Подлило масла в огонь назначение Пушкина в командировку для борьбы с саранчою. Это поручение, сочтенное за месть, окончательно взбесило поэта: он написал дерзкое письмо, вместе с знаменитым донесением о саранче, и вскоре затем последовало его удаление в Псковскую губернию в село Михайловское, – удаление, шедшее вразрез с желаниями поэта, но, тем не менее, давшее бесценные перлы русской литературе в период жизни на родном пепелище. Трудно, конечно, оправдать в этом деле и Воронцова. Величие человека больше всего было бы видно в том, если бы он, ради удовлетворения личной обиды, не воспользовался своею громадною властью. Но когда читаешь письмо Воронцова к Нессельроде, составленное в простых и убедительных выражениях о неудобствах пребывания Пушкина в Одессе для самого поэта, которого и образ жизни, и окружающие льстецы портят, то невольно хочется верить, что не одно негодование Воронцова было причиною удаления из Одессы Пушкина, но помогла и его прежняя репутация, а также и несомненная решительность тогдашнего центрального начальства, часто делавшего из "мухи слона".
Как бы то ни было, но известно, что Воронцов в год смерти поэта был у его вдовы с выражениями соболезнования, а княгиня Воронцова до конца своей жизни сохранила глубокую и добрую память о поэте. Плохо владея под конец жизни глазами, она заставляла читать вслух произведения усопшего писателя, по смерти которого две одесские газеты "Одесский вестник" и "Journal d'Odessa", основанные генерал-губернатором и бывшие его полуофициальными органами, посвятили теплые и прочувствованные статьи автору злых эпиграмм на Воронцова.
В предыдущей и в этой главах мы проследили по возможности подробно жизнь, деятельность и взгляды последнего знаменитого Воронцова. Мы знаем его отвагу, его стойкость и энергию там, где это было необходимо; его гуманность и приветливость, так сказать, в "буднее" время. Нам знаком его просвещенный взгляд на задачи государственного человека, который должен стремиться к свободному и нестесняемому возрождению общества во всех сферах его деятельности. Воронцов знал цену образования и помог делу просвещения вверенных ему областей, учреждая учебные заведения. Не может не показаться высоко симпатичным его отношение к подчиненным, к крестьянам и солдатам, об избавлении которых от телесных наказаний он старался в то время, когда это считалось почти "якобинством", и ненависть к взяточничеству, когда эта привычка всасывалась с молоком матери. Мы видели и недостатки графа: иногда он склонен был слушать льстецов, может быть, и сам льстил, – к этому льстецы всегда приучат. Иногда граф пользовался своею громадною властью ради защиты личной чести и репутации: употреблял в необходимых случаях суровые меры, что было в очень большой степени присуще тогдашнему времени. Но имея в значительно ослабленной степени пороки той эпохи, он далеко выделялся над нею своими положительными достоинствами, и этого не должны забывать противники Воронцова при осуждении его за недостатки.
Те же качества проявил граф Воронцов и за время его 9-летнего кавказского наместничества, обозрением которого мы и закончим наш очерк.
Глава VIII. Кавказская эпопея
Кавказский хребет. – Горцы и их нравы. – Неизбежность борьбы. – Отчаянная храбрость и мужество горцев. – Богатый материал для героического эпоса. – Назначение Воронцова наместником и въезд его в Тифлис. – Надежды Николая I на энергию и таланты Воронцова. – Шамиль и его успехи. – Первые неудачи. – Кровавый поход в Дарго. – Гибель Пассека и его авангарда. – Любовь солдат к Воронцову. – Выработка рационального плана войны. – Штык и топор. – Воронцов становится князем. – Картины кавказской войны. – Подвиг рядового Осипова. – Сказочные случаи. – Кавказ сдается пядь за пядью. – Мирная деятельность Воронцова на Кавказе. – Усталость и отдых. – Смерть его
От Черного до Каспийского моря на 1500 верст протянулась широкая кавказская горная цепь – одна из грандиознейших в Европе. Окутанные вечным снегом громадные вершины, над которыми слышатся крики орлов, глубокие угрюмые ущелья, в которых бешено мчатся и ревут быстрые реки и шумят водопады, цветущие плодородные долины – делают этот край по красоте и величию одною из таких местностей, каких немного найдется на земном шаре. Климат – от холодного вверху до полутропического внизу; роскошная растительность, плодородная земля в горных долинах, большое количество разнообразных ископаемых – всем наделена эта благословенная страна, представлявшая в прошлом место, куда стремились представители разных племен еще в эпоху переселения народов и куда позже крестовые походы забросили толпы искателей приключений. Такое смешение племен, говорящих на самых разнообразных наречиях, трудно отыскать на всем земном шаре. Несколько больших царств, десятки ханств, бесчисленное количество обществ, управляющихся своими старшинами, населяют Кавказ. В плодородных долинах – малокультурное оседлое население; в мрачных ущельях гор – полудикие, привыкшие к постоянным войнам и грабежам горцы. Живя часто в недоступных местах, похожих на орлиные гнезда, многие горские племена пополняли скудную добычу своего хозяйства отважными набегами на мирное население. Мусульманство, самая распространенная религия на Кавказе и в Закавказье, воодушевляющая и фанатизирующая горцев, в связи с условиями всей их наполненной опасностями жизни, делает их отчаянными храбрецами. Жилища горцев, похожие на крепости для защиты от нападений, красноречиво говорят о воинственных нравах обитателей. Обычай кровавой мести являлся одним из святых законов для этих полудиких людей.
