В Севастополе не было той задорной, немного беспечной веселости, которая так ощущалась в уличной толпе Одессы, пока к ней не подступил враг, и нет-нет да и заявляла о себе даже в дни осады. Здесь как будто вообще никто не прогуливался по улицам и бульварам, все шли ускоренным деловым шагом, большинство - с противогазными сумками через плечо.
И все же в этом солнечном и строгом городе было очень спокойно. Он отправлял в боевые походы корабли. Уверенно отражал редкие пока налеты фашистских самолетов. Местные предприятия работали на нужды фронта. Однако то, что этот фронт близок - километров полтораста по прямой, - здесь как-то не ощущалось.
В те дни всех волновало приближение фашистских полчищ к Москве. Совинформбюро сообщало об этом сдержанно, лаконично. Но уже слова "можайское направление" или тревожная фраза в одной из сводок о том, что в течение ночи положение на Западном фронте ухудшилось, давали понять, какая опасность нависает над советской столицей. Люди останавливались у уличного репродуктора и с суровыми лицами слушали передававшуюся по радио статью из "Правды" "Закрыть врагу путь к Москве". А насколько серьезно положение на севере Крыма, многие в Севастополе, может быть, еще и не представляли.
Должен сказать, что и мы, старшие командиры Приморской армии, в день, когда войска выгрузились с транспортов в Севастополе, имели довольно скудную информацию о военной обстановке в Крыму. Знали еще в Одессе, что противнику удалось овладеть Перекопом (хотя лично у меня по-прежнему плохо укладывалось в голове, как это могло произойти). Знали, что 51-я Отдельная армия, наделенная правами фронта, в подчинение которой мы поступали, держит оборону на Ишуньских позициях. А сколь крепка и надежна там оборона - этого знать пока не могли. Но хотелось верить, что крепка.
На мысль о прочности ишуньского рубежа наводило и то, что в Севастополе нас на первых порах особенно не поторапливали. Сошедшим на берег войскам отвели для временного размещения казармы училищ и другие здания на Корабельной стороне, командованию армии и штабу - номера в гостинице.
Конечно же нашим дивизиям, отходившим на посадку в Одесский порт прямо с передовой, было насущно необходимо некоторое время для приведения себя в порядок, пополнения вооружением и разным войсковым имуществом.
Как ни старались мы вывезти армейское хозяйство с минимальными потерями, поместилось на суда не все. В частях не хватало многого, начиная от автомашин и лошадей и кончая полевыми кухнями.
Помимо решения неотложных вопросов снабжения требовалось восполнить последние потери боевых подразделений хотя бы за счет армейских тыловых служб, получше расставить наличный командный состав, некомплект которого был особенно значителен в ротах и взводах, а также партийные силы.
Не зная, каким располагаем временем, мы в штабе все же надеялись иметь на все это несколько дней, тем более что армия была вывезена из Одессы быстрее, чем планировалось.
Радовало настроение в частях. Как ни измотали людей одесские бои, как ни прибавила усталости сама переброска в Крым (для солдата, не привычного к морю с его особыми тревогами и опасностями, это передряга немалая, даже если все кончается благополучно), никто не позволял себе расслабляться. Все понимали: долгой передышки быть не может.
Я знал по себе, как тяжело переживалась необходимость оставить Одессу, из которой нас два с половиной месяца не мог выбить враг. А ведь красноармейцы, да и большинство комсостава, узнали о том, что мы оттуда уходим, гораздо позже меня, за какие-нибудь сутки или двое до того, как очутились в Севастополе. И значит, эта душевная травма - иначе про такое не скажешь - была у них свежее, больнее. Но и она не сломила их духа. Не поддаться горькому чувству помогло людям сознание, что мы ушли из Одессы, чтобы отстоять Крым.
Как только войска разместились в Севастополе, состоялись собрания личного состава и митинги. На них, используя редкую на войне возможность говорить сразу перед целой дивизией, выступали командиры и комиссары, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов, начальник поарма Л. П. Бочаров.
Речь шла прежде всего о готовности к предстоящим боям. Но вместе с тем - в этом чувствовалась потребность - подводились некоторые итоги Одесской обороны. Подводились с упором на значение накопленного опыта, сложившихся традиций всего того, чем армия, с честью выдержавшая испытания первых месяцев войны, вправе была гордиться и что увеличивало ее силу.
Правда, старшие начальники не могли в тот момент сказать бойцам, что Приморская армия сохранится и впредь как таковая. Указание полученной еще в Одессе директивы Ставки - по высадке в Крыму войсковые части Одесского оборонительного района (ООР) подчинить командующему 51-й армией - понималось многими как ликвидация Приморской. Но прямого приказа о ее расформировании не было.
