В эти недели мне навсегда запомнился один эпизод. Нас привели в костел, где немцы перед уходом расстреляли большую группу гражданских людей. Кто они были, я не знаю. Но один из антифашистов рассказывал, что из костела вынесли много трупов женщин и детей. Расстреливали их торопливо, ожесточенно, в упор. От ударов разрывных пуль на светлых стенах остались многочисленные засохшие брызги и потеки крови. Пол был буквально залит кровью, его долго отмывали, но бурые следы так и остались. Как бы я хотел, чтобы тех фашистов привели сюда и ткнули мордой в эти страшные следы. Но ни в чьих мемуарах немецких "рыцарей" вы, конечно, не найдете ни одного слова об этом костеле и расстрелянных детях.
Неподалеку от Клооги находился крупный концлагерь. К нашему прибытию он был пуст. Местные жители рассказывали, что часть пленных угнали на запад, а большинство заставили разбирать железную дорогу. Рельсы увозили в Германию. После окончания работ все оставшиеся пленные были расстреляны. Ряды тел перекладывали шпалами и старательно сжигали. Показывали нам и ямы, куда закопали останки убитых. Позже с этими фактами разбиралась военная прокуратура и НКВД. В мемуарах немецких генералов и офицеров, которые мне неоднократно приходилось читать, вы не найдете ни слова об этом лагере, так же как и о массовых расстрелах в Бабьем Яре или детском лагере смерти Саласпилс. Вспомните слова песни над могилами погибших детей Саласпилса:
… на бетонную плиту положи свою конфету,
здесь когда-то лагерь был, лагерь смерти Саласпилс.
В мемуарах старательно перечисляются бои, взятые и оставленные города, полученные звания и награды. Но ни слова о массовых убийствах заложников, пленных и просто мирных жителей. Видно, не зря вечный ненавистник коммунистов Уинстон Черчилль отбросил временно в сторону всю свою ненависть к большевикам, увидев угрозу во много раз страшнее. Фашизм! И Англия воевала против Гитлера в союзе с Россией.
В конце февраля сорок пятого отдохнувший, хорошо подготовленный Эстонский корпус был переброшен в Курляндию, где шли сильнейшие бои с окруженной немецкой группировкой. Советская авиация непрерывно, волна за волной, шла в сторону немецких укреплений. Я видел группы бомбардировщиков, штурмовиков в сопровождении истребителей. Авиация сыграла большую роль в разгроме многочисленной немецкой группировки, засевшей в бетонных укреплениях, дотах, траншеях. Но и наши потери в воздухе были немалые.
Собранные в сплошную многорядную полосу зенитные дивизионы и батареи буквально испещряли небо шапками взрывов и густыми трассами 20-миллиметровок и тяжелых пулеметов. Я видел, как возвращаются со штурмовки наши поредевшие эскадрильи. Некоторые самолеты, сильно поврежденные, с трудом тянули над самыми соснами. Дотяните до аэродрома, ребята!
Немцы дрались упорно и ожесточенно, хотя всем было понятно, что войне приходит конец. На мой взгляд, играли в этом большую роль и крепкая дисциплина Вермахта, и широко развернутая Геббельсом пропаганда о том, что "дикие азиаты" не пощадят никого. Пытки, издевательства, расстрел, а в лучшем случае - Сибирь, откуда никто живым не возвращается. Многие немцы после всего, что натворили на оккупированных землях Советского Союза, в это верили.
Мы готовились к штурму. Тоскливо было сознавать, что идут последние недели войны, ярко светит мартовское солнце, но этот штурм оборвет жизнь многих из нас. Может, и мою…
Но неожиданно, уже перед вступлением дивизии в бой, немцы выкинули белый флаг. Капитуляция! Так для меня закончилась война.