Постоянная, вечная война племен между собою; междоусобия соседних аулов и грозные набеги хищников на мирные Грузию, Гурию и Имеретию – вот картина Кавказа до владычества русских. Немудрено, что такая жизнь способствовала выработке необычайно смелого, ловкого и хитрого воина, воодушевленного фанатизмом, презирающего смерть и привыкшего постоянно смотреть ей в глаза.
И, разумеется, борьба и покорение подобной страны должны были стоить громадных средств и тяжелых кровавых жертв тому государству, которому судьба послала эту борьбу.
Могучий кавказский хребет, обитаемый диким, воинственным населением, спускался своими предгориями к кубанским и донским равнинам громадного государства, уже много потратившего сил на свое "собирание" и развитие политического могущества. В привольные русские равнины, населенные мирным народом, где
Цвели богатые станицы,
Плясал веселый хоровод, -
с гор часто спускались хищники, грабили, жгли и убивали, и, пока успевало собраться русское войско, отважный и свирепый враг был уже далеко, исчезая как ветер.
Война – бесчеловечное, страшное явление, и не скоро еще, быть может, придет время, когда "homo homini lupus".Гоббса станет окончательным анахронизмом. Но бывают роковые исторические положения, когда война является фатальною необходимостью, и как бы ни был гуманен правитель, как бы он ни осуждал свирепый обычай, остаток далекого прошлого, – производить массовые убийства, он силою обстоятельств принужден бывает санкционировать войну.
В таком же положении была и наша родина, придвинувшаяся своими равнинами к громадному горному гнезду, из которого налетали хищники на мирные села и города, производили опустошения и бесследно скрывались. Государство требовало "округления границ" и должно было с этой своей окраины опираться на мощную кавказскую цепь, способную составить прочную естественную преграду против наших закавказских соседей. Началась кавказская война – эта колоссальная драма для целых десятков племен, защищавших до последней капли крови родные гнезда и все-таки сдававшихся и покидавших их под натиском упорного врага, приводившего с севера на место погибших новые батальоны. Это была не нынешняя война, уничтожающая врага по математическим правилам, часто с дальних расстояний, и почти не нуждающаяся в солдате как в личности; это был, скорее, поединок, где враги сходились грудь с грудью и вопрос решало личное мужество.
Если бы на Кавказе были поэты, обладавшие фантазией создателей индийского эпоса, то ими созданы были бы могучие образы героев, перед которыми побледнели бы теперешние витязи северных саг и индийских сказаний. Страшно читать про эти кавказские битвы, где солдаты лезут на отвесные скалы, цепляясь за кусты, опираясь на ружья, к засевшим на вершине, поющим свою предсмертную песню, мюридам; или про эти свалки на завалах, за которыми укрылся отчаянный враг, решившийся дорого продать свою жизнь...
Много уже прогремело имен кавказских героев, воспетых в солдатских песнях и оставивших страшную память у горцев: Цицианов, Котляревский, Ермолов... К этим знаменитым именам прибавились впоследствии имена Воронцова, Барятинского и Евдокимова.
В 1844 году, 27 декабря, граф Михаил Семенович Воронцов, уже 63-летним стариком (он родился 19 мая 1782 года), был назначен наместником кавказским и главнокомандующим кавказских войск, с правом, однако, проводить некоторое время ежегодно в Крыму. На это новое служение Воронцов призывался собственноручным письмом императора Николая, надеявшегося на мужество и таланты графа. Последнему были предоставлены громадные права и полномочия, каких еще не было никому дано до того времени, и на нем же было оставлено главное заведование Новороссийским краем.