Хотелось, конечно, чтобы сохранили и армию, и наш штаб. Хотелось и дальше быть рядом с испытанными товарищами, которых довелось хорошо узнать в трудной обстановке. Однако, как бы это ни решилось, можно было не сомневаться: боевого дела в Крыму хватит всем.
В ту трудную пору войны мало кто из нас придавал значение собственному служебному положению. Я уже рассказывал, как стал начальником штаба армии: получил устное распоряжение принять бразды правления от генерал-майора Шишенина, переведенного в штаб оборонительного района, а последовал ли на этот счет чей-то письменный приказ, даже не поинтересовался: было не до того. Своих прежних обязанностей начальника оперативного отдела я никому не передавал (на этом настоял командарм) и совмещал их с новыми.
Так продолжалось два месяца. А в Крыму, когда штаба ООР больше не существовало, Гавриил Данилович Шишенин как бы автоматически, насколько помню, без какого-либо особого приказа вернулся на старую должность. Правда, как оказалось, ненадолго. Но в те наши первые крымские дни я, нисколько тем не огорчаясь, считался его заместителем и начальником оперативного отдела.
Единственной нашей заботой было привести войска в полную боевую готовность. К сожалению, сделать все, что надо было для этого, мы не успели. Недолгая пауза на севере Крыма 18 октября кончилась. Манштейн тремя армейскими корпусами, поддерживаемыми крупными силами авиации, атаковал части 51-й армии на Ишуньских позициях. Там завязались тяжелые бои.
В тот же день поступило приказание выдвигать наши дивизии на север в таком состоянии, как они есть.
Утром 19-го я был в Симферополе. Штаб 51-й армии, где требовалось уточнить полученные по телефону указания, а также оформить заявки на автотранспорт, горючее, боепитание и многое другое, занимал, словно в мирное время или в глубоком тылу, обыкновенное учрежденческое здание в центре, обозначенное зачем-то проволочным заграждением вдоль тротуара.
Командующий армией, начальник штаба и многие другие командиры находились, надо полагать, поближе к фронту. Но те, кого они оставили в городе, кажется, не вполне представляли себе серьезность обстановки. В штабных коридорах я встретил нашего начальника артиллерии полковника Николая Кирьяковича Рыжи, удивленного не меньше моего здешними порядками. Он пожаловался, что не с кем решить вопрос о боеприпасах. Нужных людей в конце концов разыскали.
Три дня спустя командующий 51-й армией генерал-полковник Ф. И. Кузнецов был освобожден от должности. Ставка образовала командование войсками Крыма во главе о замнаркома Военно-Морского Флота вице-адмиралом Г. И. Левченко, а его заместителем по сухопутным войскам стал генерал-лейтенант П. И. Батов.
При перестройке руководства крымским участком фронта решилась и судьба Приморской армии. Ее уже начали было именовать в документах группой генерала Петрова, но расформировать не успели, и она вошла в состав войск Крыма целиком - как армия (только, конечно, уже не отдельная), с прежними своими дивизиями, прежним командармом, Военным советом и сокращенным наполовину управлением.
Новому командующему войсками Крыма Гордею Ивановичу Левченко досталась в наследие обстановка, про которую, даже спустя много лет, хочется сказать: не позавидуешь!
Вклинившись в нашу оборону на Ишуньских позициях (уже 20 октября была занята Ишунь), противник форсировал устье реки Чатырлык и начал прорываться на левом фланге дальше - по побережью Каркинитского залива.
Иными словами, с рубежей на Северокрымском приозерном плато бои перемещались в глубь полуострова, в степь, где положение наших войск быстро ухудшалось.
Разбор боевых действий на севере Крыма - не тема этой книги. Но даже если касаешься их вскользь, в той лишь мере, в какой это нужно для объяснения всего дальнейшего, трудно не высказать горькой мысли о том, что в октябре не были сделаны все необходимые выводы из сентябрьских уроков Перекопа.
Ведь и до нашего прибытия из Одессы войск в Крыму было не так уж мало. Собрать бы их вовремя в кулак, создать заслон покрепче там, откуда следовало ждать главного вражеского удара!
Между тем в Крыму увлеклись своего рода круговой обороной. Держали значительные силы не только на Чонгаре, у Сиваша, на Арабатской стрелке, но и на побережье у Евпатории, Алушты, Судака - на случай морского десанта. А во внутренних районах - на случай воздушного… Такое распыление сил обошлось дорого.
Слов нет, когда все позади, судить и рядить легче. Думается, однако, можно было и тогда более трезво оценить, велика ли реальная вероятность крупных вражеских десантов, в особенности с моря. А на суше противник уже стоял одной ногой в Крыму…
Говоря обо всем этом, я далек от того, чтобы упрекнуть в чем-либо тех, кто дрался на Ишуньских позициях. Части оборонявшей их оперативной группы генерала П. И. Батова сражались мужественно и не раз отбрасывали немцев контратаками. Но у противника был слишком большой численный перевес, особенно в танках и артиллерии, над полем боя господствовала его авиация.
