- Преследуют нас. Они летят над своим флотом прямо в разрывах зенитных снарядов. Сейчас их свои же и собьют.
Это многословие и, помимо прочего, волнение в голосе Шарновски - нечто новое для меня. Этого никогда с ним раньше не случалось. Мы летим вровень с бетонными блоками, на которых установлены зенитные орудия. Мы можем снести артиллерийскую прислугу в море своими крыльями. Они продолжают стрелять в наших товарищей, атакующих другие корабли. На мгновение все заволакивает колонна дыма от сраженного "Марата". Грохот там, у поверхности воды должно быть ужасный, потому что зенитчики замечают мой самолет только когда он ревет прямо над их головами. Затем они разворачивают свои орудия и стреляют мне вдогонку, не обращая внимания на основный строй, летящий выше. Удача меня не покинула. Тут все полно зенитками, воздух насыщен шрапнелью. Сейчас пересекаю прибрежную полосу. Эта узкая полоса - опасное место. Я не набираю высоту, потому что не смогу сделать это достаточно быстро. Поэтому я остаюсь внизу и пролетаю над самыми головами русских. Они в панике бросаются на землю. Затем Шарновски вдруг кричит:
- "Рата" заходит сзади!
Я оглядываюсь и вижу русский истребитель в 100 метрах за нами.
- Шарновски, стреляй!
Шарновски не издает ни звука. "Иван" проносится мимо на расстоянии всего несколько сантиметров. Я пытаюсь маневрировать.
- Ты что, Шарновски, с ума сошел? Огонь! Я тебя под арест посажу! - кричу я на него.
Шарновски не стреляет. Потом говорит медленно:
- Я не стреляю, господин лейтенант, потому что вижу, как сзади приближается "Мессершмитт" и если я открою огонь по "Рате", то могу в него случайно попасть.
Это закрывает тему, как ее понимает Шарновски, но меня пробивает пот. Трассеры проходят справа и слева. Я раскачиваю машину из стороны в сторону как сумасшедший.
- Можете обернуться. "Ме" сбил эту "Рату".
Я накреняю самолет и смотрю назад. Мимо нас проходит "Мессершмитт".
- Шарновски, будет большим удовольствием подтвердить сбитого для нашего пилота.
Он не отвечает. Скорее всего, обиделся на то, что я не доверился раньше его суждениям. Я знаю его, он будет сидеть там и дуться, пока мы не приземлимся. Сколько вылетов мы совершили вместе когда он не размыкал губ все время пока мы находились в воздухе.
После приземления все экипажи выстроены перед штабной палаткой. Стин говорит нам, что командир полка уже звонил и поздравил третью эскадрилью с успехом. Он лично видел впечатляющий взрыв. Стину приказано доложить имя офицера, который нанес решающий удар для того чтобы рекомендовать его к Рыцарскому Кресту Железного креста.
Посмотрев на меня, он говорит:
- Прости мне, - я сказал коммодору, - что настолько горд всей эскадрильей, что предпочел бы наградить за этот успех всех подряд.
В палатке он пожимает мне руку.
- Больше в депешах об этом линкоре не прочитаешь, - говорит он с мальчишеским смехом.
Звонит командир полка:
- Сегодня для третьей день тонущих кораблей. Вылетайте немедленно для еще одной атаки на "Киров", стоящий на якоре позади обломков "Марата". Успешной охоты!
Фотографии, снятые самым последним самолетом показывают, что "Марат" разломился надвое. Это видно на фотографии, которая сделана после того, как огромное облако дыма стало рассеиваться. Снова звонит телефон:
- Стин, не разглядели, куда упала моя бомба? Я не видел, и Пекрун тоже.
- Она упала в море, господин полковник, за несколько минут до атаки.
Мы, молодежь, сидящая в палатке, с трудом сохраняем невозмутимые лица. Короткий треск в трубке и это все. Мы не виним нашего полковника, который по возрасту годится нам в отцы, вероятно, он занервничал и преждевременно нажал переключатель бомбосбрасывателя. Он заслуживает всяческих похвал за то, что сам летает с нами в такие трудные миссии. Между пятидесятилетними и двадцатипятилетними пилотами - большая разница. Это особенно верно для тех, кто летает на пикирующих бомбардировщиках.
Мы снова готовимся к атаке на "Киров". Стин попал в небольшую аварию, когда рулил по земле после первого вылета: одно колесо въехало в воронку, его самолет повредил пропеллер. 7-я эскадрилья обеспечивает нас заменой, но Стин снова наталкивается на препятствие и этот самолет также выходит из строя. Замены нет, все самолеты участвуют в вылете. Никто из штаба не летает кроме меня самого. Стин вылезает из самолета и карабкается ко мне на крыло.
