Впрочем, были и "домашние" брачные проекты. Хитроумный вице-канцлер Андрей Иванович Остерман предлагал выдать Елизавету за сына покойного царевича Алексея Петровича, великого князя Петра Алексеевича, который родился в 1715 году и был на шесть лет младше Елизаветы. Остерман, как и другие сановники, опасался, что после смерти Петра Великого, здоровье которого было уже подорвано опасной и тяжелой жизнью, могут возникнуть династические трения между первой и второй семьями царя. Напомню, что царевич Алексей был рожден от брака Петра с Евдокией Лопухиной, так что его сын Петр приходился Елизавете по отцу родным племянником. Однако такое близкое родство не смущало прожектеров - они ссылались на Португалию и Австрию, где католическая церковь разрешала подобные браки родственников. А кто мог бы в России возразить главе церкви - императору? Отчаянных противников такого кровосмешения среди высшего русского духовенства быть не могло (РИО, 49, с.130).
К началу 1725 года переговоры с французами результата не дали - Версаль отговаривался молодостью короля Людовика XV и чего-то выжидал. Впрочем, предложение из России расценивалось все же весьма высоко. В специальном списке-таблице семнадцати возможных невест короля, который был составлен Министерством иностранных дел Франции и содержал перечисление всех достоинств и недостатков возможного брака короля с каждой кандидаткой, имя Елизаветы стояло под № 2 - сразу после испанской инфанты, от которой (за молодостью лет) уже решили отказаться. Даже внучка английского короля стояла ниже русской цесаревны (Россия, с.278). Но когда в конце января 1725 года Петр Великий умер, с мнением его преемницы, императрицы Екатерины I, в Версале никто не стал считаться - короля женили на дочери польского экс-короля Станислава I Лещинского Марии и тем самым поставили точку в русско-французских брачных переговорах. Так и не суждено было Елизавете стать женой Людовика XV, получившего прозвище "Возлюбленный". Не стала она и бабушкой последнего Бурбона, находившегося у власти, - Людовика XVI. Впрочем, ее судьба еще долгие годы после смерти отца, а вскоре и матери оставалась неясной.
Умирая в мае 1727 года, мать Елизаветы - императрица Екатерина I завещала дочери выйти замуж за Карла-Августа - младшего брата мужа Анны Петровны голштинского герцога Карла-Фридриха. Карл-Август был молодой, симпатичный юноша, который уже к тому времени приехал в Россию, был при дворе и весьма понравился Елизавете. Но, к несчастью, летом 1727 года Карл-Август неожиданно заболел и умер. Впоследствии, в 1744 году, императрица Елизавета Петровна расплакалась, когда увидела мать будущей Екатерины II Иоанну-Елизавету - так была удивительно похожа она, младшая сестра Карла-Августа, на своего брата - давным-давно умершего, но незабытого жениха цесаревны Елизаветы.
Впрочем, тогда, в 1727 году цесаревна-невеста печалилась недолго. Она стала первой звездой двора императора Петра II. Юный император только что освободился от назойливого гнета Меншикова и вкушал все прелести свободы российского самодержца (Анисимов, 1994, с.151-171). По Москве, куда из неуютного Петербурга в начале 1728 года перебрался двор, разнеслась потрясающая сплетня о романе императора и его красавицы-тетушки. Для сплетни как будто были основания: 18-летняя Елизавета славилась как девица легкомысленная, а 13-летний император поражал наблюдателей своим ростом и телесной крепостью. В компании своего распутного фаворита князя Ивана Долгорукого юный царь уже многое испытал и многое видел. Петр и Елизавета были какое-то время неразлучны. Испанский посланник герцог де Лириа писал в Мадрид: "Больше всех царь доверяет принцессе Елизавете, своей тетке, которая отличается необыкновенной красотой, я думаю, что его расположение к ней имеет весь характер любви". У императора и цесаревны нашлось много общего - оба оказались изрядными прожигателями жизни и без ума любили развлечения: праздники, поездки, танцы и особенно охоту. "Русские, - продолжает де Лириа, - боятся большой власти, которую имеет над царем принцесса Елизавета: ум, красота и честолюбие ее путают всех…" (Лириа, с.32, 34, 118-119).