И пока подошли из Севастополя приморцы, положение успело стать критическим: назревал прорыв фронта.
Первой из наших дивизий (если не считать 157-ю стрелковую, вывезенную из Одессы значительно раньше других и уже не числившуюся за Приморской армией) вечером 22 октября вступила в боевые действия на севере Крыма 2-я кавалерийская полковника П. Г. Новикова. Через день - 95-я стрелковая генерал-майора В. Ф. Воробьева и полк чапаевцев. 25 октября сражалась уже вся армия.
Но обеспечить перелом на фронте она не смогла.
Полки и дивизии спешно вводились в бой, по мере того как выгружались на степных станциях за Симферополем и форсированным маршем выдвигались на исходные рубежи. На марше вручался командирам и боевой приказ. Задача была наступать, отбить у врага только что оставленную Воронцовку, а затем и Ишунь, восстановить положение, существовавшее неделю назад.
Однако на элементарную подготовку наступления времени не давалось. Нам говорили: "Быстрее вперед, иначе противник займет через два дня весь Крым". И тут уж не принималось во внимание, что часть артиллерии еще где-то в пути, а для остальной только начали подвозить снаряды, что неясно с авиационной поддержкой - то ли будет, то ли нет.
Наступать без должной подготовки, с ходу, было еще труднее оттого, что наши дивизии, как ни закалились они в испытаниях Одесской обороны, опыта наступательных действий, по существу, не имели. Кроме разве 421-й, участвовавшей в сентябрьском контрударе.
И все же приморцы наступали. В ожесточенных встречных боях, в рукопашных схватках отвоевывались где сотни метров, где километр-полтора сухой крымксой земли. 287-й полк Чапаевской дивизии решительной атакой обратил противника на своем участке в настоящее бегство. Части 95-й дивизии ворвались в Воронцовку и, хотя овладеть ею полностью не удалось, продвинулись на ряде участков к Чатырлыку. 25 октября, когда вступили в бой все наши дивизии, немцам пришлось перейти к обороне.
Однако этот успех, достигнутый дорогой ценой, был непрочным. Чтобы развить его или хотя бы закрепить, у нас не хватало сил.
И 26 октября инициативу снова захватил противник. Подтянув резервы, Манштейн двинул в наступление на сравнительно узком участке семь пехотных дивизий, поддерживаемых большим числом танков и самолетов. У нас же все еще не подошли к фронту некоторые не обеспеченные тягой артполки. Плохо обстояло дело и с подвозом боеприпасов.
Как ни трудно было на одесском плацдарме, как ни давил численный и огневой перевес на неприятельской стороне, мы уже привыкли чувствовать себя подготовленными, конечно в пределах возможного, к отпору врагу. И именно эта наша подготовленность все в большей мере определяла исход боев. А воевать так, как здесь, зачастую без оборудованных позиций, без полноценной артиллерийской поддержки, без реальной возможности вызвать и нацелить куда нужно свою авиацию, приморцам на моей памяти не приходилось.
Глядя на все происходившее из нынешнего далека, видишь и сознаешь, что выдвижение Приморской армии на север Крыма и введение ее там в бой, как ни плохо это было обеспечено, дало все-таки немало. Противник был задержан дорогой ценой, но задержан! - на севере полуострова на несколько лишних дней. И быть может, уже там, у Ишуни и Воронцовки, начал срываться расчет фашистов захватить с ходу Севастополь: небольшой его гарнизон смог использовать эти дни для подготовки к обороне города. Но тогда мы думали еще не только о Севастополе - ведь шли с тем, чтобы не пустить врага в Крым…
Прикрывавшие наш левый фланг кавалерийские дивизии, в которых осталось по нескольку сот бойцов, не смогли задержать крупные вражеские силы, двинувшиеся от Каркинитского залива на Евпаторию. На правом фланге, также обойденном противником, мы утратили контакт с соседом - 9-м стрелковым корпусом. С трудом отражались попытки врага вклиниться в стыках дивизий и полков, но отдельные танки и группы мотоциклистов прорывались и тут. Чтобы не потерять связи со штабами соединений (им, как и штарму, приходилось часто переходить на новое место), наши направленцы день и ночь носились по степи.
Они доставляли все более тревожные сведения о состоянии частей, о сокращении числа активных штыков. Как всегда в ближнем бою, выбывало из строя много командиров.
В те дни был сражен горячий и бесстрашный подполковник Амбиос Кургинян недавний начальник штаба 241-го стрелкового полка, только что залечивший свои одесские рапы и вернувшийся в тот же полк командиром. Увезли в Симферополь тяжелораненого капитана Василия Барковского - известного всей армии командира лучшего противотанкового артдивизиона. Чапаевцы потеряли начальника штаба подполковника Николая Павловича Васильева. В двух полках дивизии Воробьева были убиты или ранены все комбаты.