Все русское и сочувствующее нам туземное население на Кавказе ликовало: слава о Михаиле Семеновиче как о богатом, приветливом и просвещенном вельможе, как о знаменитом воине и умудренном опытом государственном муже, наконец, как о добром и прекрасном человеке – давно уже ходила по Кавказу, близкому к району недавней деятельности Воронцова. Было немало на Кавказе и прежних сослуживцев графа, сохранивших о нем хорошую память и передававших добрые вести о новом наместнике. Все были довольны, тем более, что Нейгарт, предместник Воронцова, оставил по себе не совсем хорошие воспоминания. Новый начальник, по дороге к месту службы, заехал к своему другу, старому кавказскому ветерану Ермолову посоветоваться о предстоящих задачах.
В марте 1845 года состоялся царственный, по своей торжественности и великолепию, въезд в Тифлис кавказского наместника. Далеко за город вышли к нему и власти, и обыватели. Гремела музыка, слышались выстрелы, гудела зурна; яркое и теплое кавказское солнце освещало пеструю волновавшуюся толпу, состоявшую из смеси всех племен, наречий и состояний. На другой день состоялся во дворце прием разных лиц, и новый "сардарь" (главнокомандующий) показал себя ласковым, добрым и простым человеком.
Но вовсе не в расчете на свойственную ему "мягкость" послан был Воронцов на Кавказ. Напротив, император Николай рассчитывал на его способность к энергическим мерам, на не знающее устали трудолюбие и на способность рядом мощных ударов сломить непокорный Кавказ, стоивший уже государству и бесчисленных миллионов, и громадных кровавых жертв. Рассчитывалось, кроме того, на большой административный опыт графа для водворения на месте порядка и для прочного соединения этой непокорной окраины с русским государством.
В энергической, мощной руке для ведения войны на Кавказе являлась крайняя необходимость. Во главе горцев тогда стоял Шамиль – хитрый, энергичный и смелый человек, объединивший под своею политической и религиозной властью фанатические толпы врагов и обнаруживший в успешном ведении войны с русскими несомненные военные таланты. Эти успехи, в свою очередь, еще больше подняли его авторитет в глазах населения и возбудили в последнем надежду на полное освобождение от "урусов".
Шамиль, скромно проживавший последние годы своей жизни, после падения Гуниба, в Калуге и порою обнаруживавший совсем несвойственную герою сварливость и скаредность, много стоил крови и денег за те десятки лет, в которые он воевал с нами, пока его не сломила энергическая рука князя Барятинского в "орлином гнезде" Гунибе... Года за два-три перед назначением Воронцова успехи Шамиля достигли наивысших размеров: целые десятки русских укреплений были взяты мюридами, гарнизоны их истреблены, совершены самые отчаянные набеги в русские владения, и многие, прежде покорные нам аулы отложились от нас... В перспективе виднелись повальное восстание и неисчислимые бедствия для нашего владычества на Кавказе. Необходимо было остановить дерзкого врага, нужно было проникнуть в глубь его страны и там нанести ему решительное поражение.
Но первые шаги Воронцова в этом направлении были печальны. Экспедиция в Чечню для взятия аула Дарго, тогдашней резиденции Шамиля, завершилась громадными потерями в несколько тысяч человек и еще более подняла дух Шамиля и горцев. Правда, Дарго, аул в несколько десятков укрепленных саклей, был взят; но какое это могло иметь значение, когда Шамиль мог из каждого дагестанского или чеченского аула сделать неприступную твердыню?
Обратный поход войск через дебри Ичкеринских лесов, наполненных массами неприятеля и десятками завалов, был похож на шествие римских легионов Варра в Тевтобургском лесу. В некоторые моменты этого похода можно было опасаться гибели всего отряда и плена главнокомандующего. Знаменитый кавказский герой Пассек погиб почти со всем своим авангардом, и даже самые опытные и храбрые генералы, прокопченные порохом кавказских битв, едва спасли страшно поредевший отряд, к которому подоспело подкрепление из крепости Грозной.
Но Воронцов не так был виноват в исходе этого дела, план которого разрабатывался в Петербурге и уже готовым был вручен для исполнения. Наместник указывал на необходимость отложить экспедицию до его личного подробного ознакомления с делами, но желание императора Николая I унять Шамиля и присутствие большого количества войск на Кавказе в 1845 году решили вопрос в пользу начала немедленных действий.
Тем не менее, эта экспедиция, стоившая так много жертв, сдружила закаленные кавказские войска с их новым вождем: он сам разделял тяготы экспедиции в простой походной палатке. Во время отступления в глубине чеченских лесов для облегчения лошадей, предназначенных для раненых, он приказал вместе с имуществом отряда сжечь и свой большой, ценный багаж. Ласковое, участливое отношение к солдатам и в особенности к раненым за этот достопамятный поход надолго сохранилось в сердцах войск, а поведение вождя, его неутомимость и та постоянная нравственная бодрость, которую он проявлял в эти тяжелые дни, подкрепляли солдат и прогоняли панику.
