Начарт сектора организовал артиллерийскую подготовку и обеспечил огневую поддержку по ходу атаки.
Бой был тяжелым. Приданные три танкетки оказались бесполезными: они застревали в чащобе и на пнях. Противник, очевидно поддерживавший со своим окруженным отрядом радиосвязь, пытался помочь ему сильным артиллерийским огнем, а отряд имел минометы.
Рота, которую вел начштаба батальона, полегла почти целиком, погиб и старший лейтенант Алексеев - артиллерист с береговой батареи. Не раз сам майор Шейкин возглавлял атаки, ложился к пулемету. Краснофлотцы били фашистов гранатами и штыком, пускали в дело только что захваченные немецкие автоматы.
Как заявил комендант сектора, результаты их действий превзошли все его ожидания. Ударный отряд гитлеровцев, прокладывавший путь своей дивизии, был разгромлен. Там, где прошел наш сборный батальон, остались несколько сот убитых немецких солдат и офицеров, все их оружие. Десятка два уцелевших фашистов сдались в плен. И только единицам удалось уйти по заросшим кустарником балкам.
Словом, батальон Шейкина выполнил свою задачу до конца. Войдя в азарт, моряки вырвались даже за линию фронта, существовавшую до начала штурма, побывали в немецких окопах, а затем вернулись в прежние наши, окончательно перекрыв разрыв, возникший между двумя полками третьего сектора. И выбить их оттуда врагу уже не удалось.
"Рубеж, которым овладел батальон Касьяна Шейкина в трудные декабрьские дни, - свидетельствует генерал Трофим Калинович Коломиец, - оставался в наших руках вплоть до последнего, июньского, штурма города".
Батальон понес немалые потери. А моряки, остававшиеся в строю, пополнили те полки, которым они помогли сомкнуть фланги. Остался в третьем секторе и майор пограничник Касьян Савельевич Шейкин. Ему суждено было стать чапаевцем, начальником штаба 54-го Разинского полка.
А героический бой батальона, существовавшего как отдельная часть меньше двух суток, не успевшего получить никакого номера, вошел пусть короткой, но яркой страницей в летопись Севастопольской обороны.
* * *
К ночи на 22 декабря положение под Севастополем определялось прежде всего тем, что противник, преодолев Камышловский овраг, непосредственно угрожал станции Мекензиевы Горы - ключевой позиции на подступах к Северной бухте. Возрастала также опасность прорыва гитлеровцев к Инкерману.
Осложнилась обстановка и у Ялтинского шоссе, в долине реки Черная: введенная здесь в бой свежая немецкая дивизия ценой больших потерь захватила Верхний и Нижний Чоргунь.
Окажись враг на этих рубежах двумя сутками раньше, наши дела были бы совсем плохи. По уточненным данным, потери защитников Севастополя с начала штурма составляли уже около шести тысяч ранеными и не менее двух тысяч убитыми. Вышло из строя 22 полевых и 15 береговых орудий… Но срочные меры, которые приняла Ставка, давали уверенность, что ход событий может быть изменен в нашу пользу.
Вслед за кораблями, доставившими бригаду Потапова, прибыл из Поти лидер "Ташкент" со снарядами самых нужных калибров. В бухтах, еще прошлой ночью пустынных, сосредоточился отряд кораблей, артиллерия которых - около 50 дальнобойных орудий - могла поддержать утром действия наших войск. Крейсер "Красный Кавказ" вел огонь по позициям противника и ночью.
А в Туапсе уже грузилась на суда 345-я стрелковая дивизия. Транспорт "Жан Жорес" шел в Севастополь с батальоном танков.
…Во втором часу ночи закончилось планирование утренней большой контратаки. Документы напоминают, что тогда мы называли ее контрударом. В случае полного успеха он мог закончиться разгромом камышловской группировки противника - частей, вклинившихся в нашу оборону в районе Камышловского оврага. Но важнее всего было вернуть позиции на главном оборонительном рубеже, утраченные накануне.
Как основная ударная сила рассматривалась, конечно, бригада Потапова. Справа от нее предстояло наступать 287-му полку Чапаевской дивизии, слева двум полкам 388-й. Подготовке последних было уделено особое внимание. Оперативные работники штарма и политотдельцы провели ночь в их подразделениях, старались ободрить людей.
Понеся значительные потери, дивизия Овсеенко все-таки насчитывала не меньше штыков, чем свежая 79-я бригада. Как же было не принимать ее в расчет? К тому же двум ее полкам не ставилась больше задача отбить прежние позиции одними своими силами, надо было лишь поддержать потаповцев.
Однако на участке этих двух полков контратака фактически не началась. Противник возобновил здесь наступление раньше.