- Я знаю, ты будешь зол на меня, что я взял твой самолет, но поскольку я командир, то должен лететь с эскадрильей. На этот вылет я возьму с собой твоего Шарновски.
Раздосадованный и сердитый я иду к мастерским и какое-то время занимаюсь работой в качестве офицера-инженера. Через полтора часа эскадрилья возвращается. "Единица", штабной самолет с синим носом, мой самолет, отсутствует. Я предполагаю, что командир сделал вынужденную посадку на нашей стороне фронта.
Как только все мои коллеги приземлились, я спрашиваю, что случилось с командиром. Никто не дает мне прямого ответа, пока один из них не говорит:
- Стин спикировал на "Киров" и получил прямое попадание на высоте два с половиной - три километра. Зенитный снаряд повредил хвост и самолет потерял управление. Я видел, как он пытается направить свой самолет прямо на крейсер, работая элеронами, но промахнулся и упал в море. Взрыв его тонной бомбы нанес "Кирову" серьезные повреждения.
Потеря нашего командира и моего верного капрала Шарновски, тяжелый удар по всему эскадрону, становится трагическим пиком сегодняшнего в других отношениях успешного дня. Этот отличный парень Шарновски погиб! Стин погиб! Оба были в своем роде образцовыми солдатами и никто не сможет их заменить. Им повезло, и они погибли в тот момент, когда были еще убеждены, что после всех этих страданий Германия и вся Европа обретут свободу.
Старший капитан из штаба временно принимает на себя командование эскадрильей. Я выбираю в качестве своего бортового стрелка рядового первого класса Хеншеля. Он был послан к нам из резерва в Граце, где летал со мной на тренировках. Время от времени я беру с собой и других, сначала нашего финансиста, потом офицера разведки. Но никто из них особенно не позаботился бы о моей жизни. Затем я стал брать с собой Хеншеля постоянно, и он был переведен к нам в штаб. Он всегда впадает я ярость, если я не беру его с собой, и кто-то другой летит вместо него. Он ревнует меня как маленькая девочка.
Мы совершаем боевые вылеты над Финским заливом до конца сентября и нам удается потопить еще один крейсер. Нам не везет со вторым линкором, "Октябрьской революцией". Он поврежден бомбами меньшего калибра, но не очень серьезно. Когда нам удается во время одного из налетов добиться попадания однотонной бомбой, она не взрывается. Несмотря на самое серьезное расследование, нам не удается определить, что с ней случилось. Так что Советам удается сохранить один линкор.
В ленинградском секторе устанавливается затишье, а мы нужны на ключевом направлении. Участь пехоты мы облегчили, русские позиции вдоль побережья рассечены надвое и блокада города установлена. Но Ленинград не пал, поскольку защитники удержали Ладожское озеро и тем самым сохранили магистраль, по которой шло снабжение крепости.
5. ПОД МОСКВОЙ
Мы выполняем еще несколько заданий на Волховском и Ленинградском фронтах. Во время последнего вылета в воздухе тихо и нам начинает казаться как что-то назревает где-то в другой части фронта. Нас посылают назад в центральный сектор восточного фронта и как только мы туда добираемся, то видим, как пехота готовится к новым боям. Ходят слухи о наступлении в направлении Калинин - Ярославль. Взлетев с авиабазы Мошна-Куличевка мы пролетаем надо Ржевом и приземляемся в Старице. Лейтенант Преслер сменяет нашего последнего командира на посту командира эскадрильи. Он пришел к нам из соседнего полка.
Постепенно устанавливается холодная погода и мы получаем первое представление о приближающейся зиме. Падение температуры приносит мне, офицеру-инженеру, все типы технических проблем, неожиданно мы начинаем испытывать неприятности с нашими самолетами, которые только частично объясняются холодом. Проходит много времени прежде чем опыт учит меня, как с этими проблемами бороться. Старшие механики обеспокоены, особенно сейчас, когда каждый делает все от него зависящее чтобы в воздух поднималось как можно большее число самолетов. Мой механик также попадает в аварию. Он выгружает бомбы из грузовика, когда одна из них переворачивается и расплющивает ему стабилизатором пальцы на ноге. Я стою рядом, когда это происходит. Долгое время он не может ничего сказать, затем комментирует, глядя с сожалением на свой палец:
- Теперь уже мне в длину не попрыгать.
