"Исторический путь - не тротуар Невского проспекта", - говорил русский мыслитель Н. Г. Чернышевский, имевший в виду, что те, кто ступил на зыбкую почву политической деятельности, должны забыть о морали. Вряд ли это мнение полностью справедливо, но определенная степень отрешения от незыблемых и вечных нравственных норм характерна для любого из тех, кто решил посвятить себя этой сфере. В немалой степени сказанное касалось и Рузвельта, и мы еще не раз встретимся с тем, как при столкновении соображений морали и политической целесообразности он предпочитал преимущества последней.
Значительно более ощутимые результаты, нежели конфликт вокруг конкретной кандидатуры в сенат США, имела кампания, развернутая Рузвельтом за унификацию выборов в верхнюю палату высшего законодательного органа страны. В середине апреля 1911 года Франклин внес на рассмотрение коллег предложение о внесении в Конституцию США поправки, которая предусматривала бы обязательность избрания сенаторов всеобщим голосованием. После непродолжительных дебатов проект его резолюции был принят большинством -28 голосов против шестнадцати, а еще через несколько дней одобрен и нижней палатой - ассамблеей штата Нью-Йорк с еще более убедительным перевесом - 105 голосов против тридцати. Поправка была одобрена конгрессом, затем в соответствии с Конституцией США прошла процедура ратификации ее штатами. 8 апреля 1913 года 17-я поправка к Конституции вступила в силу Франклин Рузвельт не раз с гордостью говорил, что именно он дал первый толчок этой мере, благодаря которой общенациональный сенат перестал быть "клубом миллионеров".
Будучи депутатом от сельского округа, жителям которого были чужды городские социальные заботы, в частности волновавшая мегаполис Нью-Йорк проблема условий труда, Рузвельт не принимал сколько-нибудь активного участия в дебатах по этим проблемам, хотя исправно голосовал за меры по ограничению детского труда, за сокращение рабочего дня и т. п. Его больше волновали нужды жителей провинции. Франклин ни на минуту не забывал, что ему скоро предстоит переизбираться и что его шансы на успех невелики.
Он сосредоточил основные усилия на проблемах охраны природы: озеленении, оздоровлении почвы, борьбы против расхищения природных ресурсов. Для начала он выступил инициатором озеленения родного Гайд-Парка и даже вложил в это дело некоторую сумму. Были высажены тысячи деревьев. И хотя пока что они скорее напоминали кусты, обещая превратиться в пышные тенистые аллеи только в будущем, Гайд-Парк стали ставить в пример другим городам Америки.
Вслед за этим Франклин предложил создать при легислатуре штата комитет по лесам, рыбному и охотничьему хозяйству. Естественно, он стал председателем этого комитета, который непрерывно выступал с новыми инициативами. Однажды Рузвельт пригласил для выступления в ассамблее главного лесничего Соединенных Штатов Гиффорда Пинчота. Тот показал на экране через "волшебный фонарь" две картинки. На рисунке XVI века был запечатлен зеленый массив, на фотографии того же места, сделанной совсем недавно - выжженная солнцем местность без какого-либо намека на растительность, производившая гнетущее впечатление. Конечно, это была крайность. Но было наглядно продемонстрировано, что может произойти с другими районами страны, если законодательно не обеспечить защиту природы.
Хотя ассамблея ограничилась лишь принятием резолюции о сохранении зеленых массивов (на большее она просто не имела полномочий), вопрос был поставлен. Об инициативе Рузвельта узнали из прессы и в штате, и за его пределами, что добавило ему популярности.
* * *
Тем временем приближались очередные президентские выборы. В развернувшейся в 1912 году предвыборной борьбе среди демократов конкурировали две кандидатуры - Чемпа Кларка из штата Миссури и Вудро Вильсона из Нью-Джерси. На состоявшемся в конце июня в Балтиморе съезде Демократической партии, где предстояло окончательно определить кандидата, впервые участвовавший в нем Франклин Рузвельт решительно стал на сторону прогрессиста Вильсона, хотя Таммани-холл недвусмысленно поддерживал более консервативного миссурийца.
Правда, зная позицию Рузвельта, партийные шефы не включили его в официальную делегацию штата и он был вынужден довольствоваться совещательным голосом, к тому же сидя на галерке. Но во время съезда Франклин стремился использовать все свои связи и аргументы, чтобы убедить делегатов номинировать Вильсона.