Так началось кавказское служение Воронцова. Было еще несколько таких же, сопряженных с огромными жертвами, походов, в основе которых лежала мысль, может быть и вполне правильная по отношению к Европе, но совсем ложная на Кавказе: взятием резиденции покорить страну.
Так были взяты шамилевские укрепленные аулы в Дагестане: Гергебиль, Салты и Чох (1847 – 1849 годы).
Эти экспедиции, проникавшие в сердце родины горцев, все-таки должны были дать последним идею о могуществе русских и заставляли многие аулы приносить нам покорность. Но вышеуказанные неудачи, неизбежные в страшном деле войны, вскоре помогли Воронцову выработать более целесообразный план ее, при котором не могло уже быть таких больших жертв, как прежде. Краткая формула этой новой борьбы такова: Кавказ нужно покорять не одним штыком, но и топором. Вырубка широких просек в девственных лесах для беспрепятственного движения русских отрядов зимой, когда неприятелю труднее было действовать в безлиственных дебрях; беспощадное истребление жатвы, имуществ и аулов непокоряющихся и враждебных племен и предоставление льгот и преимуществ изъявляющим покорность горцам, заселение пространств, освобожденных от врага, казацкими станицами и постройка укреплений – вот эта программа для покорения "непокорного" Кавказа, начало осуществления которой положено Воронцовым, а окончательное выполнение доставило славу энергическому князю Барятинскому и графу Евдокимову.
Параллельно с этою программою военных действий должна была осуществиться и программа гражданских реформ и мероприятий, которые имели целью обрусение окраины.
В августе 1845 года Воронцов за экспедицию в Дарго был возведен в княжеское достоинство. "Благодарю Вас душевно, – писал император Николай I Воронцову после страшного, но геройского Дарго, – за новые Ваши подвиги. Я ожидал их от Вас, Вы их исполнили..."
Мы не можем проследить за всеми подробностями военной борьбы на Кавказе и предоставим себе только отметить некоторые ее характерные эпизоды, – пока же перейдем к "гражданской" деятельности Воронцова. Прежде всего Михаил Семенович круто изменил практиковавшееся прежде отношение к туземцам: вместо "затирания" и пренебрежения он показывал к ним все знаки уважения, в особенности к представителям родового грузинского дворянства.
В таких действиях сказывалась мысль государственного человека, желавшего "привязать" к России лучшую часть населения покоренной страны, а также и врожденное джентльменство Воронцова, не позволявшее третировать представителей благородного сословия. Местное дворянство получило право выбора и назначения на разные должности. Несколько дочерей местных князей назначены были фрейлинами к императрице. Есть, конечно, немало представителей совсем иного взгляда на этот предмет; многим удобнее кажется посылать в покоренные страны щедринских "ташкентцев", нежели поручать работу людям из местного общества, знающим обычаи и нравы своей страны; и, конечно, люди, державшиеся такого взгляда, осуждали Воронцова. "Затирает русских!" Этот крик людей, усвоивших себе девиз "горе побежденным", и тогда раздавался около наместника.
Но нам такой образ действий князя кажется и симпатичным, и более дальновидным, чем всякие иные взгляды на отношение победителей, к побежденным.
В эту же систему входили и другие меры: покровительство бракам русских с представительницами местных аристократических фамилий, частые балы во дворце наместника, блеск и великолепие которых действовали на восточную фантазию гостей и др.
Неутомимые занятия старого Воронцова и на Кавказе изумляли его сослуживцев и подчиненных. Вырубка лесов в Чечне и экспедиция в Дагестан заставляли его часто покидать Тифлис и участвовать во многих походах, а также делать объезды в стране, которая была ему еще мало известна. В это уже время болезнь глаз давала себя чувствовать, но не ослабляла энергии Воронцова. "Приветливость" и "мягкость" князя не оставляли его до конца его служения на Кавказе. Доступен он был всем, и это очень нравилось тщеславным туземцам, любившим часто стоять на подъезде дома сардаря (главнокомандующего) и, важно разглаживая усы, раскланиваться с проходящими приятелями, давая им таким образом знать о своем знакомстве с князем. У дома наместника был прибит ящик, куда опускались просьбы, все до одной рассматривавшиеся князем. Одним словом, поведение этого мягкого сановника, не отгораживавшего себя барьером от толпы, давало последней возможность искать у него защиты и справедливости. Рассказывают, что после ухода Воронцова с Кавказа, за которым вскоре последовала и его смерть, там сложилась следующая поговорка, указывающая на добрую память о князе: "До Бога высоко, до царя далеко, а Воронцов умер".