Положение фронта за Северной бухтой стало в еще большей степени зависеть от бригады Потапова. Только ее удар по флангу камышловской группировки мог предотвратить новый прорыв врага, гораздо более опасный, чем вчерашний.
К счастью, первые впечатления о 79-й бригаде вполне оправдались. Во встречном бою, с которого ей пришлось начинать, она пересилила, подавила своим напором натиск противника. И, развивая успех, расширяя в ходе боя фронт контратаки, двумя эшелонами двинулась вперед - вдоль шоссе на Бельбек.
Не отставал и наступавший правее полк чапаевцев. Контратаку поддерживали артиллерийские части двух секторов, богдановцы, крейсеры и эсминцы из бухты (только корабли выпустили в этот день около ста тонн снарядов).
К вечеру потаповцы достигли высот перед Камышловским оврагом. Прежняя линия фронта на этом участке была восстановлена почти полностью. Вышел из окружения (вторично в нем оказавшийся) полк капитана Дьякончука.
Сплоченная, уверенно управляемая, 79-я бригада в первый же день участия в боях показала себя отлично. Но по-настоящему порадоваться ее успеху, которым уже снималась угроза району Инкермана, мешало то, что происходило левее: ведь перекрыть весь участок прорыва потаповцы все-таки не могли.
Командарм, встревоженный телеграфным разговором с генералом Воробьевым (комендант четвертого сектора не мог доложить точного положения частей 388-й дивизии, еще не выяснив этого сам), спешно выехал на Северную сторону. Петров взял с собой состоявшего в его распоряжении комбрига С. Ф. Монахова - бывшего начальника Одесского гарнизона.
Новая опасность заключалась в том, что противник продвинулся к стоящей у моря Любимовке, угрожая отсечь наши войска, оборонявшиеся за Бельбеком. По данным, которыми штарм располагал в тот момент, немцы находились от Любимовки километрах в четырех.
Какое решение примет командарм, уточнив обстановку на месте? Думая об этом над картой, я приходил к выводу, что северным приморским выступом севастопольского плацдарма, очевидно, придется пожертвовать. И потому не удивился, когда приехавший через несколько часов Петров объявил:
- Воробьеву даны предварительные указания об отводе левофланговых частей к Бельбеку сегодня ночью. Если этого не сделать, они будут окружены. А сокращение фронта, надеюсь, поможет его стабилизировать.
Вернулся Петров один. Монахову же командарм приказал вступить в командование 388-й дивизией: после того что произошло в этот день, оставлять ее под началом прежнего командира было нельзя.
С решением отвести войска на левом фланге согласилось командование СОР, и во второй половине ночи оно было осуществлено. Это касалось в первую очередь полка майора Белюга, продолжавшего удерживать прежний передний край за Качей, конников и морской бригады полковника Вильшанского (теперь на нее возлагалось прикрытие подступов к станции Мекензиевы Горы). Отвод означал ликвидацию 10-й береговой батареи капитана Матушенко, но на ней к этому моменту действовало лишь одно орудие.
Таким образом, с 23 декабря наш левый фланг должен был опираться на третий, тыловой, оборонительный рубеж и из самого отдаленного от города участка фронта стать одним из самых близких, правда, не к центру, а к Северной стороне, за которой еще лежала широкая бухта. Любимовка становилась прифронтовой. Воробьев получил разрешение перенести свой командный пункт ближе к бухте, в казематы Северного укрепления, оставшегося от первой обороны. Передний край приближался к 30-й батарее, что очень тревожило Моргунова и Кабалюка.
На сократившемся фронте четвертого сектора были уплотнены боевые порядки. Появилась даже возможность создать кое-какой резерв. Части и подразделения, наиболее измотанные в последних боях, мы рассчитывали постепенно выводить на переформирование.
А прежде всего выводились из района боев подразделения 388-й дивизии. Тогда, в декабре, не все ее полки были одинаковы. Выделялся с лучшей стороны 778-й; во всяком случае, до тех пор, пока не выбыл из строя из-за тяжелого ранения его первый командир майор И. Ф. Волков. Отличилась при отражении вражеских атак полковая школа под командой лейтенанта Жуковского.
Через несколько дней, после переформирования и укрепления командно-политическим составом за счет других частей (последнее было необходимо уже потому, что много командиров и политработников пали в боях), стрелковые полки 388-й дивизии заняли позиции во втором эшелоне южных секторов, где имелась возможность продолжать их доукомплектование и боевую подготовку.