У автора нет никакого желания выяснять, как далеко зашла нежная семейная дружба тетки и племянника, хотя сплетен вокруг этого сохранилось немало. Пусть Петр и Елизавета останутся в нашей памяти такими, какими их увидел и изобразил на своей картине художник Валентин Серов: два изящных наездника на великолепных конях летят по осеннему полю, и юноша-император догоняет и не может догнать ускользающую от него Диану - красавицу с манящей улыбкой на устах…
Впрочем, дружба эта продолжалась недолго, и вскоре цесаревна разъезжала уже в другой компании. В эти годы Елизавета казалась особенно беспечна и весела. Жизнь, с ее кажущейся в молодости бесконечной вереницей лет, для нее только начиналась. Уже в ранние годы Елизавета, в отличие от сестры Анны, была смелой и не тушевалась в обществе. Голштинский придворный Берхгольц рассказывает в своем дневнике о праздновании Пасхи 1722 года в царской семье, где принимали голштинского герцога Карла-Фридриха. Традиционный обряд целования со словами "Христос воскресе!" - "Воистину воскресе!" шел своим чередом, пока герцог не столкнулся с девицами-дочерьми царя. Екатерина разрешила ему облобызаться с ними. Старшая Анна долго колебалась, а "младшая тотчас же подставила свой розовый ротик для поцелуя" (Берхгольц, с.117).
Елизавета очень рано поняла значение своей необыкновенной красоты, ее завораживающее действие на мужчин и стала истинной и преданной дочерью своего гедонического века с его культом наслаждений и удовольствий. Нега веселья и праздности поглотила цесаревну с головой. Об уровне интересов Елизаветы и ее окружения выразительно говорит письмо ближайшей наперсницы цесаревны, а потом и ее статс-дамы Мавры Шепелевой, посланное из Киля, куда та была отправлена в свите молодой герцогини Голштинской Анны Петровны летом 1727 года: "Матушка-царевна, как принц Орьдов хорош! Истинно, я не думала, чтоб он так хорош был, как мы видим: ростом так велик, как Бутурлин, и так тонок, глаза такия, как у вас цветом и так велики, ресницы черния, брови темнорусия… румянец алой всегда на щеках, зуби белы и хараши, губи всегда алы и хороши, речь и смех - как у покойника Бишова, асанка паходит на осудереву (то есть Петра П. - Е.А.) асанку, ноги тонки, потому что молат; 19 лет, воласы свои носит и воласы по поес, руки паходят очинь на бутурлины. Еще ж данашу: купила я табакерку и персона в ней пахожа на вашо высочество, как вы нагия" (Письма к государыне, с.67-72).
Кроме неизвестных нам лиц и Петра II, в этом письме дважды упомянут Александр Борисович Бутурлин. Этот красавец исполинского роста числился камергером двора Елизаветы и слыл за ее любовника. Верховники - члены Верховного тайного совета, управлявшие страной при малолетнем императоре Петре II, внимательно следили за поведением Елизаветы и, устрашенные слухами о кутежах цесаревны и ее камергера в подмосковной вотчине Елизаветы - Александровской слободе, нашли предлог отправить Бутурлина подальше от Москвы, в армию, стоявшую на Украине. Впрочем, это не особенно огорчило цесаревну. Увлеченная прожиганием жизни, она легко перенесла разлуку с Бутурлиным - вскоре на его месте был уже другой счастливец. Елизавета не поехала даже на похороны любимой сестры Анны, тело которой было осенью 1728 года доставлено русским фрегатом из Киля в Петербург.
Судьба старшей дочери Петра Великого сложилась трагически. Выданная по воле отца за голштинского герцога Карла-Фридриха, Анна страдала в столице Голштинии. Брак ее оказался неудачен. Среди чужих людей дочь Петра Великого чувствовала себя одинокой, муж оказался недостойным такого сокровища каким, по единодушному мнению современников, была Анна ("Прекрасная душа в прекрасном теле", - писал о ней ганноверский резидент Вебер). Герцог был слабым человеком, распутником и гулякой. Письма Анны к сестре Елизавете, к императору Петру II полны тоски, слез и жалоб. Но изменить ничего уже было невозможно - разводы в таких браках считались вещью немыслимой. Осенью 1727 года Анна забеременела. Мавра Шепелева писала Елизавете, что в кильском дворце шьют рубашонки и пеленки и что у Анны "в брухе что-то ворошится".
В феврале 1728 года герцогиня родила мальчика, которого назвали Карлом-Петером-Ульрихом. Так появился на свет будущий российский император Петр III. Вскоре после родов у 20-летней Анны Петровны открылась скоротечная чахотка, и она умерла, завещав похоронить ее в Петербурге, возле родителей. Думаю, что Анне, так нежно относившейся к младшей сестре, хотелось, чтобы та приехала на похороны, ведь все детство и юность они были неразлучны. Но осень - время охоты, и Елизавета не нашла двух-трех дней, чтобы домчаться до Петербурга и поклониться праху близкого ей человека. То, что она в это время была здорова, мы знаем точно.
В деревне застали Елизавету и события начала 1730 года, когда заболел и умер Петр II. Накануне датский посланник Вестфален в своем письме предупреждал верховников, что принцесса Елизавета "непременно найдет средства завладеть российским престолом или лично для себя или же для своего племянника", то есть для упомянутого выше Карла-Петера-Ульриха. В ответ, как писал позже Вестфален в Копенгаген, глава верховников князь Д. М. Голицын "присылал ко мне (человека) с уверениями, что ни принцесса Елизавета, ни ее племянник не взойдут на престол" (Дипломатические депеши, с.198, 201).
И все-таки верховники явно опасались возможных попыток дочери Петра Великого захватить власть и даже отняли у нее вооруженную охрану. Основанием для беспокойства стали интриги голштинских дипломатов, которые носились с проектом возведения на русский престол (в случае смерти императора Петра II) другого внука великого царя - Карла-Петера-Ульриха под именем Петра III и при регентстве Елизаветы Петровны. Однако волнения и тех и других оказались напрасны: узнав о болезни императора, Елизавета Петровна даже не приехала в столицу из Александровской слободы, которую превратила в свое веселое пристанище. (Игра истории: ведь Александровская слобода была известна как одно из самых зловещих мест в истории России - именно там устроил свою опричную столицу Иван Грозный.)
Впрочем, Елизавета и не помышляла о повторении опричной истории; все источники единодушно говорят о полной пассивности цесаревны в эти дни. Даже самый ярый противник Елизаветы, упомянутый выше Вестфален, в конце января 1730 года, перед самым приездом вызванной верховниками на русский императорский престол герцогини Курляндской Анны Ивановны, сообщал своему правительству из Москвы, что "все здесь тихо, никто не двигался, принцесса Елизавета держит себя спокойно, и сторонники голштинского ребенка не смеют пошевелиться" (Дипломатические депеши, с.210). Французский дипломат Маньян также писал в Версаль, что "принцесса Елизавета вовсе не показывалась в Москве в продолжении всех толков о том, кто будет избран на престол. Она жила в деревне, несмотря на просьбы своих друзей, готовых ее поддержать… Елизавета не раньше явилась в город, как по избранию Анны Ивановны".
Одни наблюдатели усматривали в этом какую-то особо тонкую тактику честолюбивой дочери Петра Великого, ждавшей своего часа, другие подозревали, что как раз в это время она была беременна и стеремилась в загородном уединении скрыть свою позорную тайну. Думаю, что все было проще - честолюбие цесаревны еще спало, ее не интересовала власть, в ней лишь играла молодая кровь. Да, сказать по правде, в тот момент ее шансы занять престол были ничтожно малы, а времени на раздумья у нее и не оставалось - ночью 19 января 1730 года, то есть сразу же после смерти Петра II, верховники объявили об избрании на русский престол Анны Ивановны. "Впрочем, - справедливо писал Маньян, - вряд ли личное присутствие в Москве послужило бы Елизавете Петровне в пользу даже в том случае, если бы она приехала раньше, так как у нее не может быть друзей среди влиятельных русских вельмож, которые могли бы ей быть полезны. На это существуют три одинаково важные причины…" И далее он эти причины называет: беспечность красавицы-цесаревны, предосудительное поведение ее матери Екатерины I во время короткого царствования в 1725-1727 годах и, наконец, "низость" породы цесаревны (Из дипломатической переписки, с.58-59).
Действительно, обсуждая на заседании Верховного тайного совета в ночь смерти Петра II вопрос о престолонаследии, глава верховников князь Дмитрий Голицын предложил в русские императрицы Анну Ивановну как "чисто русскую" царскую дочь и, походя, недобрым словом помянул отродье шведской портомби. И этого было достаточно - имя цесаревны среди возможных кандидатов более не возникало. В общем, Маньян был совершенно прав: у цесаревны среди высшей знати сторонников в самом деле не оказалось. Многие люди, глядя на любовные приключения цесаревны Елизаветы, думали, что румяное яблочко укатилось недалеко от лифляндской яблоньки и что Елизавета может стать такой же царицей-вакханкой, как и ее мать.
Впрочем, были немногие, кто пытался выразить свое несогласие с тем, что дочь Петра обошли. В 1730 году в Петербурге старый моряк, сподвижник Петра I, адмирал Петр Сивере позволил себе усомниться в праве Анны Ивановны занять престол вперед дочери Петра Великого. Он сказал: "Корона Его императорского высочества цесаревне Елизавете принадлежит!" Произнесено это было публично и по-солдатски недипломатично, в присутствии главнокомандующего Петербурга генерала Б. X. Миниха, который и поспешил донести на Сиверса новой государыне. Судьба адмирала оказалась печальной - разжалование и ссылка (Еще письмо, с.175).
* * *
Царствование Анны Ивановны (1730-1740), которая приходилась Елизавете двоюродной сестрой, оказалось для цесаревны долгим, тревожным и малоприятным. Нет, ничего страшного с ней не происходило. С самого начала царствования Анны Ивановны цесаревна всячески подчеркивала свою лояльность новой власти и достигла в этом успеха - она не была опасна новой государыне. Английский резидент Клавдий Рондо писал летом 1730 года, что цесаревна не присутствовала на коронации Анны Ивановны в Кремле по болезни, но это никого не встревожило - об интригах обойденной цесаревны не могло идти и речи - "она ведет жизнь весьма свободную, а царица, видимо, довольна этим" (Из дипломатической переписки, с.63). По придворному протоколу Елизавета занимала весьма почетное третье место - сразу после императрицы и ее племянницы принцессы Анны Леопольдовны. В таком же порядке провозглашалось ее имя на церковных ектениях.
У Елизаветы был собственный дворец, она имела штат придворных, слуг, свои вотчины и денежное содержание из казны. Но прежнего положения избалованной дочки-красавицы, всеобщей любимицы, чьи капризы становились законом, уже не было - новая императрица кузину особенно-то не жаловала. За неприязнью Анны Ивановны скрывалось многое: и презрение к "худородности" Елизаветы, и опасения относительно ее намерений на будущее. Не могла императрица простить цесаревне и ее молодости и ослепительной красоты. Жгучая зависть к счастливой судьбе, беззаботной веселости девушки, не познавшей, как она, Анна, ни бедности, ни унижений, ни отчаяния вдовьей судьбы вдали от родины.
От Елизаветы почти ничего и не требовалось для того, чтобы возбудить ненависть императрицы: ей достаточно было просто появиться в бальном зале с бриллиантами в великолепной прическе, в новом платье, с улыбкой богини на устах, чтобы в толпе гостей и придворных раздался шелест восхищения. Для императрицы он звучал как оглушительные аплодисменты. Со своего трона тяжелым взглядом следила Анна за Елизаветой - вечной звездой бала. Ей - рябой, чрезмерно толстой, старой (Елизавета была на 17 лет моложе Анны) судьба не дала возможности соперничать с сестрицей в красоте и изяществе. Жена английского резидента леди Рондо описывает посещение китайским послом придворного бала: "Когда он начался, китайцев, вместе с переводчиком, ввели в залу; Ее величество спросила первого из них (а их было трое), какую из присутствующих здесь дам он считает самой хорошенькой. Он сказал: "В звездную ночь трудно было бы сказать, какая звезда самая яркая", но, заметив, что она ожидает от него определенного ответа, поклонился принцессе Елизавете: среди такого множества прекрасных женщин он считает самой красивой ее, и если бы у нее не были такие большие глаза, никто не мог бы остаться в живых, увидев ее" (Безвременье, с.214). Нетрудно представить, что испытывала в такие минуты государыня.
Зато она отводила душу в другом - угнетала Елизавету материально и морально. Для начала она положила кокетке на содержание всего 30 тысяч рублей в год и не давала ни копейки больше. Это было настоящей трагедией для Елизаветы, ранее сорившей деньгами без удержу. Конечно, цесаревна не сидела без денег - кредиторы с радостью ссуживали ей деньги под проценты, но потом Елизавете приходилось униженно просить Анну Ивановну оплатить долги. Пришедший к власти осенью 1740 года после смерти Анны Ивановны регент империи герцог Бирон завоевал расположение Елизаветы тем, что сразу же покрыл из казны ее огромный долг в 50 тысяч рублей. Кто знает, может быть, именно поэтому пущенный регентом вниз по воде кусок хлеба вернулся к нему, как говорится, с маслом - как только Елизавета вступила на престол, она распорядилась вывезти Бирона с семьей из заполярного Пелыма, куда его заслала в 1741 году правительница Анна Леопольдовна, и поселила опального временщика в уютном Ярославле. На место же Бирона в Пелым был сослан его обидчик, фельдмаршал Миних.
Зная о том, что каждый ее шаг известен государыне, Елизавета держалась как можно дальше от политики, однако имя ее постоянно присутствовало в политических процессах аннинского периода. По материалам дел князей Долгоруких 1738-1739 годов, которым пришлось расплачиваться кровью за попытку ограничения императорской власти в начале 1730 года, а также из дела кабинет-министра Артемия Волынского 1740 года видно, что цесаревну не воспринимали всерьез как политическую фигуру, считали легкомысленной и порочной. И тем не менее опасения у властей на ее счет все равно сохранялись. Поэтому Елизавету не встречали с распростертыми объятиями при дворе императрицы, и многие из царедворцев Анны Ивановны стремились избежать с ней встреч и бесед. Словом, Елизавета чувствовала себя крайне неуютно при дворе Анны Ивановны.
Но все же самой главной причиной неприязни императрицы к Елизавете было то, что бездетная (по крайней мере - официально) Анна Ивановна серьезно беспокоилась о будущем своих родственников. И в этом-то состояла причина прохладного отношения Анны Ивановны к кузине. Императрица хотела, чтобы верховная власть больше никогда не попала в руки Елизаветы и других потомков Екатерины I. Несмотря на публичную присягу Елизаветы в верности любому распоряжению императрицы о престолонаследии, ни Анна, ни ее окружение не могли спать спокойно. Расчетливый вице-канцлер Андрей Иванович Остерман в особой записке писал, что "в том сомневаться не возможно, что, может быть, мочи и силы у них (то есть у Елизаветы и ее племянника Карла-Петера-Ульриха. - Е.А.) не будет, а охоту всегда иметь будут" к занятию престола.