Последовала директива Военного совета войск Крыма о переходе к сдерживающим боям с постепенным отходом на промежуточные рубежи в глубине полуострова, для Приморской армии - в южном направлении. Это означало, что возможность вернуться на Ишуньские позиции и отстоять Крым в целом уже исключается.
Затем связь с командованием войск Крыма прервалась. Было лишь известно, что из Симферополя оно выехало (как потом оказалось, в Карасубазар, а оттуда в Алушту). Так настал момент, когда Военному совету Приморской армии потребовалось самостоятельно принять решение, от которого могло зависеть, в этом мы отдавали себе отчет, гораздо большее, чем судьба самой армии.
Наверное, Иван Ефимович Петров тяжелее, чем любой из нас, переживал то, что произошло с приморцами на севере Крыма, - и в силу особой своей ответственности командарма, и потому, что был по натуре человеком эмоциональным, принимавшим все близко к сердцу. Горечь и боль от сознания, что армия, пусть не по своей вине, не смогла выполнить поставленной задачи, побуждали Петрова еще напряженнее думать над тем, как все-таки не дать противнику достичь его основных целей на Крымском театре военных действий. В решении Ставки об эвакуации наших войск из Одессы возникшая угроза Крыму рассматривалась как угроза базированию Черноморского флота. Значит, имелся в виду прежде всего Севастополь; в конечном счете одесские дивизии нужны были здесь для того, чтобы враг не захватил главную военно-морскую базу страны на юге.
Из этого, считал генерал Петров, следует исходить и теперь. Среди нас не было моряков, но когда встал вопрос о том, куда следует вести армию, если не поступит на сей счет приказ от старших начальников - в первый раз Военный совет обсуждал это еще в Сарабузе в ночь на 31 октября, - говорили больше всего о флоте. О том, что ему необходимо сохранить свободу действий на всем Черном море, возможность наносить удары по коммуникациям и портам противника и не подпускать неприятельские десанты к нашим берегам. И поэтому армия, которая не зря называется Приморской и уже обороняла вместе с моряками Одессу, должна, пока еще не поздно, встать на защиту Севастополя.
Через двенадцать-тринадцать часов состоялось военное совещание в Экибаше, с которого я начал свой рассказ. Командарм был глубоко удовлетворен тем, что абсолютное большинство командиров и комиссаров смотрело на дело так же, как он и Военный совет. А наш штаб к тому времени уже наметил маршруты движения соединений, определил уравнительные рубежи, рассчитал время выхода к ним головных колонн. Был подготовлен и боевой приказ, подписанный сразу после совещания.
* * *
Как уже говорилось, командарм решил вывести армию на Альму. На моей рабочей карте он сам наметил красным карандашом будущие полосы обороны дивизий на ее южном берегу.
Эта река, а по понятиям Средней России - речка, устремляющаяся с холмов Бахчисарайского плато почти прямо на запад, вошла в историю благодаря известному сражению 1854 года. Она образовала на своем пути к морю резко очерченную, местами довольно глубокую долину, которая представлялась выгодным рубежом на дальних подступах к Севастополю, тем более что невдалеке за нею протянулись в том же направлении, словно запасные позиции, долины еще двух полугорных-полустепных речек - Качи и Бельбека.
Но занять оборону на Альме нам не пришлось. Когда войска уже начали марш, стало известно, что передовые части противника прорвались по приморской дороге в междуречье Альмы и Качи. Вопрос об оборонительной позиции на Альме стал беспредметным: враг нас опередил.
Иногда спрашивают: а нельзя ли было все-таки идти прямо, принять где-то под Бахчисараем бой и пробиться уже не на Альму, а дальше - к Каче, не сворачивая с кратчайшего пути? Так ли уж значительны были преградившие этот путь неприятельские силы?
Подобные вопросы возникали и тогда. А ответ на них диктовался состоянием наших войск, характером местности, общей обстановкой.
Да, мы с самого начала сознавали, что без боя на севастопольские рубежи не выйдем. Однако бой бою рознь. Вступать в него ночью, в голой степи, да еще с ходу, имея мало боеприпасов, без танков, не зная к тому же, сколько их у противника и каковы его силы вообще (а быстро выяснить это мы не могли), - не слишком ли велик риск? Попытка пройти к Каче напролом, даже если бы это вообще удалось, могла обернуться такими потерями, после которых от армии, и так уж очень поредевшей, было бы под Севастополем мало проку.
Оценив новую обстановку, командарм около полуночи принял решение направить дивизии на юго-восток от Симферополя, с тем чтобы предгорьями обойти противника, прорвавшегося на юг, и вывести наши войска на Качу.