Еще в 1943 году Геринг говорил Геббельсу, что "фюрер постарел на пятнадцать лет за три с половиной года войны". Дальше - больше: контузия при покушении 20 июля 1944 года повредила у Гитлера вестибулярный аппарат и его движения утратили естественность: "у него так и не восстановилось чувство равновесия".
Неудивительно, что один из участников совещания 28 декабря 1944 года, генерал Хассо фон Мантейфель, отмечал "согбенную фигуру с бледным, оплывшим лицом, съежившуюся на стуле, с дрожащими ладонями, старательно прячущую левую, сводимую сильной судорогой руку".
Заметим, однако, что та же судорога руки - это вовсе не судорога мозга, а съежившийся на стуле Гитлер вполне мог тогда с него подскакивать!
Все подобные уже послевоенные описания стриглись под одну гребенку, преследуя цель всячески принизить и умалить значение и роль Гитлера.
Через пару лет после 1945 года, когда уже были казнены ближайшие военные сподвижники Гитлера Кейтель и Йодль, уцелевшие умные немецкие генералы принялись усердно демонстрировать, что дилетант Гитлер только мешал им самим грамотно руководить военными действиями, а политические решения, за которые нес ответственность он - и притом только он один! - типичное проявление его психического нездоровья и физической усталости.
Началось это еще во время войны, и такие настроения определенным образом перекликались с мотивами заговорщиков 20 июля 1944 года. После войны бывший шеф Гестапо Генрих Мюллер говорил (много ниже мы вернемся к оценке достоверности его показаний): "Я слышал однажды, как один очень высокий армейский чин сказал: "Это война Гитлера. Если он ее проиграет, это его вина"."
Это очень понравилось многим послевоенным немцам, выработавшим классическую, почти общепризнанную легенду: "Как только Гитлер вмешивался в ход военных операций, не слушая советов профессионалов, это сразу же имело катастрофические последствия".
Таким-то образом и возникла колоссальная и чрезвычайно общественно оправданная польза в том, чтобы показывать этого человека столь жалким созданием! Сохраняется она, как видим, и по сегоднешний день, хотя не названный Мюллером по имени гитлеровский генерал и современный кинорежиссер Дани Леви вкладывают в унижение Гитлера различный смысл!
Стараниями свидетелей, заинтересованных в поддержании подобного впечатления или, наоборот, вовсе непосвященных в существо дел, происходивших в Бункере, Гитлер последних дней пребывания в Берлине был превращен в полную развалину.
Всего пару лет назад, в конце 2004 года, немцы с помпой изобразили в игровом фильме страдания этого милого, но деградировавшего старичка. Шедевр режиссера Оливера Хиршбигеля "Крах" бодро выскочил в лидеры немецкого кинопроката, но затем немцы очень заметно удивились, обнаружив, что ни фильм, ни его герой не вызвали ни малейших симпатий в остальном мире - и эта пустышка не удостоилась ни одной из международных премий, на которые была рассчитана.
Теперь появляется комическая вариация на ту же тему - упомянутый "Мой фюрер", где Гитлер, повторяем, изображен уже совсем не симпатичным дегенератом, - и конца этому не предвидится!
