* * *
Несколько нарушая хронологию, возвратимся чуть назад.
Наряду с глобальными проблемами мировой войны в 1940 году перед Рузвельтом встал и вопрос о том, будет ли он лично в дальнейшем участвовать в мировых событиях и в каком качестве. Речь шла об очередных президентских выборах. В истории Соединенных Штатов еще не было случая, чтобы президент избирался на третий срок, хотя конституция этого не запрещала (22-я поправка, ограничивающая пребывание на президентском посту двумя сроками, вступила в силу в 1951 году).
По поводу того, когда Франклин решил баллотироваться в третий раз, существуют разные мнения. Его сын Джеймс полагал, что решение было принято уже к началу 1940 года. Но в то же время есть свидетельства, что президент всерьез подумывал об уходе на покой. Он даже заключил контракт на написание воспоминаний, за которые должен был получить гонорар в 75 тысяч долларов. Сумма была меньше той, которую издатели обещали ему ранее, но тоже весьма немалой, если вспомнить, например, что на атомный проект было выделено из бюджета 100 тысяч.
Всю страну также облетело известие, что президент подписал трехгодичный контракт с журналом "Кольерс", согласно которому он должен был, числясь заместителем главного редактора, написать 26 статей, опять-таки за крупные гонорары. Это был еще один сигнал о том, что на ноябрьских выборах от демократов скорее всего будет баллотироваться кто-то другой.
Можно полагать, что решение вновь идти на выборы полностью созрело у Рузвельта после того, как он узнал о новом повороте мировой войны: завершилась "странная (на Западе ее часто называют "фиктивной") война", 10 мая 1940 года германские войска вторглись в Бельгию, Голландию и Люксембург, чтобы через них вступить на территорию Франции. В тот же день во главе правительства Великобритании стал Уинстон Черчилль, непримиримый к нацистам лидер Консервативной партии, к которому Рузвельт испытывал глубокую личную симпатию.
Еще не зная о назначении Черчилля, президент провел 10 мая пресс-конференцию, которая была самой продолжительной за всю историю его пребывания у власти и самой пустой по содержанию. Журналисты напрасно ожидали прямого ответа на вопрос, как будет реагировать американское правительство на резкое расширение масштабов войны в Европе, - Рузвельт от него уклонялся. Когда представители прессы стали слишком уж настойчивыми, он откровенно заявил, что еще не знает, каков будет дальнейший ход событий и, следовательно, как Америке следует на них реагировать.
В этот же день Рузвельт получил доклад военного министерства о состоянии вооруженных сил. Сведения были неутешительными. В случае мобилизации можно было экипировать пятисоттысячную армию, тогда как только на Западном фронте численность германских войск составляла свыше двух миллионов человек.
Получив в следующие дни новые сведения о том, что немецкое наступление развивается успешно, а французская армия дезорганизована, не оказывает сопротивления и отступает в беспорядке, Рузвельт обратился к конгрессу с предложением дополнительно выделить на военные цели 1 миллиард 180 миллионов долларов. Более того, выступая в Капитолии, он назвал совершенно фантастическую цифру - потребовал строить 50 тысяч самолетов в год. Стеттиниус остроумно прокомментировал эту нелепость: "Как и всякая невозможная цель, эта цифра зажгла воображение американцев". Действительно, конгрессмены, просто не представлявшие себе масштаб работ, стоя приветствовали слова президента. Рузвельт же, казалось, поддался очередному импульсу, утратив на время чувство реальности под влиянием европейской трагедии, которую он не был в состоянии пресечь или хотя бы сократить. Конгресс не только вотировал запрошенные огромные средства, но и увеличил их до круглой цифры - 1,5 миллиарда долларов.
Когда же поступили сведения о том, что немцы быстро наступают на Париж и во Франции в дополнение к военным поражениям возник политический хаос, в результате чего великая европейская держава оказалась на пороге прекращения существования, конгресс по новому предложению президента проголосовал за еще более значительную сумму - 1,7 миллиарда долларов на военные расходы. В следующем месяце был утвержден план финансирования военно-морского флота - конгресс проголосовал за выделение четырех миллиардов долларов. Американцам приходилось затягивать пояса - все эти средства должны были поступать из их карманов.
Началась быстрая милитаризация Соединенных Штатов. За несколько недель в армию было набрано дополнительно около ста тысяч человек, и призыв продолжался. На действительную воинскую службу переходила национальная гвардия - своеобразный резерв вооруженных сил, используемый в качестве вспомогательных войск, а также для выполнения внутренних функций вроде борьбы со стихийными бедствиями, поддержания порядка в случае массовых волнений и т. п.