Погода еще не стала по-настоящему прохладной. Унылое небо затянуто облаками.
Наши войска заняли Калинин, но Советы сопротивляются отчаянно и по-прежнему удерживают позиции рядом с городом. Для наших дивизий наступление будет трудным делом, особенно теперь, когда погода играет русским на руку. Кроме того, непрерывные столкновения серьезно сократили боеспособность наших войск. Наши линии снабжения работают с перебоями, потому что главная дорога между Старицей и Калининым находится в руках противника, который оказывает на нас сильное давление. Вскоре я сам могу убедиться насколько ситуация трудна и запутана. Пригодных к полету самолетов совсем немного. Причины - потери, погода и прочее. Я лечу ведущим, в отсутствие командира, на Торжок, железнодорожный узел к северо-западу от Калинина. Наши цели - железнодорожная станция и тыловые линии снабжения. Погода скверная, облака на высоте 600 метров. Это очень низко для атаки цели с чрезвычайно сильной противовоздушной обороной. На случай если погода ухудшится в такой степени, что будет препятствовать нашему полету обратно, нам приказано садиться на аэродроме в Калинине. Нам приходится долго ждать эскорта истребителей в точку встречи. Они так и не показались, вероятнее всего погода слишком плоха для них. Но, ожидая их впустую, мы потратили зря много горючего. Мы облетаем Торжок на средней высоте, пытаясь обнаружить самое слабо защищенное место. На первый взгляд кажется, что оборона сильна повсюду, но затем, найдя наиболее подходящее место мы прорываемся и атакуем железнодорожную станцию. Я рад, когда после атаки все наши самолеты летят в строю позади меня. Погода еще больше ухудшается, идет густой снег. Возможно, у нас осталось достаточно горючего, чтобы долететь до Старицы, если бы нам не пришлось совершить такой большой крюк из-за непогоды. Я быстро принимаю решение и беру курс на расположенный ближе Калинин. Кроме того, на востоке небо выглядит более светлым. Мы приземляемся в Калинине. Все бегают вокруг в касках. Здесь уже находятся самолеты соседнего авиаполка. Как только я выключаю зажигание, то слышу и вижу, как танковые снаряды разрываются на аэродроме. Некоторые самолеты уже продырявлены осколками. Я тороплюсь найти штаб переведенной сюда части, чтобы получить более точную картину. Из того, что я узнаю, вытекает, что у нас нет времени на обслуживание самолетов. Советы атакуют аэродром танками при поддержке пехоты, они всего в полутора километрах от нас. Только немногочисленная пехота защищает наш периметр, железные монстры могут навалиться на нас в любой момент. Мы, "Штуки", настоящий подарок для наземных войск, защищающих позиции. Вместе с "Хеншелями-123" из полка истребителей-бомбардировщиков мы совершаем постоянные налеты на танки до самого вечера. Мы приземляемся всего через несколько минут после взлета. Наземный персонал работает, не покладая рук, все понимают, что до тех пор, пока танки не выведены из строя, мы находимся в опасности. Мы проводим ночь в казармах на южной окраине города. Нас будит какой-то звук, похожий на скрип мельничных жерновов. Меняет ли это позицию наш трактор-тягач или это "иван" со своими танками? Утром наши пехотинцы говорят нам, что вчера несколько танков ворвалось в город через наши передовые посты, стреляя во всех, кто появлялся в поле видимости. Вот откуда раздавался этот грохот орудий. Наша артиллерия в тылу стреляет по русским, снаряды проносятся прямо у нас над головами.
Ночи темные, как в яме, облака стелятся совсем низко. Воздушные бои идут на очень низкой высоте. Когда дорога, по которой шло снабжение, перерезана, измотанным боями войскам начинает не хватать боеприпасов. Но они продолжают сражаться. Неожиданно наступивший сорокаградусный холод замораживает обычную смазку. Наше бортовое оружие не может стрелять. Говорят, что холод не оказывает на русских никакого воздействия, потому что они хорошо подготовились к зиме. У нас постоянные проблемы с нужным оборудованием, его нехватка серьезно подрывает наши силы при таком холоде. Припасы почти не доходят до нас.
Местные жители не могут припомнить такой суровой зимы за последние двадцать или тридцать лет. Битва с холодом тяжелее, чем битва с врагами. Советы не могли бы иметь более ценного союзника. Наши танкисты жалуются, что танковые башни не поворачиваются, все замерзло.