Вот историки (не только немецкие, но и многие иные) охотно поддержали такую версию - она ведь так удобна и совершенно не заставляет задумываться о странных и необъяснимых событиях и явлениях! - и дружно живописали:
Фест: "Все, кто видел Гитлера в эти дни, единодушны в своих описаниях фюрера и отмечают в первую очередь его согбенную фигуру, серое лицо с синяками под глазами и становившийся все более хриплым голос. Его обладавший раньше такой гипнотической силой взгляд был теперь опустошенным и усталым. Он все более явно переставал сдерживать себя, казалось, самопринуждение к стилизации в течение стольких лет мстило теперь за себя. Его китель часто был заляпан остатками еды, на впалых старческих губах виднелись крошки от пирожных, а когда он, слушая доклад, брал в трясущуюся левую руку очки, то слышно было, как они постукивают по крышке стола";
Тревор-Роупер: "Расхаживая по Бункеру взад и вперед (согласно драматическому сообщению Ханны Райч), Гитлер размахивал картой, быстро расползавшейся под его потными пальцами, и говорил каждому посетителю, какие предпринимаются сложные военные действия, чтобы всем им спастись. Иногда он кричал, отдавая приказания, как будто сам руководил защитниками города; иногда разворачивал карту на столе и, склонившись над ней, дрожащими руками принимался расставлять и переставлять пуговицы - утешительную символику освободительных армий" - это же просто говорящее и кричащее пугало, хотя и не столь обездвиженное, как в описаниях Вейдлинга - этому человеку было, разумеется, трудновато усидеть на одном месте целую неделю!
Здесь, конечно, явное описание уже второго, поддельного фюрера. Этот, конечно, не обладал знаменитым гипнотизирующим взглядом фюрера - такое не сыграешь! Тем более не могло такое пугало и загипнотизировать кого-либо, как это изящно проделывал Гитлер еще в марте 1945 - пример с данцигским гауляйтером мы уже приводили!
Не исключено, что и в предшествующие дни, обеспечивая реализацию заранее запланированной подмены, настоящий Гитлер уже сам пытался эпизодически играть роль своего преемника, а посвященные окружающие подыгрывали ему. Но это получалось не очень удачно ни у него, ни у других - себя не переделаешь!
Вот, тем не менее, описание диалога между Гитлером и Евой Браун, происходившего, будто бы, в точности 21 апреля 1945, который воспроизводит секретарша фюрера Гертруда Юнге - дама, целиком посвященная в то, что же тогда происходило в Бункере, но так никогда в этом публично не сознавшаяся - при всей многословности ее письменных и устных воспоминаний, тиражированных телевидением. В данном же случае Юнге, не выпячивая своего намерения, постаралась и подколоть Еву, которой она, несомненно, жутко завидовала, и одновременно решительно опровергнуть разглагольствования прочих "свидетелей":
"Ева, ужасная чистюля, обнаружила пару красных и синих пятен на сером мундире Гитлера. "Посмотри, ты совсем грязный! Больше не надевай этот мундир. Не надо во всем подражать старому Фрицу и ходить таким же неряхой, как он". Гитлер возражал. Он уже не был ни фельдмаршалом, ни политиком, ни диктатором. "Но это же, в конце концов, мой рабочий костюм. Я же не могу повязывать фартук, когда на совещании орудую цветными карандашами". Она была к нему несправедлива, потому что он был педантично аккуратным. Он никогда не подавал кому-нибудь руку, если перед тем только слегка погладил свою собаку" - это, как видим, рассказ о все той же неаккуратности, имевшей место все в те же дни, но совершенно не в стиле всех прочих стандартных описаний!
Тот же Вейдлинг был бы поражен, встретившись с Гитлером всего лишь накануне, 22 апреля 1945 года: последний совершенно без проблем перемещался тогда по помещениям Рейхсканцелярии, устраивая взбучки и выволочки подчиненным - отдал, в числе прочего, и приказ о расстреле Вейдлинга. Затем на общем совещании он буквально потряс всех присутствовавших взрывом своей бешеной энергии, разразившись жуткими обвинениями и угрозами в адрес наличествующих и отсутствующих соратников, и заявил о том, что никогда не покинет Берлин, а остальные могут убираться! Потом спокойно, но решительно выпроваживал и заботливо собирал в дорогу своих ближайших военных помощников Кейтеля и Йодля - к этой сцене, полной особого смысла, мы еще будем возвращаться.
