Еще о Петре
Петру было приятно, когда ему говорили "Господин контр-адмирал", а не "Ваше величество". Потому что звание всегда для него было заслуженным, а не рожденным. Он аккуратно требовал свое жалованье и говорил: "Поскольку эти деньги я заслужил, как и другие офицеры, своей службой, то могу их тратить, как хочу".
Петр сделал удовольствие Карлу, освободив графа Реншильда из плена. В ответ Карл возвратил ему князя Трубецкого Ивана Юревича, Головина.
Дочь Гагарина, сибирского губернатора, была замужем за сыном великого канцлера Головкина. Сын Гагарина был женат на дочери вице-канцлера Шафирова.
Все эти родственные связи, ходатайства заставляли Петра откладывать казнь Гагарина, Петр требовал от него откровенности. Наконец, сын дал показания против отца. Петр поставил виселицу перед Сенатом. Никто не смел отсутствовать при казни Гагарина. После казни все родные должны были обедать с царем. Сын Гагарина был разжалован в матросы. Это была методика Петра в борьбе с казнокрадством.
В 1723 году Петр сжег свой дворец в Преображенском, здание обложили фейерверком. Петарды взрывались цветными огнями. Когда все сгорело, и осталось безобразное пожарище, оно дымило, воняло горелым чадом, Петр сказал: "Вот образ войны, блестящие подвиги, от которых остаются разрушения. Да исчезнет вместе с этим домом, где росли мои первые замыслы против Швеции, всякая мысль о войне".
Петр исполнял должность бомбардира и при этом старался своей службой бомбардира не стеснять главнокомандующего Шереметева, он становился как бы подчиненным, а не царем.
Современники спрашивали, зачем Петру самому нужно было строить корабли, поручил бы кому-нибудь, а сам занимался бы государственными делами. Но кому поручить? Некому было в России. Иностранца выписывать? Нет, надо было самим учиться. Учились и за границей, и в России. Петр тоже учился, чтобы освободиться от зависимости, ему хотелось дознаться до всего, освоил голландский опыт, отправился к английским судостроителям, его желание научить свой народ совпадало с собственным призванием естествоиспытателя, инженера. Он понимал, что нужно пройти школу самостоятельности. Учился на заграничных верфях как частное лицо, а не как царь, как Петр Михайлов, а не как Петр Первый.
Конечно, все равно приходилось призывать иностранных мастеров, но теперь он мог их проверять, поправлять, требовать как хозяин, которого не проведешь.
Петр продолжал движение, начатое в царствие его отца. Он делал это энергичнее, он жаждал увидеть плоды.
Для меня был вопрос: что больше возбуждало в Петре энергию - победа или поражение?
Узнав о смерти Карла XII в 1718 году, Петр заплакал. Слезы его вызвали недоумение. Он сказал: "Брат Карл, как мне жаль тебя!" Как будто он любил своего врага. За что? Не за то ли, что тот многому научил, сделал Россию могучей державой. Поражение под Нарвой вызвало у Петра возглас: "Шведы победой своей научат и нас победить их самих!"
Возможно, подобные истории приукрашены, другие приписаны, но они естественны, они всю жизнь сопровождали Петра и для серьезных историков вроде Ключевского они служили серьезным материалом.
Петр был не тираном, творящим произвол, а служащим, выполняющим порученное ему дело. Поэтому нечего падать перед ним на колени, незачем зимой снимать шапки перед дворцом.
"Меньше низости, больше усердия к службе и верности ко мне и государству - таков почет, подобающий царю", - говорил Петр.
После смерти Петра начинаются распри у Меншикова с Ягужинским, чем дальше - тем больше. Ягужинский добивается развития торговли, но это встречает сопротивление, уже никто не думает о деле, беспокоятся о том, как бы Ягужинский не снискал расположения у императрицы.
"Он неспокойный человек". Меншиков учреждает Верховный Тайный Совет, Ягужинского в него не включают. Отстраняют от руководства Сенатом.