23 декабря, на седьмой день с начала штурма и через двое суток по истечении срока, который гитлеровцы назначили себе для взятия Севастополя, наступило нечто вроде передышки. Вражеские атаки на разных участках от Чоргуня до устья Бельбека продолжались, но совсем не такие, как все эти дни, - редко где силами больше батальона.
Их успешно отражали и во втором секторе, и в четвертом, где к утру был закончен отвод наших войск из приморского выступа и ликвидированы в процессе сокращения фронта все образовавшиеся в нем бреши. А на левом фланге третьего сектора, в состав которого вошла теперь бригада Потапова, вновь контратаковали мы.
Здесь удалось вернуть еще ряд высот у Камышловского оврага. Но некоторые пришлось за одни сутки занимать повторно: потаповцы, неотразимые в атаке, в броске, еще не очень умели закрепляться на отвоеванном рубеже.
Не могу не сказать, что 79-ю бригаду исключительно активно поддерживал правый сосед - 287-й стрелковый полк чапаевцев. В этот день его командир подполковник Н. В. Захаров по собственной инициативе, не упустив благоприятный момент, нанес противнику, связанному боем с потаповцами, крепкий удар во фланг, что в конечном счете и обеспечило бригаде и полку возможность продвинуться вперед, сбить врага с выгодных позиций. Имей сектор сильный резерв, этот успех можно было бы развить…
Пауза в штурме Севастополя означала, конечно, перегруппировку неприятельских войск для нового натиска. Атаками фашистских батальонов на отдельных участках, несомненно, прикрывалось выдвижение к фронту вторых эшелонов, подтягивание свежих сил.
Сведений о конкретных намерениях врага, о передвижении войск в его тылах было пока маловато. Низкая облачность затрудняла воздушную разведку. Не могло быть, впрочем, двух мнений насчет того, что северное направление в целом, где гитлеровцам удалось основательно нас потеснить, останется главным.
Тем важнее, считал командарм, разобраться в наших неудачах в четвертом секторе обороны. Объяснять все происшедшее там численным перевесом противника он не хотел.
Войскам этого сектора, особенно правофланговым его частям, как и левому флангу третьего, выпали за минувшую неделю тяжелые испытания. И кто посмел бы упрекнуть полки 95-й дивизии или батальоны 8-й бригады в том, что, отбивая сильнейшие вражеские атаки, они не проявили мужества и стойкости?! Как геройски дрались переброшенные сюда конники, как держался, не отходя без приказа ни на шаг, полк капитана Дьякончука, я уже говорил. Умело использовались, самоотверженно поддерживали пехоту артиллерийские части.
Но что касается общего боевого управления войсками в создавшейся сложной обстановке, то командование и штаб сектора оказывались порой не на высоте положения - так, во всяком случае, представлялось с армейского КП. Мы сталкивались с тем, что они запаздывают с принятием вполне осуществимых мер, проявляют недостаточно инициативы, предусмотрительности. Думалось, даже дивизию Овсеенко, хотя она и оказалась слабой подмогой, все-таки можно было использовать лучше, крепче держать в руках.
Вероятно, у генерала Петрова уже складывалось мнение, что в руководстве левым флангом обороны нужна замена, во слишком спешить с выводами он не хотел: должно быть, опасался поддаться субъективным ощущениям, проявить несправедливость. Решили, что в четвертом секторе поработает группа командиров штарма, сочетая проверку с практической помощью, а при первой возможности командарм и я побываем там вместе.
Нелетная погода благоприятствовала спокойной, без вражеских атак с воздуха, переброске, с Большой земли частей 345-й стрелковой дивизии. Ее девять с половиной тысяч бойцов шли в Севастополь на четырех транспортах и нескольких военных кораблях.
Мы ожидали новую дивизию с некоторой настороженностью: было известно, что она некадровая, сформирована недавно. И в то же время возлагали на нее большие надежды. Планы существовали такие: эту дивизию и ту, которая должна прибыть вслед за ней, - последнюю из подкрепления, выделенного нам Закавказским фронтом, постараться сохранить в резерве армии до момента, когда штурмующие Севастополь вражеские войска будут достаточно измотаны. А тогда ввести эти соединения в бой для восстановления севастопольского плацдарма в прежних границах.
Скажу сразу, что обстановка заставила использовать 345-ю дивизию иначе. Опасения же, не окажется ли она слабой по боевым качествам, оказались напрасными.
* * *
Из песни слова не выкинешь…
24 декабря 1941 года приказом по Приморской армии было объявлено, что в командование ею вступил генерал-лейтенант Степан Иванович Черняк, а генерал-майор И. Е. Петров, впредь до получения другого назначения, является его заместителем.
Два дня спустя, 26 декабря, последовал приказ о вступлении в командование войсками армии генерала Петрова и об убытии генерала Черняка к новому месту службы.