Не мог же он внезапно заболеть и измениться до неузнаваемости всего лишь за одну следующую ночь (точнее - мог, если бы с его организмом случилось что-то очень уж серьезное: инсульт, инфаркт, тяжелое отравление, резкое прекращение приема наркотических средств, сотрясение мозга или общая контузия и т. д., но ведь ничего подобного официально не было зарегистрировано!) - в этом-то и состояли сценарные и постановочные трудности сюжета, разыгранного в апреле 1945, когда нужно было продолжать скрывать исчезновение настоящего Гитлера.
С непосвященными в факт осуществленной подмены, с которыми и Гитлеру, и лже-Гитлеру требовалось по сути их преемственной роли непрерывно общаться, приходилось тем или иным образом прекратить контакты - проще всего приказом эвакуироваться из Берлина.
Заметим, что 20 апреля состоялся очередной день рождения Гитлера - ему исполнилось 56 лет. Ввиду тяжелейшего положения на фронтах Гитлер был против каких-либо торжеств, но все-таки был вынужден принять нацистских бонз, съехавшихся ради этого дня в Берлин. Тогда Гитлер в последний раз виделся с Герингом, Гиммлером и рядом других лиц; все, кто оставили свои впечатления об этой встрече, отмечали тяжелейшее на вид физическое состояние Гитлера; он, однако, не высказывал при этом никаких глупостей, не устраивал истерик, не мазал мундир и собственную физиономию остатками пищи. Понятно, что встречаться с кем-либо из этих лиц, видевших фюрера с близкого расстояния всего несколько дней назад, было крайне противопоказанно его двойнику.
Посвященные же в суть подмены генералы Кребс и Бургдорф, руководившие двойником и игравшие им как марионеткой, были затем беспощадно ликвидированы в ночь на 2 мая 1945 года, пережив несчастного двойника только на двое суток; "кукловоды" явно недооценили опасности той игры, в которую согласились играть. С другой стороны: а был ли у них выбор?
Тут, конечно, приходилось импровизировать на ходу, попутно решая судьбы нежданно возникавших визитеров. Пришлось, в числе прочего, не допускать новой встречи с фюрером прежнего коменданта Берлина генерала Реймана, регулярно общавшегося с Гитлером с конца марта 1945 года.
Вейдлинг удачно подвернулся под руку. При его первом визите в Рейхсканцелярию понадобилось, во-первых, уточнить, когда же он видел Гитлера в предшествующий раз (выяснилось, что за год до этого) и, во-вторых, проверить, оказался ли он способен поверить в столь разительные изменения, происшедшие с фюрером. Вейдлинг прошел поставленный тест; в противном случае его первый визит в Рейхсканцелярию наверняка оказался бы и последним - вообще последним актом в его жизни! - и никто на это не обратил бы никакого внимания: в апреле 1945 по приказу фюрера произошла масса расправ над целым рядом людей.
Но зато Вейдлингу не повезло позднее - его уже не выпустили из советских лагерей: он умер или был убит 11 ноября 1955 года в лагере Владимировка в Советском Союзе, прямо накануне репатриации в Германию.
В наше время вполне разумеется, что никакой историк, уважающий себя и своих коллег, просто не будет всерьез рассматривать такую заведомую нелепость, как двойники, заменявшие Гитлера, Гесса или кого-либо еще, - это же просто неприлично: неприлично точно так же, как всерьез дискутировать, летали ли ведьмы на помеле!
А в результате получается, что уничтожение пяти, десяти или даже большего числа миллионов людей, повинных только в том, что они существовали и при этом, естественно, исполняли всяческие разнообразные функции, присущие всем людям вообще, - ничуточки не удивительный и вполне объективный исторический факт (хотя, повторяем, находятся энтузиасты, ставящие под сомнение даже такие факты!), а вот бегство с целью сохранения жизни и избежания ответственности человека, который санкционировал подобные акты, причем при бегстве были использованы двойник этого человека и другие сообщники, также затем в большинстве уничтоженные при заметании следов, - это, конечно, плод недобросовестной фантазии и дилетантизма гнусных недоброжелателей, пытающихся создавать нездоровые сенсации ради собственной дутой популярности!