Забытая книга Игнатия Шенфельда
Рассказы лагерные - жанр привычный и, видно, неиссякаемый, тем более когда рассказы биографические.
Первые о судьбах диковинных. "Наследник из Калькутты" - роман Р. А. Штильмарка. Он сочинил его в лагере по замыслу лагерного бригадира. Поразительный случай в истории литературы. Роман этот я когда-то читал, знал автора, но понятия не имел о подробностях его истории.
"Раввин с горы Кальвария, или Загадка Вольфа Мессинга". Имя Мессинга окружено легендами. Помню, сколько невероятных слухов ходило вокруг его способностей, какие чудеса описывались о нем в журналах. Автор, Шенфельд, сидел с ним в одной камере, и Мессинг рассказал ему о себе, о своей заурядной бедняцкой жизни, где главными героями были не его способности обыкновенного иллюзиониста, а жажда чуда, которая пронизывала нашу серую, запуганную жизнь. Рассказ очень достоверно разоблачает ореол Мессинга. Есть излишество еврейских словечек, но есть освобождение, и очень приятное, от иллюзий, чудес и прочего шаманства, накрученного вокруг этой личности.
"Перчатка" - рассказ об уродствах лагерной жизни, где у человека открывается своя этика, свои нормы, что человеку можно, а что нельзя.
"Первый урок" - тоже лагерь, тоже нравы беспощадные, но без ужаса, а каким-то образом с улыбкой доброго человека. И рассказ "Мраков" тоже.
А другие, например хороший рассказ "Зоська без носа", - из детства, бедняцкой еврейской окраины, из жизни биндюжников и проституток, но с такой мальчишеской любовью и с таким смешным поворотом, какие устраивает нам только подлинная жизнь.
Отличает эти рассказы невыдуманность. Действительно, каждый человек мог бы написать интересную книгу из своей жизни, во всяком случае рассказы.
Шенфельд это и делает. Конечно, злая судьба предоставила ему для этого возможности. И дружба с писателем Юрием Домбровским, и лагерные приключения.
Но более всего меня интересовал его рассказ о Вольфе Мессинге. О нем я читал немало. У очевидцев все звучало убедительно. Так же как у тех, кто встречался с Вангой. Два эти феномена наука смущенно обходит. Наши ученые не хотят признаться, что не понимают. Я был у Ванги. И убедился в ее способностях видеть то, что никто не видит. И знать то, что никто не знает. И предсказывать… Для меня ее способности были несомненны.
Почему я поместил в книгу заметку о рассказах Игнатия Шенфельда? Автор давно умер, позабыта его книга. Она находится среди миллионов таких же отвергнутых. Между тем там немало драгоценных свидетельств - исторических, запретных сведений о событиях неведомых, о личностях великих, но оболганных мифами. Это заброшенные сокровища нашей цивилизации. Жалко.
* * *
Попался мне книжный каталог 1910 года. Собрания сочинений русских писателей:
Глеб Успенский…………………. 28 томов
Данилевский………………………24 тома
Лесков……………………………..36 томов
Писемский…………………………24 тома
Мельников-Печерский……………22 тома
Рекорд был у Шелера-Михайлова - 50 томов. А я-то и не читал такого, и не слыхал. Там же - у Тургенева и Гончарова всего по 12 томов, у Чехова 16 томов.
* * *
Нет закона на милосердие, на благотворительность. "Дайте мне денег, помочь детскому дому", - прошу я. А мне в ответ:
- А зачем? Мне-то что с этого?
И все. Как его заставить? Нечем. На любовь нет закона. Ни в Уголовном, ни в Гражданском кодексе.
