. День, как у вас, так и у нас, прямо скажем, был нелегким, надо отдохнуть.