Я воевал в исторических местах. Побережье Балтики никогда не было спокойным местом для России, начиная со времен Петра Первого. На островах и побережье сражались и гибли в Первую мировую войну наши прадеды. Моонзунд, Саарема, Эзель - это вехи нашей истории. Вспоминая их, известный писатель Валентин Пикуль оставил такие строки: "Смерть застала их здесь, и они доблестно погибли во славу Грядущего - ради нашего дня, читатель…"
Здесь высятся памятники нескольким поколениям российских воинов и моряков. Среди них есть знакомые мне имена погибших в 1944 году.
Я видел памятник "Русалка" в местечке Пирита. Он поставлен в честь русского крейсера "Русалка", который, выйдя в 1894 году из Ревеля в Петербург, бесследно исчез в холодных водах Балтики вместе со всем экипажем. Памятник вытесан из огромного камня в виде носа корабля, а над ним - скульптура русалки с поднятым над головой крестом. На памятнике выбиты имена всего экипажа погибшего крейсера. Вечная память вам, так же, как и тысячам другим, погибшим в 1917–1918 годах и в годы Великой Отечественной!
Что еще добавить? Имею награды: ордена Красной Звезды и Отечественной войны, несколько медалей. Но это не так важно. Главное, мы победили фашизм.
В 1959 году после демобилизации я приехал в Сталинград и, прожив в городе-герое почти полвека, считаю себя сталинградцем. Это мой родной город. Не могу забыть, как, бывая на Мамаевом кургане, читаю имена погибших за Сталинград. Тысячи имен, и у каждого была мать. Я видел мать Героя Советского Союза Рубена Ибаррури - Долорес Ибаррури. Моя мама умерла 18 мая 1945 года, так и не дождавшись меня с войны.
…Иду по знакомой дорожке,
Вдали голубое крыльцо.
Я вижу в знакомом окошке
Твое дорогое лицо…
Это стихи о моей матери и, наверное, о тысячах других матерей, ждавших нас с войны.
Спецназ сорок второго
Мы прорывались ночью. Трассирующие пули проносились рядом. Одна из трасс прошила моего товарища, и он упал. Телогрейка на глазах пропитывалась черным. Меня потянули за руку. Быстрее! Ему уже не поможешь.
Полеев В. Г.
Василий Григорьевич Полеев ушел на фронт добровольцем в семнадцать лет. Получилось так, что мальчишкой он попал в 27-ю воздушно-десантную бригаду. Первое свое задание выполнял в группе опытных десантников, заброшенных в тыл врага, взрывая немецкий понтонный мост через Дон, а затем пробивался через линию фронта, снова в Сталинград.
О людях этой профессии, бойцах-десантниках, любят снимать фильмы, показывая их необыкновенные подвиги, сверхъестественное умение стрелять и сражаться.
Неоднократно встречаясь с Василием Григорьевичем Полеевым, я понял, что это не совсем так. Они были обычными солдатами, выполнявшими в самых сложных условиях свой долг. И все же я смело могу назвать их вполне современным, почетным словом "спецназ". Они были спецназовцами Великой Отечественной.
Я родился 26 мая 1925 года на Дону, в станице Потемкинской, Калачевского района, Сталинградской области. Места наши живописные, быстрая чистая река, поросшие лесом холмы на правом берегу, обширная пойма. Отец и мама работали в колхозе, детей в семье было трое: две сестры и я. Сестры были постарше.
Как все мальчишки, любил рыбалку. На Дону и сейчас рыбалка хорошая, а до войны - вообще отличная. Можно было увидеть рыбака, вытаскивающего из лодки сома килограммов на двадцать или здоровенного сазана с полпуда весом, и никто не удивлялся. Попадались крупные судаки, лещи, а вяленый синец и чехонь такие жирные, что на солнце просвечиваются.