Но главное, была принята программа создания огромного военного флота - семи линкоров, 18 авианосцев, 27 крейсеров, 115 эсминцев, 43 подводных лодок. Президент был полон решимости превратить страну в подлинную владычицу морей, которая бы не просто оттеснила от этой роли Великобританию, а имела бы господство на просторах двух океанов. Разумеется, это была задача на перспективу, но теперь она должна была решаться уже не в отдаленном, а в ближайшем будущем.
Одновременно шло дальнейшее укрепление правительства, которое должно было соответствовать задачам военного времени. Особо важен был пост военного министра. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Еще в августе 1936 года скончался занимавший этот пост с 1933-го Джордж Дёрн, который в основном курировал строительные и консервационные проекты, дренажные работы по руслу Миссисипи и Миссури, а собственно военными делами не занимался. После его смерти эту должность занимали второстепенные лица. В 1940 году Рузвельт пошел на смелый шаг - назначил военным министром одного из виднейших деятелей Республиканской партии Генри Стимсона, уже являвшегося военным министром при Тафте и госсекретарем при Гувере. В проницательности, добросовестности и честности этого человека Франклин был уверен - он поддерживал связь с ним еще с 1932 года. Этим назначением президент решал сразу несколько задач: получал талантливого администратора, твердость и исполнительность которого признавались почти повсеместно; приобретал в лице Стимсона активного сторонника энергичных действий США на мировых просторах; демонстрировал лояльность в отношении Республиканской партии, поскольку ее деятели поддерживали идею национального единства в условиях угрожавшей стране войны.
Еще одним важным шагом такого же рода было утверждение военно-морским министром бывшего кандидата в вице-президенты от республиканцев Фрэнка Нокса.
Избрание на третий срок
Таким образом, в канун выборов 1940 года Рузвельт демонстрировал стремление к единству нации и прилагал усилия к тому, чтобы ослабить критические выпады со стороны соперничавшей партии. Естественно, пребывание республиканцев на министерских постах весьма осложняло предвыборную борьбу их партии. Возникала путаница: если критиковать, а тем более обличать, то "своих" в том числе. Отказаться же от персональной критики означало фактически отказаться от активной предвыборной борьбы, передоверить дело случаю. Кадровые решения в данном случае были великолепным ходом Рузвельта.
Но главным являлось выдвижение на первый план старого соратника президента Гарри Гопкинса. Со времени смерти Луиса Хоува он стал "первым среди равных" в числе советников, но постепенно оттеснял остальных на второй план. Занимавший с 1938 года пост министра торговли, Гопкинс в 1940 году оставил его в связи с тяжелым состоянием здоровья (у него был рак желудка, он перенес тяжелую операцию, и врачи предрекали ему быструю кончину).
Но каким-то чудом Гопкинс не только выжил и продолжал интенсивную работу, но даже пережил своего шефа (он скончался в 1946 году). Он стал главным советником президента, своего рода альтер эго, пожалуй, вторым по влиянию человеком в стране после самого президента. Официально статус Гопкинса был закреплен распоряжением Рузвельта от 27 марта 1941 года о назначении его помощником президента.
В отличие от Хоува, который предпочитал оставаться за кулисами (он имел официальную должность секретарь президента), Гопкинс был человеком публичным. Все знали, что он главный помощник Рузвельта, и его выступления воспринимались как выражение точки зрения президента. У Рузвельта же оставалась возможность в случае нужды по тактическим соображениям отмежеваться от высказываний Гопкинса, сославшись на "личное мнение" своего советника. Если раньше Гопкинс занимался в первую очередь социальными и экономическими вопросами, то теперь, когда США постепенно приближались к прямому вовлечению в войну, его функции распространились главным образом на внешнеполитическую область, хотя и внутренними делами он продолжал заниматься, оказывая немалое влияние на решения Рузвельта.
В Белом доме Гопкинс жил в небольшой двухкомнатной квартире в юго-восточной части здания. Ему были отведены апартаменты по соседству с Овальным кабинетом, в том числе овеянный традициями кабинет президента Линкольна, в котором тот в 1862 году подписал прокламацию об освобождении негров. Теперь Рузвельт и Гопкинс могли общаться с глазу на глаз в любое время суток.
В противоположном конце особняка находилась резиденция первой леди - гостиная и спальня. В северной части здания располагались помещения для гостей. Коридоры были заняты книжными полками, портретами коронованных особ и других знаменитых личностей. Посетители неизменно обращали внимание на рисунок известной карикатуристки Дороти Маккей, который должен был продемонстрировать широту взглядов и чувство юмора президента. На рисунке были изображены ребенок, написавший мелом на мостовой перед родительским домом слово "Рузвельт", и его старшая сестра, жалующаяся матери: "Уилфрид написал грязное слово".