Именно в пригороде Балтимора Пайксвиле, в огромном зале арсенала, куда Рузвельт поехал вместе с женой, он впервые участвовал в национальным съезде демократов. Он с интересом наблюдал за царившими там нравами, подковерной борьбой кандидатов, бешеными всплесками радости или негодования в связи с результатами очередного тура голосования (всего прошло 46 туров!), заявлениями делегаций о том, что они, "хорошо поразмыслив", решили поддержать другого кандидата (на самом деле компромисс обычно достигался ценой обещания выгодного назначения).
Когда же на сцене появилась хорошенькая дочь Кларка, которая использовала свои женские прелести, чтобы привлечь делегатов на сторону отца, а его сторонники подхватили девушку на руки и, беззастенчиво тиская, торжественно пронесли через весь зал, это вызвало отвращение у чувствительной, хорошо воспитанной и сохранившей приверженность пуританским манерам Элеоноры. Заявив, что всё это вульгарщина и дешевка, она покинула Балтимор и отправилась в Кампобелло, где пребывали с гувернантками и нянями младшие Рузвельты.
Сам же Франклин если и считал происходившее безвкусицей, не подавал виду, понимая, что он столкнулся с обычным, давно укоренившимся ритуалом. Уделяя основное внимание агитации за Вильсона, он одновременно устанавливал полезные связи. Одним из его новых знакомых стал Джозефус Дэниелс из Северной Каролины, издатель и журналист, который был во время съезда пресссекретарем Вильсона.
Явившись в офис Дэниелса, Франклин заявил ему, что он всей душой за Вильсона и очень сожалеет, что не имеет права голосовать. Молодой человек сразу понравился искушенному пиар-менеджеру, который писал позже, что это была "любовь с первого взгляда, потому что когда люди тянутся друг к другу, это может быть проявлением некого врожденного чувства, которое мексиканцы называют simpatico". Знакомство оказалось весьма на руку. Пройдет очень короткое время, и Дэниелс вспомнит нового знакомого, чтобы предложить ему ответственный государственный пост.
На балтиморском съезде произошло второе крупное столкновение Рузвельта с штаб-квартирой своей партии, и на этот раз он оказался в числе безусловных победителей. Съезд поддержал Вильсона, и он взял верх на выборах, став 28-м президентом Соединенных Штатов.
Одновременно с президентскими выборами проходили выборы в местные органы власти. Опасения Рузвельта оказались напрасными. Видимо, в основном благодаря тому, что его имя стало известным, и в какой-то мере в результате усилий сенатора, направленных на охрану природы штата, он легко победил на выборах, даже несмотря на то, что в разгар предвыборной кампании заболел тифоидом (своеобразной формой брюшного тифа, протекающей в сравнительно легкой форме) и значительную ее часть провел в постели.
Рузвельту, можно сказать, повезло: он избрал менеджером своей кампании журналиста Луиса Хоува, в то время сорокалетнего корреспондента газеты "Нью-Йорк геральд", издававшейся в Олбани, с которым познакомился во время болезни и который становился всё более близким ему.
В кругу родных и друзей поначалу восприняли Хоува, который был десятью годами старше Рузвельта, с явной неприязнью. Писавший репортажи о скачках и сам нередко делавший на них ставки в расположенном неподалеку от Нью-Йорка городе Саратога-Спрингс, обычно небрежно одетый в третьесортный и не совсем опрятный костюм, он, казалось, не имел шансов сблизиться с аристократом Рузвельтом. Луис и внешне производил вначале отталкивающее впечатление: он был очень некрасив, лицо покрыто темными шрамами - результат падения с велосипеда в подростковом возрасте. Элеонора, познакомившись с Луисом, уничижительно обозвала его "этаким грязным человечком". Такого рода инвективы для Хоува не были оскорбительны, он к ним привык - сам он, поднимая телефонную трубку, зачастую начинал беседу словами: "Говорит средневековый гном".
К тому же Хоув, страдавший несколькими серьезными болезнями, трудно поддававшимися лечению (у него были астма и хронический бронхит, временами возникали сердечные приступы), чуть ли не сознательно вредил собственному здоровью. Он, с одной стороны, был ипохондриком, мнительно считавшим, что ему осталось жить несколько месяцев (на самом деле он дожил до пожилого возраста), с другой - сам отягощал свои болезни, будучи заядлым курильщиком дешевых сигарет "Свит капорал", пепел от которых можно было обнаружить везде, где он побывал, да и на его собственном костюме.
Но у Франклина явно был нюх на людей, а Луис, вначале просто сделав ставку на Рузвельта, подобно тому, как он играл на скачках, очень скоро убедился, что, расставаясь с ним, чувствует скуку, стремится вновь встретиться, обменяться мыслями по поводу текущих событий, выпить по бокалу вина или, что было предпочтительнее для Франклина, коктейля.
Они стали друзьями. Разделяя жизненные и политические позиции, Франклин и Луис понимали друг друга с полуслова. Как оказалось, Рузвельт проявил умение подбирать себе "правильных друзей", хотя конечно же его никак нельзя упрекнуть в том, что сближение произошло только по расчету. Эмоциональная близость и расчет в данном случае, как и во многих других, были неразделимы. Элеонора поначалу примирилась с этой казавшейся ей странной дружбой, а позже, познакомившись с Хоувом получше, сама сблизилась с ним, пользовалась его советами для собственного продвижения в общественной сфере.
Франклин и Луис постоянно обменивались колкостями, шутками, дразнили друг друга, не выбирали слов в оценке поступков - при личных встречах, по телефону, в письмах. Это доставляло обоим удовольствие, снимало напряженность, не просто подчеркивало равенство аристократа и человека, демонстрировавшего, что он плебей, но и обеспечивало всё большее взаимопонимание. Вот каков был один телефонный звонок Хоува Рузвельту из Нью-Йорка в Олбани: "Франклин, чертов дурак! Ты не должен этого делать! Ты просто не можешь это сделать, я тебе говорю!.. Запомни мои слова, ты всю жизнь будешь жалеть об этом!.. Что? Ты собираешься идти плавать? Ладно, давай, черт с тобой, я буду молить Бога, чтобы ты утонул". Вслед за этим Хоув швырнул телефонную трубку на аппарат.
Хоув проявлял завидную энергию, трудолюбие, изобретательность. Он стал писать избирателям "личные письма", в которых убеждал их в преимуществах демократического кандидата. Хотя в основе этих писем лежала некая общая схема, логический штамп, в каждом из них, написанном частично на пишущей машинке, частично от руки, были одна-две фразы, имевшие, казалось бы, непосредственное отношение к адресату. Иногда письма печатались на ротаторе, но также производили впечатление исполненных на пишущей машинке. Обязательным элементом письма был вопрос, какие именно законы следовало бы, по мнению адресата, предложить избранной легислатуре.
Но главным в письмах было утверждение, что в случае избрания Рузвельт возглавит комиссию по сельскому хозяйству, которая внесет на рассмотрение сената проект закона, ограждающего фермеров от произвола скупщиков, назначавших грабительски низкие цены на мясную, молочную и другую продукцию, производимую в графстве Датчес.
Всего было составлено ни много ни мало - около одиннадцати тысяч таких писем, каждое из которых было подписано лично кандидатом. Их адресатов - фермеров или ремесленников - уже почти не надо было агитировать. Не только их голоса, но и голоса членов их семей и соседей находились теперь "в кармане" у Рузвельта, которого они считали своим человеком.
Рузвельт и Хоув договорились еще об одном приеме предвыборной агитации. Они решили поместить во всех местных газетах рекламные объявления, набранные крупным шрифтом, чтобы они занимали целую полосу. Первое гласило: "Фермеры! Внимание! Настало время остановить грабительские действия бесчестных оптовых скупщиков… Если Франклин Д. Рузвельт говорит, что он за что-то борется, это значит, что он не остановится, пока не выиграет, - вы это знаете". Через некоторое время реклама вновь появлялась в провинциальных газетах, чуть иная по содержанию, но с такими же обещаниями и столь же энергичным напором.
Подобный стиль предвыборной агитации Франклин Рузвельт будет широко использовать и в будущем, во время своих президентских кампаний.
Помимо прочего, у Хоува обнаружилась способность чуть ли не интуитивно предвидеть политические события и намечать соответствующую тактику. Нередко бывало, что Луис, выслушав мнения, долго молчал и вдруг заявлял, что следует поступить прямо противоположным образом. "Я так чувствую", - заявлял он возмущенным оппонентам, отказываясь логически объяснить причину. Почти во всех случаях он оказывался прав.
* * *
Вновь избранный в сенат штата Рузвельт на этот раз не арендовал дом, а подобно остальным законодателям поселился в отеле. Наблюдатели сделали вывод, что он не собирается надолго задерживаться в провинции, а метит на более высокий пост.
Законодатели штата уже не рассматривали молодого Рузвельта (ему исполнилось только 30 лет) в качестве новичка на политико-правовом поле. В качестве старожила и довольно известной личности он был избран председателем комитета по сельскому хозяйству, вошел в состав созданного ранее комитета по лесному и рыбному хозяйству, переименованному теперь в комитет по консервации, а также стал членом еще трех сенатских комитетов - по железным дорогам, военным делам и кодификации.