В нашей мальчишечьей компании имелись свои любимые места. Обычно на перекатах, песчаных плесах. Ловили удочками, донками. Лучше всего клевало вечером, ночью или рано утром. Бывало, до конца сентября рыбалили. В этот период крупные судаки на малька хорошо брались. Разведем костер вечером на песке, сидим, что-то варим, разговариваем. Кое-кто уже покуривает. Взрослыми себя торопились почувствовать. Война нас быстро взрослыми сделала. Мне в мае сорок первого шестнадцать исполнилось. Я уже год работал в колхозе, закончив восемь классов. Летом собирался поступать в техникум, а какой там техникум, когда 22 июня немцы начали войну! Надежда на быстрый разгром врага не оправдалась. На фронте творилось что-то непонятное. Наши войска оставляли город за городом. Как и все, мы, мальчишки, переживали отступление Красной Армии.
В августе ушел на фронт отец. Из родни и знакомых тоже многих призвали. Женщины ходили растерянные, плакали, предчувствовали плохие вести. Посыпались осенью сообщения. В основном "пропал без вести", но много было и похоронок. Моя тетка так кричала, когда похоронка на сына, моего двоюродного брата, пришла! Ему и девятнадцати не исполнилось. Меня обняла и давай причитать: "Ой, Вася, какая судьба вам выпала!"
Выкрикивала что-то еще, себя не помня. Я испугался, вырвался и убежал. А войны я не боялся. Матери как-то заикнулся, что добровольцем пойду. Она заплакала и уговорила меня глупостей не делать. Некоторые мальчишки ездили в район, записываться в армию. Кому отказали, а кому сем надцать исполнилось, взяли. Вроде в военные училища направили. Я им завидовал.
Когда под Москвой немцам нанесли хороший удар, я не сомневался, что скоро их погонят. Красная Армия всех сильней! В мае сорок второго началось наступление на Харьков. Мощное и успешное поначалу. А потом радио замолчало. Не то чтобы совсем, а заговорили про отбитые контратаки немцев, перечисляли, сколько фашистов убито, сколько их танков и самолетов уничтожено. В то время мы о трагедии, которая под Харьковом произошла, не знали. Зато появилось в хуторе много беженцев. А в конце мая пришел черный день для нашей семьи. Почтальон принес похоронку на отца. Он погиб под Керчью.
Описывать нашу беду не надо. Какие тут слова подберешь? Мы жили дружно, отца любили. И вот нет его и никогда не будет. Когда я собрался в военкомат, мать на этот раз меня не отговаривала. Может, для кого-то удивительно звучит. Сейчас от армии пытаются уклониться, кто как может. А тогда настрой другой был. И еще такая деталь. Наши края казачьи, хотя слово "казак" с двадцатых годов означало едва ли не врага Советской власти. Веками сложилась традиция: как война, так казаки коней седлают. Хоть с плачем, но провожали мужей и сыновей на все войны.
Коня у меня не было. Добирался вместе с группой призывников пешком. Это было примерно в середине июня. В райцентре я соврал, что мне восемнадцать. Поначалу толком не проверили, а когда выяснилось, подошел ко мне лейтенант и велел собираться домой. "Куда я тебя дену? Приходи через пару месяцев - зачислим в училище, на танкиста или командира пехотного взвода". На танкиста я был учиться готов. Но домой он меня все же не отпустил, сказал, подумает. Я написал заявление, что прошу зачислить меня добровольцем в ряды Красной Армии, чтобы мстить за погибшего отца.
Поболтался еще дня четыре на призывном пункте. Харчи кончились, кормили раз в день жидким супом или кашей. Ходил голодный. Приезжали "покупатели". Уводили команды, а меня неожиданно приметил лейтенант с необычными эмблемами, который набирал людей в воздушно-десантную бригаду. Он рассказывал, что служба в воздушно-десантных войсках особая. Ребят берут смелых, которые будут действовать в составе парашютных десантов, драться с немцами в их тылу.
В сорок втором мало у кого имелись награды, а у лейтенанта блестел орден Красной Звезды. Сопровождавший его высокий светловолосый старший сержант имел медаль "За отвагу". И еще, что я приметил, хоть и мальчишкой был. Мне показалось, что у них и вид другой был. Мускулистые, крепкие, хотя не сказать, что "амбалы". Словом, тертые ребята. Я полез в числе других записываться. А потом меня дернул за локоть мужчина лет тридцати и отозвал в сторону: "Ты парень молодой, мало в жизни понимаешь. В десант не иди, живыми оттуда не возвращаются".
Я сначала подумал, что провокация. Но мужчина, оглядываясь по сторонам, повторил, что лучше мне записаться в шоферы или радисты. Убеждал он меня с сочувствием, и я заколебался.
И все же я попал в команду, которую составлял лейтенант. Познакомился с сопровождавшим его старшим сержантом, разговорились. Сержанта звали Леонид Иванович Коваленко. Он выслушал мою нехитрую биографию и предложил: "Не раздумывай, иди к нам". До Сталинграда мы добирались пешком, переночевав в каком-то складе. Было полно мошки, в такую пору днем даже скотину стараются выгонять на луга реже. Наша команда, человек сто, представляла странное зрелище. Мало того, что одеты в рванье (все равно форму дадут!), да еще идем, размахивая руками, отгоняя мошкару. Поздно вечером пришли в Сталинград. По дороге троих или четверых недосчитались. Лейтенант с орденом сплюнул и сказал, что обойдемся без них. Это не бойцы.
- Так, что ли? - обратился он ко мне.
- Так точно, товарищ лейтенант! - бодро ответил я, хотя все лицо опухло от укусов мошки.
- Зовут тебя как?
- Красноармеец Полеев. Василий Григорьевич.
- Наш парень, - поддержал меня Коваленко. - Отца у него под Керчью убили. Хочет мстить.
- Ты еще не красноармеец, - усмехнулся лейтенант. - Для этого присягу принять надо. Лет-то тебе сколько?
- Семнадцать с половиной, - ответил я, твердо уверенный, что из Сталинграда меня домой не отправят - слишком далеко.
В Сталинграде, на призывном пункте, нас покормили и в тот же день отправили на "полуторках" через паромную переправу в Среднюю Ахтубу, поселок километрах в тридцати от города. Потом отметились в штабе и снова пешком шагали целый день к месту расположения части.
Я мало знал, что представляла тогда 27-я воздушно-десантная бригада. Но то, что это была не совсем обычная часть, понял быстро. С месяц я провел в учебном батальоне. Нас переодели в сильно поношенное обмундирование, ботинки с обмотками. Когда сдавали нашу гражданскую одежду, ко мне подошел какой-то парень, оглядел мои гражданские башмаки, довольно крепкие, и предложил:
- Буханку хлеба за них хочешь?
- Их же сдать положено. В фонд обороны, - возразил я.
- На положено хрен заложено! Соглашайся.
Я согласился, потому что все время хотелось есть. Ботинки исчезли, а хлеб я, конечно, не получил. Вскоре этот обидный случай сгладился в памяти, потому что началась учеба. Обычно занятия проводились по взводам. Сорок человек, а во главе младший лейтенант или сержант. Жили мы в палатках среди живописной Волго-Ахтубинской поймы. Подъем, пробежка километра два, зарядка, завтрак, изучение уставов, строевая подготовка и так далее. Можно сказать, проходили курс молодого бойца. Но одновременно нас проверяли, как говорится, "на вшивость". Из взвода куда-то исчез курсант, который постоянно ныл, что "немцы прут и никак их не остановишь". Его не забрал особый отдел, а просто, как мы поняли, перевели в обычную часть.
Через неделю нам устроили кросс километров на восемь. Я едва выдержал. Спасли крепкие легкие, не отравленные табаком, и упрямство. Но еще двоих, "скапустившихся" на полдороге, тоже отчислили. Из-за чего-то убрали чернявого паренька. Якобы из-за национальности или из-за социального происхождения. Так потихоньку оставляли костяк, не сказать, чтобы самых крепких ребят, но упрямых и надежных. Через месяц подготовки человек двадцать, в том числе меня, перевели в военный городок. Снова разбили по взводам, и я неожиданно увидел старшего сержанта Коваленко. Он командовал взводом, и я упросил взять его к себе. Впрочем, уговаривать долго не пришлось. Коваленко, сразу узнав меня, спросил:
- Ну что, обкатали маленько? Выдержал?