Президент не принимал решения по поводу участия в выборах или, по крайней мере, не делился им с окружающими до лета 1940 года. Родных и близких, кажется, устроил бы его отказ от новых амбициозных планов.
В июне Рузвельт провел около двух недель в родном Гайд-Парке, главным образом в обществе матери, которая и в 85 лет сохранила грацию и благородные манеры. Она уже не диктовала сыну, как ему следует поступать. Но сам Франклин вроде бы в шутку, но на самом деле с оттенком грусти подчас говорил, что материнский совет ему бы теперь не помешал. Во всяком случае, Сара не раз говорила ему, что была бы довольна, если бы он наконец занялся делами родного имения.
Более определенно высказывалась супруга: Франклин не должен баллотироваться в третий раз, но ему следует найти себе достойного преемника и подготовить его к нелегкой президентской ноше. Рузвельт обдумывал этот вопрос, но не находил подходящего кандидата. Вероятно, он не очень усердно занимался поисками, а скорее оправдывался перед самим собой, перебирая людей из своего окружения и находя в каждом из них те или иные недостатки.
В течение какого-то времени говорили о Корделле Халле в качестве преемника Рузвельта. На одном из вечеров госпожа Халл, сидевшая рядом с президентом, стала жаловаться ему, что супруг не любит говорить речи. "Ну скажите ему, что надо привыкать к этому. Вскоре ему придется произносить их". Но от этой кандидатуры Рузвельт все-таки отказался.
Некоторое время были высоки шансы Г. Гопкинса. Тяжелое состояние его здоровья было хорошо известно, но Рузвельт ссылался на собственное положение инвалида, игнорируя очевидную разницу: за исключением неподвижности он был крепок и вынослив, тогда как Гопкинс мог умереть в любой момент. Большее сомнение вызывала "левая" репутация Гопкинса, которая, правда, сошла на нет во время его работы министром торговли (поговаривали даже о "прирученных им миллионерах"), но всё же большой бизнес и консервативные деятели хорошо запомнили, как Гопкинс нападал на них с первых месяцев проведения "Нового курса". Хотя Нельсон Рокфеллер, Бернард Барух и другие финансовые воротилы считались друзьями Гопкинса, совершенно неизвестно было, как они поведут себя в случае выдвижения его в президенты. Так что и "альтер эго" Рузвельта оказался в конце концов не лучшим кандидатом.
Создается впечатление, что и сам Гопкинс не стремился к президентскому посту, придерживаясь мнения, что Рузвельт должен баллотироваться в третий раз. Еще в июне 1939 года он заявил: "Окончательно, безусловно и решительно я сделал выбор в пользу Франклина Рузвельта и верю, что подавляющее большинство народа со мной согласно".
Еще одним подтверждением того, что Гопкинс не будет баллотироваться, стал в середине мая 1940 года его переезд в Белый дом на постоянное место жительства.
* * *
Рузвельт приходил к выводу, что он сам остается единственным достойным кандидатом. Червь тщеславия, чувство незаменимости, жажда оставаться на вершине власти, распоряжаться судьбами миллионов людей, разумеется, в пределах своей компетенции, оказались, может быть, неожиданно для него самого, доминирующими. Острая на язык Ф. Перкинс писала, что Рузвельту "совершенно определенно нравилось быть президентом. Это дело занимало всё его время, энергию, способности. Нелегко было бы найти кого-нибудь, кто был бы так же счастлив, полностью отдаваясь своей работе. Его радовало даже то, что проблемы громоздились одна на другую, достигая горизонта".
Радовало и то, что состояние здоровья Рузвельта - разумеется с учетом инвалидности и возраста - оставалось в пределах нормы. Он пополнел, в шевелюре появились залысины, увеличилась седина. Но у него сохранилась примечательная особенность, которую его лечащий врач, вице-адмирал Росс Макинтайр, определил как "способность отложить в сторону заботы, а не жить с ними".