Это очень удобная, согласитесь, и комфортабельно оборудованная позиция научных профессионалов!
Похожим образом стараются себя вести, конечно, не только биографы Гитлера, но и прочие историки, под перьями которых реальные исторические фигуры приобретают столь значительную респектабельность (даже и при свершении заведомо негативных и экстравагантных поступков), каковой они вовсе не имели при жизни.
Разумеется, сами исторические герои, те же Сталин или Гитлер, тоже затрачивали немало усилий для облагороживания собственного имиджа в глазах современников и потомков, но и они конкретно, и все остальные не имели возможности заботиться об этом в самые критические моменты своей жизни.
Вот, например, короткие и ясные воспоминания хозяйки конспиративной квартиры, в которой Ленин провел последний месяц своей жизни сразу перед тем, как сделаться Председателем Совета Народных Комиссаров Российской Республики: "в пятницу, 22 сентября [1917 года], часов в восемь - начале девятого вечера, я услышала, что в квартиру вошли. Это были Ленин и Крупская. /…/
[На следующий день] после обеда Владимир Ильич предложил мне показать всю квартиру. Вошел в мою комнату, увидел балкон, спросил, закрываю ли я его на зиму. Затем поинтересовался, где проходит водосточная труба, и сказал, чтобы окно, у которого расположена труба, на зиму не закрывать. Он предложил мне вечером, когда стемнеет, пройти во двор и незаметно отколотить в заборе две доски как раз против водосточной трубы - от верхней слеги или от нижней, как будет сподручно. Я спросила Владимира Ильича, зачем это нужно.
- Как вы не понимаете, у вас нет другого выхода из квартиры, - ответил он.
- Неужели вы будете спускаться по трубе?
- Когда надо будет, спущусь и по трубе, - сказал Владимир Ильич".
Разумеется, когда надо было, и Владимир Ильич, и все остальные и спускались по трубе, и просачивались сквозь канализацию - и Гитлер вовсе не должен был быть исключением из этого правила людей, сознательно ставивших себя выше остального человечества!
Да и самые простые и непритязательные персонажи должны были поступать в критических ситуациях совершенно так же!
Возвращаясь к исходному сюжету, прямо заявим, что настоящий Гитлер никак не мог бы перепутать в 1924 году, когда он диктовал "Майн Кампф", год своего переезда из Вены в Мюнхен, происшедший за десяток лет до того - и повторенный затем во всех многочисленных переизданиях этой книги. Он никогда не забывал никаких мелочей (в кавычках и без кавычек), которые запоминал, и никогда не прощал такой забывчивости другим.
Вот типичный Гитлер, только что переживший величайший триумф всей своей жизни до того момента - Аншлюсс Австрии: "во время торжественного обеда с участием Гитлера в марте 1938 г. один из участников спросил венского бургомистра Нойбахера, какова ширина Дуная в определенном месте Вены. Нойбахер этого не знал. Гитлер, до этого момента пребывавший в благодушном настроении, немедленно назвал точную ширину в метрах и был настолько возмущен незнанием Нойбахера, что весь вечер после этого был в плохом расположении духа, несмотря на только что пережитый им политический триумф".
Следовательно, в эпизоде с перепутанной датой переезда, добросовестно отмеченном Мазером и никак им не объясненном, содержится глубокий смысл - и смысл этой "ошибки" может состоять только в создании алиби Гитлеру, желавшему откреститься от каких-то событий, имевших место в Вене в промежутке времени от лета 1912 до весны 1913 года.
Это четко прослеживается в особом отношении Гитлера к событиям довоенного периода его жизни. Один из немногих, рисковавших задавать в двадцатые годы почти прямые вопросы Гитлеру на скользкие темы, Эрнст Ханфштангль (о нем самом и о его особой роли подробно должно быть рассказано уже в наших будущих публикациях), так свидетельствует об этом: "Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица".