Но через день или два после того как я вышел из госпиталя, прибыл из Керчи через Новороссийск дивизионный комиссар Иван Филиппович Чухнов. Еще десять дней назад он находился на Ленинградском фронте. Оттуда был вызван в Керчь к Л. 3. Мехлису и получил назначение в Приморскую армию первым членом Военного совета, которого у нас после Одессы не было.
Пробыв под Керчью недолго, Чухнов тем не менее вынес впечатление, что войск и техники там много и подготовка к наступлению идет. Мехлис на прощание обещал ему вместе встретить Первое мая в Симферополе…
Напутствуя нового члена Военного совета нашей армии, Л. 3. Мехлис и командующий фронтом Д. Т. Козлов подтвердили прежние задачи приморцев: стойко оборонять Севастополь, сковывать силы противника, не давая уводить их к Керчи, и в то же время быть готовыми к наступлению. Если же враг начнет отходить преследовать его. Они почему-то беспокоились, как бы мы этот момент не упустили… Командующий фронтом передал устное указание: держать дивизию, а лучше - две, в резерве для будущих наступательных действий.
- А как ведут себя на керченском направлении немцы? - спросил я Чухнова.
- На фронте сейчас ничего особенного, кажется, не происходит, - сказал он. - А на город изо дня в день сильные налеты. Я сам, едва прилетев, попал под бомбежку. В Севастополе в этом смысле как будто потише…
Иван Филиппович рассказал немного про Москву, где останавливался проездом: улицы столицы в снегу, в учреждениях и гостинице холодно, бывают воздушные тревоги, но разрушений совсем незаметно, в городе кипит жизнь, народ бодрый, подвижный - это ему особенно бросилось в глаза после Ленинграда. Он и о Севастополе говорил: "У вас тоже блокада, и Большая земля дальше, да люди-то, сразу видно, не голодные!"
Что пережил за ту зиму Ленинград, на юге еще не вполне представляли. А в Севастополе и после недавнего сокращения норм рабочие получали по шестьсот граммов хлеба, служащие - по четыреста.
Дивизионный комиссар Чухнов мне понравился: спокойный, вдумчивый, держится просто. Как и наш Кузнецов, он могучего сложения, хотя и ниже ростом. А характером более живой. И в отличие от Кузнецова, остававшегося по натуре и привычкам человеком глубоко штатским, - кадровый военный. До того как стал политработником, окончил Военно-химическую академию. (В конце войны генерал И. Ф. Чухнов, вернувшись к прежней своей специальности, возглавлял Главное военно-химическое управление Красной Армии.)
В такой должности, на какую его назначили к нам, Иван Филиппович уже бывал. Скоро нового члена Военного совета узнали во всех боевых частях. А бригадный комиссар Кузнецов смог всецело сосредоточиться на более близком ему тыловом хозяйстве.
Каждый день у меня бывали, чтобы что-то обсудить, чем-нибудь поделиться, Рыжи, Ковтун, Глотов. Командарм, выслушав на КП вернувшихся из частей направленцев - Безгинова, Шевцова, Харлашкина (все три боевых капитана стали майорами), отсылал их повторить доклады мне. А они умели подмечать такие детали обстановки, что я будто своими глазами видел пока не доступный мне передний край.
И казалось, прибывает сил от одного того, что снова вижу своих сослуживцев в полевом снаряжении, а не в больничных халатах, в которые им приходилось облачаться, навещая меня в госпитале.
Форма, как всегда, особенно ладно, красиво сидела на статном Харлашкине. Но лицо этого бесшабашного храбреца уже не озарялось белозубой улыбкой. Меня предупредили, что у Константина Ивановича большое горе: в тылу, в эвакуации, погибла жена…
В город, где это случилось, командировали сержанта из выздоравливающих раненых с письмом к местным властям. Генерал Петров просил их позаботиться о детях командира-севастопольца. Отпустить сейчас в далекую Среднюю Азию самого Харлашкина командарм не мог. Константин Иванович понимал это. Он оставался подтянутым, собранным, делал все, как прежде. Только угасла его улыбка, никто больше не слышал его шуток.
* * *
Штаб армии готовил перегруппировку войск в целях обеспечения более устойчивой обороны и для создания резервов.
Боевой приказ о перегруппировке, датированный 30 марта, был подписан и мною. На этом настоял Иван Ефимович Петров, хотя я, собственно, еще лишь знакомился, да и то пока заочно, с состоянием фронта, с происшедшими там переменами. Но в этот день уже побывал на армейском КП, не без труда спустившись в подземный каземат. Очутиться снова в своей тесной "каюте", окунуться в привычную атмосферу напряженно работающего штаба было великой радостью.
Приказ имел значение не только организационное. Он ориентировал командиров на то, что оборона Севастополя - базы Черноморского флота остается главной задачей Приморской армии. Командиры предупреждались, что противник, блокирующий город, усиливает и пополняет свои части и возможен переход его в наступление.
"Я решил, - говорилось затем в приказе командарма, - оборонять подступы к Севастополю на занимаемых позициях". И это означало: сейчас надо думать не о расширении плацдарма, не о выходе на Качу, а прежде всего о том, как сделать неприступными для врага те рубежи, на которых приморцы фактически стоят.
Исходя из главной задачи армии, определялось и основное назначение создаваемого резерва: парировать возможные удары противника, быть в готовности к нанесению контрударов. В армейский резерв выводилась вся 345-я дивизия Н. О. Гузя и еще восемь стрелковых батальонов из других соединений, причем из лучших.
Поскольку производить значительные перегруппировки до июньских боев уже не приходилось, расскажу, как были к началу апреля расставлены по фронту обороны наши войска.
На правом фланге, в первом секторе, который по-прежнему возглавлял генерал-майор П. Г. Новиков, кроме его 109-й дивизии находилась 388-я под командованием С. Ф. Монахова. Укрепленная командными кадрами, она проходила в эти месяцы боевую подготовку во втором эшелоне и теперь могла быть выдвинута на передний край. Это позволяло высвободить для резерва значительную часть дивизии Новикова.
Во втором секторе, где в декабрьские дни показали отменную стойкость дивизия И, А. Ласкина и бригада Е. И. Жидилова, состав войск порядком обновился. Сюда, как уже говорилось, была поставлена 386-я стрелковая дивизия - последняя прибывшая с Кавказа, и ее командир полковник Н. Ф. Скутельник стал комендантом сектора. Здесь же занимала теперь оборону 8-я бригада морской пехоты. Но не та, что действовала на северном направлении (ту, понесшую невосполнимо большие потери, командованию СОР пришлось в январе расформировать), а совершенно новая, унаследовавшая от прежней лишь наименование. Она возникла на основе 1-го Севастопольского полка П. Ф. Горпищенко, которого и назначили комбригом. 7-я бригада Жидилова была на старом своем участке, включавшем гору Госфорта с Итальянским кладбищем, и сам Евгений Иванович, раненный в декабре, давно вернулся в строй.
Силы третьего сектора состояли из Чапаевской дивизии с приданными ей двумя морскими полками и 79-й бригады А. С. Потапова (она именовалась уже курсантской). Комендантом там оставался комдив Чапаевской генерал-майор Т. К. Коломиец.
А в левофланговом четвертом, возглавляемом полковником А. Г. Капитохиным, держали оборону 95-я и 172-я дивизии. До декабрьских боев этот сектор имел наибольшую из всех линию фронта - 18 километров, а сейчас всего около 8.
Ряд наших полков получил в начале 1942 года новые номера. Сводный полк НКВД, или пограничный, как мы его обычно называли, стал 456-м стрелковым, 1330-й стрелковый, бывший осиповский - 381-м, 52-й артполк А. П. Бабушкина 404-м, а 52-й И. И. Хаханова - 101-м.
Общий перечень соединений и частей выглядел внушительно: семь дивизий, три бригады да еще отдельные полки… Мы, однако, предпочли бы иметь их числом поменьше, но укомплектованными ближе к штатным нормам. Еще будучи в госпитале, я знал, что командарм Петров предлагал расформировать две из имевшихся стрелковых дивизий, чтобы за их счет пополнить остальные. Но этого нам не разрешили. Пришел лишь приказ о расформировании 40-й кавдивизии, которая фактически перестала существовать как соединение уже давно. Все настоящие конники из ее состава (вместе с выздоравливающими ранеными - несколько сот человек) подлежали отправке на Большую землю: их решили вернуть в действующую кавалерию.
К апрелю некомплект не уменьшился, так как зимние наступательные бои обошлись недешево, а маршевое пополнение в марте почти не поступало. Требовалось постоянно помнить, что такая-то дивизия состоит из семи батальонов, такая-то из шести. В оперативном отделе уже привыкли вести общий счет нашим силам по батальонам. Так было удобнее и точное.
Штаб артиллерии вносил тем временем необходимые коррективы в распределение огневых средств.
За зиму артиллерии у нас прибавилось, и она основательно обновилась. В последнем была большая нужда: материальная часть, переработавшая все нормы, износилась настолько, что в декабре на нескольких орудиях, сделавших по 10–12 тысяч выстрелов, разорвало стволы.
В январе в Севастополь было доставлено тридцать два новых полевых орудия разных калибров, в феврале - пятьдесят, а в марте еще больше. К весне Приморская армия пополнилась двумя отдельными противотанковыми полками РГК. Мы имели теперь пять армейских артполков (правда, почти все неполного состава) и восемь дивизионных. Если считать появившиеся у нас тяжелые минометы -107- и 120-миллиметровые, то число стволов на километр фронта по сравнению с началом обороны увеличилось более чем вдвое.
А 50-миллиметровые ротные минометы постепенно заменялись 82-миллиметровыми (в основном - севастопольского производства). 50-миллиметровый миномет, казавшийся в мирное время неплохим оружием, на войне себя не оправдал: мала дальнобойность, не та ударная сила. Иное дело 82-миллиметровый: оставаясь компактным, легко переносимый с места на место, он уверенно поражает цели за три с лишним километра. Если таких минометов в части много, они могут в известной мере восполнить некомплект полковых и батальонных пушек.
Я не сказал еще о "главном калибре" севастопольской артиллерии - береговых батареях. В последние, относительно спокойные месяцы только часть их открывала огонь, да и то довольно редко. На остальных передышка была использована для восстановления их полной боевой мощи. С этим обстоятельно познакомил меня начальник штаба береговой обороны полковник Кабалюк.
- Как вам известно, - напомнил он, - самые мощные батареи - Тридцатая и Тридцать пятая - в декабре расстреляли свои орудия до такой степени, что фактически вышли из строя. Вдобавок на Тридцать пятой произошел злополучный взрыв в башне… В общем, помимо прочих работ требовалось заменить в четырех башнях все восемь стволов. Дело нешуточное: каждый ствол весит пятьдесят две тонны! По техническим нормам на замену стволов одной батареи полагается шестьдесят суток. И это при условии, если используется специальный кран. А какой там кран, если от Тридцатой полтора километра до переднего края и все надо делать так, чтобы враг ничего не заметил!.. Когда Военный совет отпустил нам на работы тридцать суток, насчет реальности этого срока возникали, признаться, серьезные сомнения. Однако вместо тридцати справились за шестнадцать - и без крана. Если бы услышал что-либо подобное в мирное время, просто не поверил бы…
Я представлял гряду высот перед устьем Бельбека с врезавшимися в нее громадами орудийных башен, вспоминал лозунг "Смерть Гитлеру!", выложенный из камней по склону, когда сюда почти вплотную подступил враг. От батареи тогда гитлеровцев оттеснили, но ненамного. Ее позиция оставалась под минометным обстрелом. И в таких условиях незаметно снять, пользуясь только домкратами и талями, тяжеленные стволы и установить новые, которые еще надо было так же скрытно туда подвезти!..
Оригинальный проект работ, составленный военинженером 1 ранга А. А. Алексеевым из артотдела флотского тыла, обсуждался под руководством генерала П. А. Моргунова на самой батарее. Ее личный состав помог усовершенствовать этот проект. А самые существенные предложения, позволившие обойтись без съемки броневых крышек башен и выиграть много времени, внес старый мастер с портового ремонтного завода Семен Иванович Прокуда. Его бригада и производила вместе с батарейцами замену орудийных стволов.
- Работали по двадцать часов в сутки, - рассказывал Кабалюк, - но снаружи, на поверхности, конечно, только ночью, в самые темные часы. Совсем впотьмах было бы трудно, да немцы, не догадываясь о том, сами малость подсвечивали, они же всю ночь жгут ракеты над своим передним краем. Ну а шумы заглушало море, январь - месяц штормов.
Только раз за время этих работ, в ту ночь, когда меняли последний четвертый - ствол, враг что-то заподозрил и открыл по позиции Тридцатой минометный, а затем и артиллерийский огонь. Загорелась маскировочная сетка, были потери в людях. Но наши батареи, державшиеся начеку, подавили неприятельские, и работа продолжалась. А что именно делалось у орудийных башен, немцы, кажется, так и не поняли.
- Теперь Тридцатая стоит с новенькими стволами в полной боевой готовности, - закончил Кабалюк. - Командир ее, капитан Александер, только что произведен в майоры. Все отличившиеся на работах награждены. Мастер Прокуда - орденом Ленина. Но в действие батарею пока не вводили. Пусть фашисты подольше думают, что в декабре они ее доконали!
Как подтвердили впоследствии трофейные документы, противник действительно приписывал молчание "форта Максим Горький" результатам своих бомбежек и обстрелов во время декабрьского штурма. Когда же из-за устья Бельбека опять ударили двенадцатидюймовые орудия, немцы доносили начальству, что тяжелая батарея в этом районе "по-видимому, установлена русскими заново".
Стволы или лейнера заменяли и на ряде батарей меньшего калибра. Те корабельные орудия, которые сперва для быстроты ставили - на Малаховом кургане и в других местах - на временные деревянные основания, закрепили на бетоне, чем повышалась точность их стрельбы. По завершении ремонтно-восстановительных работ, близившихся уже к концу, береговая артиллерия Севастополя должна была иметь 51 действующее стационарное орудие.
На фронте вот уже полмесяца было тихо (отвлекающие наступательные бои в интересах Крымского фронта в последний раз велись на левом фланге СОР 15–17 марта). Перечень событий в утренней или вечерней оперативной сводке укладывался в несколько строк: артобстрел таких-то участков обороны, столько-то снарядов выпущено по городу, нами подавлены батареи противника там-то и там-то…
К этому прибавлялась обязательная теперь строка, которой раньше в оперсводках не было, - о том, сколько неприятельских солдат и офицеров истреблено нашими снайперами.
Два-три месяца назад настоящих снайперов в Приморской армии насчитывались единицы. Но за последнее время этих "стахановцев фронта" - так называли их в армейской газете - значительно прибавилось. В конце марта - начало апреля они выводили из строя за день 30–40 гитлеровцев, в отдельные дни - свыше 50.
Мне принесли интересный отчет о конференции снайперов, которую провел Военный совет. В ней участвовало около двухсот пятидесяти бойцов и младших командиров, овладевших искусством сверхметкого выстрела, как правило, по собственной инициативе. В списке делегатов встречались уже известные в армии имена: старший сержант Людмила Павличенко из Чапаевской дивизии, сержант-пограничник Иван Лёвкин и старшина Ной Адамия из морской пехоты. Но большинство лить недавно открыли свой боевой счет.
Конференцию задумали не только для обмена опытом, хотя и это было важно. На нее пригласили командиров, комиссаров, начальников штабов дивизий, бригад, многих полков. Надо было привлечь внимание к движению снайперов во всех частях, покончить с кустарничеством в использовании этой серьезной боевой силы.
Снайперов у нас должно стать больше, сказал в своем выступлении командарм Петров, но даже те, которые уже есть, могли бы при надлежащей организации их боевой работы ежедневно истреблять до батальона гитлеровцев. А восполнять под Севастополем такие потери оказалось бы для противника весьма затруднительным…
Итогам конференции был посвящен специальный приказ по армии. Он требовал завести в штабах частей персональный учет снайперов, обеспечить их пребывание на огневых позициях с рассвета до темноты и отдых ночью, освободив от нарядов, караулов и других обязанностей. В дивизиях, бригадах и полках вводились инструкторы по снайперскому делу. Им ставилась на ближайшее время задача подготовить не менее шести снайперов в каждой роте. Учреждался диплом снайпера-истребителя, вручаемый от имени Военного совета.
Эти меры (принять их нам, наверное, следовало бы еще раньше) стали давать ощутимые результаты. Несколько недель спустя, в мае, были уже не редкостью дни, когда меткие одиночные выстрелы выкашивали если не батальон, то, во всяком случае, роту фашистов. И это несмотря на то, что далеко не каждый снайпер имел оружие с оптическим прицелом.
Снайперы держали врага в постоянном напряжении. Командиры частей отмечали, что немцы не решаются даже ползать в светлое время там, где не так давно расхаживали во весь рост. Настойчиво велась охота за неприятельскими наблюдателями, корректировщиками.
Замаскированные позиции снайперов обычно располагались впереди окопов, в ничейной полосе. Не трудно представить, сколько требовалось выдержки, чтобы пролежать там, не выдав себя лишним движением, пятнадцать - семнадцать часов и не пропустить той секунды, может быть, единственной за день, когда в секторе обстрела появится цель. Иногда снайпер возвращался вечером, не сделав ни одного выстрела, а уставал так, что не хватало сил дойти до своей землянки, и он засыпал в первой попавшейся. Выходных дней не имел никто, однако снайперов стали раз в неделю отпускать в город, и это окупалось сторицей.
Под Севастополем действовали и немецкие снайперы - не очень много, но зато прошедшие длительную подготовку в специальных школах. Борьба с ними была, пожалуй, самым серьезным испытанием для наших, доморощенных. Снайперские дуэли, сопровождавшиеся бесчисленными хитростями и уловками с обеих сторон, иногда продолжались по нескольку дней. И конечно, мы несли в этой борьбе потери. Но все же чаще дело кончалось тем, что наш стрелок уничтожал вражеского.
Я останавливаюсь на этом так подробно потому, что снайперы были героями тех дней и недель затишья, когда на севастопольских рубежах не происходило крупных событий. Их общий боевой счет за истекшие сутки и последние цифры личного счета многих из них знали и в войсках, и в городе. Лучших снайперов знали и в лицо - по портретам в газетах и на щитах у Приморского бульвара.
Должен сказать, что снайперское движение дало новый толчок совершенствованию воинского мастерства в широком смысле слова. Сверхметким стрелкам из винтовки стали подражать и артиллеристы, и минометчики; у них развернулась борьба за снайперские расчеты.
Во вторых эшелонах дивизий, в двух-трех километрах от переднего края, продолжалась, пока позволяла обстановка, боевая учеба рот, батальонов, а иногда и целых полков. В одном из прифронтовых оврагов осваивали новый вид военной техники - противотанковое ружье. При отражении декабрьского штурма приморцы еще не имели этого оружия.