Был, правда, один вопрос, вызвавший острые прения в сенате штата, относительно которого мы встречаем почти противоположные свидетельства о позиции Рузвельта. Речь идет о внесенном по инициативе Ф. Перкинс законопроекте, предусматривавшем для женщин и детей ограничение рабочей недели 54 часами, то есть введение девятичасового рабочего дня при шестидневной рабочей неделе. Проект был принят к обсуждению, но застрял в подготовительном комитете. Его противники в качестве аргумента ссылались не только на свободу предпринимательства, но и на то, что в результате сокращения рабочего дня женщины станут развратничать, а дети хулиганить!..
Перкинс вспоминала, что она уговаривала Рузвельта специально заняться проталкиванием этого законопроекта, но он отнесся к ее просьбе прохладно, заявив, что у него есть более важные дела. Она, правда, признавала, что при сенатском голосовании Рузвельт высказался в пользу закона, но сделала оговорку, что на заседании он не присутствовал, а голосовал заочно.
Сам же Рузвельт и некоторые близкие к нему деятели, прежде всего Л. Хоув, рассказывали совершенно иную, весьма драматическую историю. Когда Рузвельт уже был избран президентом, но еще не вступил в должность, в одной из влиятельных газет появилась статья Хоува о том, как Рузвельт устроил так называемый филибастер.
Для принятия закона не хватало голоса одного сенатора, который не успел приехать из Нью-Йорка и опаздывал на заседание. Слово взял Рузвельт и стал долго, медленно и нудно читать лекцию о породах и поведении птиц в его родном графстве Датчес. "Мы не желаем слушать диссертацию по орнитологии!" - гневно закричал кто-то из сенаторов-республиканцев, его поддержали и другие. Но Рузвельт нагло уверял, что его лекция имеет прямое отношение к теме: птицы, подобно людям, нуждаются в отдыхе, поэтому они отправляются в свои гнезда, как только наступает сумрак.
Вся эта демонстративная болтовня продолжалась долго - благо в сенате не существовало регламента, ограничивавшего длительность выступления. Наконец в дверях появился опоздавший демократ Тим Салливан, и Рузвельт, ухмыляясь, произнес: "Уже поздно, и я не буду более злоупотреблять вашим терпением". Тотчас после этого состоялось голосование, и закон был принят большинством не в один, а в два голоса.
Других сведений об этой истории, помимо рассказа Хоува, не существует - протоколы сената штата Нью-Йорк не велись. Можно полагать, что в этом рассказе было немало выдумки. Правда находилась где-то посредине: Франклин действительно поддержал ограничение рабочего дня женщин и детей, но активно этим вопросом не занимался, будучи поглощенным проблемами аграрного сектора.
Надо признать, что внесенные и отстаиваемые им законопроекты, как правило, были мелкими, если не сказать микроскопическими. Достаточно упомянуть, что по его инициативе был принят закон о стандартизации корзин для яблок, которые фермеры везли на рынок или продавали скупщикам. Наиболее значительной инициативой Рузвельта во время его второго сенатского срока был закон о контроле оптовых закупок продукции у фермеров, ограничивавший произвол оптовиков. Закон был проведен со скрипом, так как рассматривался многими сенаторами как грубое нарушение принципа свободного предпринимательства, неоправданное вторжение администрации штата в дела среднего бизнеса.
Заместитель военно-морского министра
На сей раз пребывание в Олбани оказалось краткосрочным. Новый президент, как мы знаем, был в курсе первого избирательного успеха Рузвельта и, как оказалось, следил за его выступлениями в соседнем штате и даже встречался с ним, еще будучи губернатором Нью-Джерси. Вильсон решил, что молодой политик может быть ему полезным. Не располагая другими вакантными местами, он охотно согласился с предложением военно-морского министра, каковым стал Джозефус Дэниелс, о назначении Рузвельта, не имевшего никакого отношения к вооруженным силам, на должность его заместителя.
Любопытно, что и сам Дэниелс, журналист и издатель, также никак не был связан ни с военными, ни с флотскими делами, за исключением того, что кто-то из его родственников в свое время был корабельным плотником. Все это было тем более курьезно, что в своих газетах Дэниелс зло и остроумно высмеивал некомпетентных администраторов, а одна из его кампаний была направлена против чиновников, руководивших морскими делами, понятия не имея о них. Он писал, например, о члене комиссии по расследованию гибели парохода "Титаник", который задал допрашиваемому моряку вопрос: "Скажите, пожалуйста, из чего сделаны айсберги?"