Мы остаемся в Калинине в течение нескольких дней и постоянно совершаем боевые вылеты. Вскоре мы знаем здесь каждую канаву. Линия фронта отодвинулась на несколько километров к востоку от нашего аэродрома, и мы возвращаемся на базу в Старице, где нас совсем заждались. Отсюда мы продолжаем боевые вылеты в направлении Осташкова, затем нам приказано перебираться в Горстово, неподалеку от Руссы, в восьмидесяти километрах от Москвы.
Наши дивизии, брошенные сюда, наступают вперед вдоль шоссе Можайск - Москва. Танковая группа, наступающая через Звенигород - Истру находится в десяти километрах от русской столицы. Другая группа пробилась еще дальше на восток и заняла два плацдарма на севере города на восточном берегу канала Волга - Москва, один из них в Дмитрове.
Стоит декабрь и термометр опустился ниже 40–50 градусов ниже нуля. Облака плывут низко, зенитки свирепствуют. Пилот Клаус, исключительно одаренный летчик и один из немногих ветеранов, убит, возможно, случайным попаданием из русской танковой пушки. Здесь, как и в Калинине, погода - главный наш враг и спаситель Москвы.
Русские солдаты сражаются отчаянно, но и они измотаны и без этого союзника они не смогли бы остановить наше наступление. Даже свежие сибирские полки, брошенные в бой, не стали бы решающей силой. Немецкие армии побеждены холодом. Поезда практически не ходят, нет резервов и снабжения, раненных нельзя вывезти с поля боя. Одной железной решимости недостаточно. Мы достигли предела нашей способности воевать. Нет самого необходимого. Машины стоят, транспорт не работает, нет горючего и боеприпасов. Единственный вид транспорта - сани. Трагические сцены отступления случаются все чаще. У нас осталось совсем мало самолетов. При низких температурах двигатели живут недолго. Если раньше, владея инициативой, мы вылетали на поддержку наших наземных войск, то теперь мы сражаемся, чтобы сдержать наступающие советские войска.
Прошло некоторое время с тех пор как мы были оттеснены от канала Волга - Москва. Мы не можем удержать большую плотину к северо-востоку от Клина. Испанская "Голубая дивизия" после отчаянного сопротивления должна эвакуировать Клин. Вскоре наступает наша очередь.
Приближается Рождество и "иван" все еще наступает по направлению к Волоколамску, к северо-западу от нас. Мы стоим со штабной эскадрильей в местной школе и спим на полу большого класса. Каждое утро, когда я встаю, мне повторяют мои ночные бормотания. Другая часть эскадрильи расквартирована в обмазанных глиной хижинах, которые тут обычны. Когда вы входите в них, то вам кажется, что вы перенеслись в какую-то примитивную страну на три столетия назад. Мужчины курят низкосортный табак, который они называют "махоркой" и клубы дыма окутывают все. Когда вы привыкаете к ним, то можете рассмотреть лучший предмет обстановки, огромную каменную печь, окрашенную известкой. Вокруг нее три поколения живут, едят, смеются, плачут, рождаются и умирают. В богатых домах перед печью обычно находится загородка, в которой находится поросенок и другие домашние животные. После наступления темноты отборные и толстые клопы пикируют на тебя с потолка с точностью, которые делают их поистине "Штуками" мира насекомых. В доме стоит вонючая духота, но мужчины и женщины, как кажется, не обращают на это никакого внимания. Они не знают ничего другого. Их предки жили так столетиями, они живут и будут жить также. Только нынешнее поколение, наверное, утратило искусство рассказывать сказки. Может быть, они живут слишком близко к Москве.
Москва-река протекает через нашу деревню на своем пути к Кремлю. Когда мы не летаем из-за непогоды, то играем на ее льду в хоккей. Только так мы можем поддерживать эластичность мышц, хотя кое-кто получает травмы во время игры. Наш адъютант, например, чуть не сломал себе нос. Но игра отвлекает нас от печальных событий на фронте. После яростного матча на льду Москвы-реки я всегда иду в сауну. В деревне есть несколько таких паровых финских бань. Тем не менее, там так темно и скользко, что однажды я наступаю на острый край лопаты, стоящей у стены и падаю, получая резаную рану.
Советы обошли нас с севера, самое время перелететь на другой аэродром, находящийся в тылу. Но мы не можем этого сделать, в течение многих дней облака висят так низко, что полеты невозможны. На аэродроме много снега. Если нам не повезет, "иван" постучится в нашу дверь как Санта-Клаус. С уверенностью можно сказать, что русские части, которые обошли нас, не знают о нашем присутствии, в противном случае они пригвоздили бы нас здесь уже давно.