- Нормально.
- Тогда пойдем со мной.
Было начало августа. Уже прочитали грозный приказ Верховного Главнокомандующего № 227 "Ни шагу назад". Мы приняли присягу. Шли ожесточенные бои в большой излучине Дона, откуда рукой подать до Сталинграда. Сводки Информбюро, как всегда, грешили туманными фразами. Я не знал, может, и нашу станицу оккупировали немцы. Шестого августа фашистские части взяли станцию Тингуту, менее чем в ста километрах от Сталинграда. Я представлял фашистов, сжигающих наш дом, расстреливающих мою родню. Однажды не спал всю ночь, даже тихо плакал, чтобы никто не слышал.
Утром начиналась учеба, и я брал себя в руки. Занятия носили уже другой характер. Взводы по сравнению с учебным батальоном были меньшего состава, человек по двадцать пять. Почти исчезла строевая подготовка, меньше мучили уставами. По-прежнему делали по утрам долгие пробежки, но появились новые дисциплины. Каждый день по часу, разбившись на пары, изучали приемы рукопашного боя. Сержантов-преподавателей было двое. Один смуглый, жилистый, по фамилии Айдашев. Мы называли его "Айда". Конечно, за глаза.
Айдашев вел занятия очень жестко. Никто не любил быть у него спарринг-партнером. Он с такой силой шмякал о землю, что курсанты порой не могли долго прийти в себя. Если шли упражнения с учебным ножом или пистолетом, Айдашев безжалостно выворачивал руки, заставляя людей вскрикивать от боли. Однажды он нарвался на хорошо подготовленного парня. Тот не поддался и сам сбил с ног Айдашева. Сержант пришел в ярость и буквально измолотил парня. Мы возмутились, подняли шум. Пришел Коваленко, построил взвод и отчитал всех:
- Сержант Айдашев вас фашистов бить учит, а вы синяков испугались. Как же вы в бою себя поведете?
Но Леонид Иванович все же поговорил с инструктором, тот немного приумерил пыл. Хотя бы в нашем взводе. В других взводах он действовал по-прежнему. Второй инструктор, наш, русский, из борцов, был душевнее, хотя заставлял нас проводить приемы в полную силу:
- Никаких касаний. Девок будете гладить! Резкий удар. Вот так!
И кто-то из нас катился по траве, а деревянный нож или пистолет летел в другую сторону. Мы старались, понимая, что это важно. Однажды один из парней сломал кисть руки. Его отправили в санбат. Разбираться, кто прав, кто виноват, не стали.
Кормили нас неплохо. Каждое утро, кроме каши и хлеба, - кусочек масла. На обед хороший суп, каша с мясом. Вокруг было много садов и плантаций. Я-то привык к помидорам, а те, кто с севера, прямо объедались ими. Хватало и яблок, которые мы приносили в гимнастерках, завязав воротник и рукава. Сторожа нас не гоняли, только просили не ломать стебли и ветви. Начальство предупреждало: если схватим дизентерию, будет расценено как членовредительство. Обходилось! Пока молодые, все впрок шло.
Много занимались боевой подготовкой. Изучали винтовку, ручной пулемет, автоматы. Коваленко учил нас разбирать и собирать немецкий автомат МП-40. Нам он нравился. Коваленко сразу предупреждал, что это оружие ближнего боя и все автоматы рассчитаны на стрельбу короткими очередями. Проводились стрельбы из пистолетов ТТ, наганов. Из ТТ я попадал точнее. Чтобы метко управляться с наганом, нужны навыки и сильные пальцы. У пистолета после каждого выстрела курок взводится автоматически, а чтобы выстрелить из нагана, надо приложить дополнительное усилие для взведения курка и лишь затем стрелять. На стрельбище мы иногда хитрили, незаметно взводя курок перед первым выстрелом. Это помогало попасть в цель, но последующие выстрелы уходили в края мишени или "в молоко".