Подчас проявлялось это в шуточках, которые Рузвельт позволял себе, особенно если видел, что его именем пытаются воспользоваться деловые люди с целью обогащения. Так произошло с владельцем табачной компании Джоном Рейнолдсом, долго добивавшимся президентской аудиенции. Оказалось, что никаких существенных вопросов у бизнесмена не было, а важен был сам факт приема у президента. Несколько разозленный, что у него отняли дорогое время, Рузвельт позволил себе маленький розыгрыш. Он заявил, что курит только сигареты "Кэмел", которые производит компания Рейнолдса. Обрадованный предприниматель спросил, может ли он использовать эти слова для рекламы. "Почему же нет?" - ответил Рузвельт. "Мы заплатим вам 50 тысяч долларов, если вы скажете несколько одобрительных слов про этот сорт сигарет", - произнес ничего не подозревавший Рейнолдс. В ответ последовал текст: "Дорогой мистер Рейнолдс, я всегда курю сигареты "Кэмел", потому что, как я думаю, только мы с мистером Рейнолдсом - два человека во всей Америке, которые могут их курить, не чувствуя, что у них начинает болеть горло". Почтительно распрощавшись, табачный магнат бормотал уходя: "Пошел он к черту!"
А. И. Уткин справедливо констатировал: "Противники указывали на капризное экспериментаторство, на отсутствие достойной сдержанности, на его неблагодарность. На этот раз они сделали упор на упрямстве, тщеславии, периодически проявляемом желании отомстить, постоянной готовности ответить всем утвердительно, вовсе не имея в виду положительного отношения. Критики утверждали, что восемь лет пребывания на вершине власти закрепили эти недостатки характера, да и сама власть приучила президента скорее повелевать, чем слушать, считать всех, кто с ним не соглашался, глупыми, продажными, трусливыми".
Действительно, по всей видимости, восьмилетний период пребывания у власти достаточен даже для самого талантливого администратора. Он испытывает нервное перенапряжение, невольно устает от власти, начинает повторяться, надоедает избирателям; растут его самомнение, эгоизм, нетерпимость.
Но в 1940 году была особая ситуация. Можно полагать, что при всех существовавших у Рузвельта и усиливавшихся теперь недостатках лучшего руководителя на это чрезвычайное время в США не было. Во всяком случае, ни в рядах республиканцев, ни среди демократов таковой не обнаруживался.
В начале лета Рузвельт выступил с сенсационным заявлением, моментально облетевшим всю прессу: если народ этого захочет, он не сможет уклониться от выполнения своего долга. Господь, по его словам, сделает своей выбор, и воля Его проявится на партийном съезде. Это было весьма циничное и откровенное притязание на переизбрание, которое практически лишало однопартийцев Рузвельта каких-либо шансов на выдвижение своих кандидатур.
Съезд Демократической партии, которому предстояло выдвинуть кандидата в президенты и номинантов на другие государственные должности, работал в Чикаго 15-18 июля. Уже перед началом съезда наиболее значительные партийные фигуры склонились к решению вновь выдвинуть Рузвельта, имея в виду международную ситуацию и опасаясь, что любой другой кандидат потерпит поражение в битве с харизматическим кандидатом от республиканцев Уэнделлом Уилки. Рузвельт же передал, что согласится на номинацию только в том случае, если ее одобрит подавляющее большинство делегатов, одновременно направив съезду явно лицемерное, противоречившее первому заявлению послание о том, что не желает выдвигаться в третий раз.
Ситуация определилась сразу же после торжественного открытия съезда чикагским мэром на огромном городском стадионе, когда сенатор от Кентукки Албен Баркли стал читать послание Рузвельта о его нежелании оставаться на посту. Едва он начал чтение, как начальник чикагской городской канализационной сети Томас Герри, спрятавшийся в полуподвальном этаже стадиона, подключил микрофон к громкоговорителям и закричал: "Мы хотим Рузвельта! Весь мир хочет Рузвельта!" Этот возглас, который потом злые языки стали называть голосом из канализации, был подхвачен массой делегатов и гостей, исступленно оравшей: "Мы хотим только Рузвельта!", "Все хотят Рузвельта!"
Баркли, правда, удалось не только дочитать текст до конца, но и произнести свои слова: "Президент никогда ранее не имел и не имеет сейчас намерения или желания продолжать оставаться на своем посту, быть кандидатом на него или быть этим съездом выдвинутым на этот пост. Он желал бы совершенно серьезно и ответственно заявить, что делегаты настоящего съезда свободны голосовать за любого кандидата".
Это были очень неосторожные слова, ведь они означали, что Рузвельт как бы отнимает у делегатов их законное право на выдвижение кандидатур, для того чтобы тут же вручить им это право как милость. Но в пылу страсти, которая господствовала на съезде и выражалась в криках "Мы хотим Рузвельта!", этой оплошности никто не заметил. Более того, слова президента по существу означали, что он не станет возражать в случае его выдвижения, а будет, мол, нести свою ношу до конца.