* * *
В тридцатых годах советская страна взяла курс на индустриализацию, строили Магнитку, Балашиху, Березники. То были стройки коммунизма. Хоть и коммунизма, а строили их заключенные. Их не хватало, надо было пополнять рабочим людом. Пополняли, раскулачивая крестьянство, арестовывая горожан, бывших дворян, священников. Чекисты могли обеспечить рабочей силой, а вот машинами для электростанций, химических, машиностроительных заводов - не могли. Тогда стали "изымать". Изымать, чтобы продавать. А что могла продать наша страна? Выяснилось, что лучше всего в Европе и в Америке покупали предметы искусства, картины, ковры, ну и, разумеется, драгоценности и золото. Были организованы "Торгсины": сеть магазинов, которые принимали у населения драгоценности. А население понесло свои колечки, бусы, потому что были голодны, потому что продукты давали по карточкам, паек был для служащих и рабочих голодный. Но строительство коммунизма нельзя было прекратить, это в анекдоте, когда вызвали в ЧК и сказали, сдавайте золото, нам надо строить коммунизм, мужик пришел домой и сказал:
- Требуют наши колечки, наши ложки и вилки серебряные.
- А зачем? - спросила жена.
- А затем, что у них нету средств строить коммунизм.
Тогда она сказала:
- А если нет средств, пусть не строят.
Но строить надо было, как же без коммунизма? Думали-думали, как быть. Позвали интеллигентов, были у них еще интеллигенты, оставались, и интеллигенты посоветовали:
- А вот капиталисты на Западе, они ценят наши картины, в Эрмитаже которые висят, и в других музеях стоят всякие вазы, а также скульптуры.
Стали выяснять. И действительно, к великому удивлению нашей власти, за все эти предметы, что стояли без всякой пользы в музеях, в Европе давали хорошие деньги. Не сравнить, что давали за лес или за икру, даже больше давали, чем за меха. И по транспорту выходило куда удобней, ничего не стоило отвезти две-три картины. Удивились народные комиссары: что ж это получается, за какую-то мазню или за бронзовые статуэтки такие деньги можно получить. И принялись торговать. Оказывается, культура, всякие художники и ваятели дают большую прибыль, прибыльная профессия, просто немыслимые суммы давали, и то оказалось, что можно было больше выручить, по дешевке продавали. Но все равно сделки эти считались выгодными, мы им небольшую картину, где нет ничего необычного, допустим, какой-нибудь старикан, а они нам за это целый автомобиль, а то и "Блюминг", или еще какую махину, очень выгодно торговали.
Рассказы Володи Бескончина
Это он рассказал мне уже после войны, когда мы встречались, уцелевшие однополчане Первой дивизии народного ополчения. Мы с ним были в одном полку с первых дней войны, но тогда было не до рассказов. На заводе он работал в МХ-2 зуборезом, у нас в полку сразу выделился из ополченцев. Было в нем бесстрашие, способность мгновенно ориентироваться и принимать решения. До Великой Отечественной воевал на Халхин-Голе, так что был обстрелянный.
После первой бомбежки на станции Батецкая командир полка Василенко собрал совещание. Кадровик, молодой, но, конечно, для этой войны новичок, все были новичками, но кадровики хотели воевать по учебникам. Василенко тоже держался обеими руками за устав, хотел воевать по уставу, а тут сразу же все пошло наперекосяк, нет ни зениток, ни разведданных, связь работает плохо, и он ничего толком своим командирам сказать не может, они на него наседают, а он руками разводит. Володя Бескончин был на этом совещании, тоже добавил своих попреков. Навалились на Василенко без жалости, на ком-то надо было отыграться, и отыгрались так, что после совещания Василенко написал записку, написал красным карандашом, почему-то Володе это особо запомнилось, написал - и застрелился. Там слова были: "Не могу командовать этим сборищем, не солдаты - банда". Бескончин обиделся, ополченцы исключительный были народ, он всегда доказывал, они лучше всяких солдат, он говорил мне: "Сколько потом воевал в разных частях, таких не видал. Поспешил Василенко, не понимал, что мы, ополченцы, не привыкли еще к иерархии, для нас то совещание было как производственное совещание".