Эти перемещения, естественно, нуждаются в пояснениях.
Незнакомый генерал, прибывший в Севастополь без всякого предупреждения на каком-то попутном корабле, появился у нас на КП на исходе ночи. На фронте все еще не происходило крупных событий, поэтому Петров и я спали. Бодрствовал майор Ковтун. Ему первому прибывший назвался новым командующим армией.
Огорошенный Ковтун разбудил Ивана Ефимовича и меня. Быстро встав, мы застали генерала за просмотром оперсводок. Он предъявил Петрову документ, подписанный командующим Закавказским фронтом.
Все это было как снег на голову.
Держался Черняк корректно, по отношению к Петрову, да и ко всем нам, уважительно. Петров, проявив огромную выдержку, ничем не выдавал своих переживаний. Не раз потом доводилось мне видеть военачальников, внезапно узнававших о своем смещении, но мало кто был в состоянии встретить это так, как тогда Иван Ефимович.
Над развернутой картой начался деловой разговор о состоянии фронта. Затем новый и старый командующие отправились вместе в войска.
Выдержка генерала Петрова послужила всем на КП примером. Взбудораженные новостью работники штарма занялись своими делами. Но общее недоумение, понятно, не рассеивалось. И ни я, ни комиссар штаба Глотов не могли этому помочь. Приходившие к нам товарищи не скрывали чувства горечи. Люди, близко соприкасавшиеся с Иваном Ефимовичем Петровым, глубоко уважали и любили его.
О генерале Черняке известно было мало. Кто-то из служивших у нас участников войны с белофиннами рассказал, что он командовал дивизией, отличившейся при прорыве линии Маннергейма, за что был удостоен звания Героя Советского Союза.
В первые часы генерал-лейтенант Черняк вел себя, скорее, как представитель вышестоящего штаба, знакомящийся с положением дел в армии: всем интересовался, но ни во что не вмешивался.
Однако намерения нового командующего оказались не менее неожиданными, чем само его прибытие. Официально вступив в должность, он объявил, что принимает решение перейти частью сил армии в наступление на северном - северо-восточном направлении. Участвовать, в нем должны были прибывающая 345-я дивизия, бригада Потапова, пополненные бригада Вильшанского и полк Дьякончука. Наступление назначалось на утро 27-го, точный час - по особому указанию…
Трудно допустить, чтобы подобное решение возникло в результате ознакомления нового командарма с тогдашней севастопольской обстановкой. Да и не мог еще он успеть в должной мере с ней познакомиться. Очевидно, такую задачу поставили перед ним в далеком Тбилиси, где находился штаб Закавказского фронта.
Приказ есть приказ, но план этого наступления мы с Ковтуном разрабатывали с тяжелым сердцем. Хотя задачи ставились ограниченные, представлялось оно преждевременным. Главная опасность виделась в том, что в условиях, когда противник не исчерпал своих возможностей продолжать штурм и сохраняет численный перевес, мы без крайней необходимости введем в бой единственное резервное соединение. Прорвись где-то враг, и серьезной силы, чтобы его остановить, у нас уже не останется.
В ночь на 26 декабря оперативные документы на наступление, включая плановую таблицу боя, были готовы. К этому времени немцы возобновили атаки на фронте четвертого сектора - в направлении станции Мекензиевы Горы и овладели высотами перед нею. Трудно было предвидеть, какие еще осложнения обстановки могут произойти, пока мы начнем наступать, Конечно, командующий Севастопольским оборонительный районом мог вмешаться в чрезмерно рискованные действия своего нового заместителя по сухопутным войскам. Но вице-адмирал Октябрьский и Военный совет Черноморского флота стремились решить вопрос более радикально.
Вот какая телеграмма была отправлена из Севастополя в 13 часов 24 декабря, через несколько часов после прибытия к нам генерала Черняка:
"Экстренно. Москва. Тов. Сталину.
По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков".
Решение Ставки Верховного Главнокомандования последовало через сутки с небольшим. Каким оно было, читателю ясно из сказанного выше.
Генерал-лейтенантом Иван Ефимович Петров тогда не стал, но нашим командармом остался. С. И. Черняк был вскоре отозван из Севастополя.
Я сознательно привожу полный текст телеграммы, которую мог бы пересказать короче. Добавлю, что оригинал ее, хранящийся в архиве, написан рукой Ф. С. Октябрьского. Упоминаю об этом, дабы отдать должное покойному Филиппу Сергеевичу. Отношения у него с И. Е. Петровым были сложными, срабатывались они нелегко. Но этот документ - свидетельство того, как ценили Петрова и Октябрьский, и Кулаков.