Бескончина назначили помощником командира батальона. В его ведении была разведка. Получил он задание задержать колонну танков, они прорвались и шли вдоль Луги от поселка Медведь. Выехали на десяти грузовиках, навстречу танкам сто двадцать бойцов. Командовал Подрезов. У Володи было своих разведчиков шесть человек. В деревне залез на колокольню, высмотрел в бинокль, что немцы расположились на привал. Одна их часть осталась в деревне. Он свою группу укрыл в засаде у кладбища. Ему Подрезов дал шестьдесят человек, они должны были начать атаку, остальные подтянуться. Комбат Черняков в такой-то момент начнет атаку. И вдруг вместо атаки наши начинают отходить без боя, так и отошли. Потом Чернякова вызвали в Особый отдел. На допросе он сказал: "Немцы завели моторы, я подумал, что пойдут в атаку, растерялся, дал команду отходить". - "Бросил, значит, Бескончина?" - "Нет, я его предупредил".
На самом деле не предупредил. Но Володя решил выручить его, иначе могли бы шлепнуть. На самом деле тогда хотел застрелить Чернякова. Успокоился, отозвал его в сторону и набил ему морду. Черняков утерся, промолчал. Потом он хорошо воевал. А тогда тоже хотел застрелиться. А уже зимой получил орден Красного Знамени, в 1942-м Александра Невского. Со многими тогда случалось. Надо было "перевалить" через слабости - и дальше получался солдат.
Еще у него был рассказ про Валю Коневу, санитарку. Ей тогда 20 лет было, маленькая, хрупкая, две косички, она Гошу Полякова раненного вытащила. А в нем килограмм под девяносто было, я бы не поднял его, а она его 300 метров тащила, невообразимое происшествие. Вопреки всем законам природы.
* * *
В 1990 году 9 Мая я по привычке пришел на Марсово поле. Почти никого из фронтовиков там не было, правда, наступил уже полдень, ухнула пушка с Петропавловки. Сидел на мокрой скамейке инвалид, седой, без руки и без уха. Я подсел к нему. Разговорились. Полного монолога его приводить не буду, но в общем и целом, если все сложить, получается так:
- Понимаешь, 9 Мая, конечно, День Победы, праздник, но заодно отмечаю и то, что в июне 42-го здесь, в блокаду, разбомбили наш дом, и все мои погибли. Точный день узнать не мог. После госпиталя я стал отмечать все вместе: жену, теток, царство им небесное, и то, как без руки остался, и Победу. Такая она для меня теперь, инвалидная, да и не для меня одного, наверное. Но как отмечать, разве это праздник, если у всех, считай что у почти каждого целый список погибших, а еще если фронтовых добавить дружков, то это, считай, полный погост. Значит, получится, с одной стороны, салют, фейерверк, а тут же похоронный марш. Нет, думаю, полного праздника ни у кого быть не может. Конечно, чтобы выпить и закусить, причина есть. Молодым, может, не хочется сюда добавлять поминки, им праздник давай-подавай чистый.
Любовь
- Любовь не имеет учебников. Есть замечательные размышления, исследования у Стендаля, Алена де Боттона. Есть книги Фромма, Ортега-и-Гассета и другие, но это анализ, а не советы. О любви много пишут и романов, и особенно стихов. Большая часть поэзии - лирика. Тем не менее каждый любит по-своему. Как придется. Не пользуется тысячелетним опытом, ни Овидием, ни Петраркой, ни Пушкиным, ни Щипачевым. Удача не становится примером для других.
Меняется ли любовь из века в век? Ее структура, ее формы, ее слова, ее величина? Раньше любили сильнее? Длительность любви в XVIII веке, в XIX, теперь? Вопросов много, - ответов, руководств - мало.
Возлюбленная, та, которую мы любим, идеальна, существо возвышенное; женщина, которая исполняет ее роль, срывается в обыкновенное создание, грубое, крикливое, с плохим запахом изо рта.
У меня была прелестная особа, после нашей близости она спешила в ванную и долго там мылась. Отмывалась от меня? Это меня злило. Из-за этого мы расстались. Еще из-за того, что она громко хлебала суп. Кроме того, она все время перебивала меня…