Это был, как я уже упомянул выше, обычный путь для получения повышений по службе молодыми людьми, имевшими сильные протекции. К тому же, гвардейский офицер, получая чин камергера, или камер-юнкера, тем самым получал право на полное безделье. Но надо признаться, что это совместительство должностей - военной в гвардейских полках (которая ни к чему не обязывала) и почетной должности при дворе, имело свои прелести для честолюбивой и богатой молодежи, жадной до удовольствий, открывая ей поприще авантюр и разнообразных впечатлений. Она допускалась на вечера, танцы, игры, придворные спектакли, в эту "святая святых", куда люди, действительно преданные службе, не могли попасть иначе, как при условии достижения самого высокого чина. Это, на самом деле, кажется удивительным: люди без всяких личных заслуг находили широко открытыми для себя двери дворца, тогда как старые генералы, смешиваясь с толпой, напрасно томились в передней, ожидая милостей. Что касается нас лично, то нам было отчего чувствовать себя удовлетворенными, видя ужасного генерал-губернатора нашего края, затерявшимся в столице, едва привлекающим на себя взгляды фаворита и не смеющим показаться ни в каком высшем обществе. Это была маленькая месть, которую приятно было чувствовать. Но кроме этого сознания преимущества нашего общественного положения все прочее оставалось по-прежнему, так как этот губернатор, с которым обращались с презрением в столице, возвратившись в свою провинцию, совершал там те же злоупотребления, что и раньше: он втройне вымещал на бедных жителях своих провинций презрение, которое ему приходилось сносить в Петербурге и, уверенный в своей безнаказанности, грабил и преследовал людей тех семей, к которым не смел подходить в Петербурге. Трудно или почти невозможно было добиться правосудия при постоянных злоупотреблениях произвольной власти; самое большее, чего можно было желать, - чтобы эти злоупотребления не были слишком возмутительны (возмутительны в стране, где ничто не оскорбляет), чтобы соблюдалась хоть какая-нибудь пристойная форма. Все вершилось канцеляристами и секретарями, не имевшими совершенно доступа в салоны, а тем более ко двору и решавшими всякое дело от имени своих начальников, большею частью беспечных, ленивых или глупых. Иметь на своей стороне чиновников канцелярий было верным средством успеха, так как угнетатели и грабители провинций всегда были заодно с разной ничтожной мелюзгой сената и министерств, и благодаря этому правда нигде не могла пробиться наружу.
Наше назначение придворными кавалерами дало нам возможность узнать интимные привычки двора, ближе познакомиться с некоторыми важными сановниками и с некоторыми молодыми людьми, с которыми мы встречались в салонах и с которыми подружились. В довершение всего, оно приблизило нас к молодым великими князьям.
Но скажем прежде о празднествах и церемонии бракосочетания великого князя Константина.
Выбор великого князя стал скоро известен публике. Молодая принцесса Юлия, которая, сделавшись великой княгиней, должна была получить имя Анны, учила уже под руководством священников греческий катехизис и готовилась переменить веру. Говорят, что немецкие принцессы, имеющие кое-какие шансы выйти замуж за русского князя, не получают, благодаря осторожности своих родителей, тщательного религиозного воспитания, или, по крайней мере, не изучают глубоко тех догматов, в которых состоит различие между христианскими исповеданиями. Благодаря этой мере предосторожности, немецкие принцессы легко меняют веру. Верно ли это утверждение, или нет, но легкая склонность к перемене религии, обнаруженная столькими принцессами, дает право на такое предположение; во всяком случае, оно не говорит ничего в пользу их религиозных принципов. Они, большею частью, или совершенно равнодушны к религиозным догматам или же в душе остаются теми же, что были и до своего обращения. Можно было бы долго спорить на эту тему. Честолюбивый расчет родителей может легко взять верх над убеждениями молодежи, но чувство долга не мирится с такими хитростями. И в самом деле ведь унизительно отказываться от своей веры, хотя бы и по принуждению, а тем более из расчетов светской жизни, вопреки совести и убеждениям.
Настал день обращения и крещения, ибо всех, принимающих православие, хотя бы и христиан, непременно вновь крестят. Императорская фамилия и все придворные, одетые в великолепные костюмы, направились в церковь, уже занятую епископами и прочим духовенством. Началось пение и приступили к обряду. Тяжело было видеть молодую принцессу, окутанную платьем из золотой парчи, в массе бриллиантов, идущую, как жертва, убранная цветами, чтобы поклониться иконам, которые не имели в ее глазах никакой святости, чтобы подчиниться требованиям исполнения обрядов, которые не разделялись ни ее убеждениями, ни чувствами. И это было в ней очень хорошо заметно. Она исполняла все это из почтительности, из угождения, не имея другого выхода, не придавая этому никакого значения.
Несколько дней спустя совершилось бракосочетание, и молодая принцесса была отдана молодому князю, едва вышедшему из детства, неистовый характер которого и какие-то странные, жестокие наклонности уже дали пищу не одному разговору.
Парадные обеды, балы, пиршества, фейерверки продолжались несколько недель. Но как и всегда, все эти развлечения, такие шумные, такие прекрасные, не возбуждали веселья. Обряд бракосочетания имеет в себе всегда что-то умиляющее и меланхолическое, это торжественная минута, предрешающая всю будущность лиц, связывающих свою жизнь; присутствуя при этом, нельзя не думать, что счастье двух существ ставится в эту минуту на карту. Что касается брака, о котором идет речь, и сопровождавших его празднеств, то среди всех этих увеселений на них как будто был наброшен покров какой-то зловещей грусти. Тяжелую картину представлял вид принцессы, такой прекрасной, приехавшей издалека для того, чтобы на чужой стороне принять чужую веру и чтобы быть отданной своенравному человеку, который, как это можно было хорошо предвидеть, никогда не будет заботиться о ее счастье. Эти мрачные предчувствия скоро подтвердились признаниями самого великого князя. То, что он рассказывал своим близким о своем медовом месяце, носило отпечаток ни с чем не сравнимого неуважения к своей супруге и самых странных причуд. Стали замечать, что обе великие княгини сдружились. Обе были немки, обе вдали от семьи, обе в одинаковом положении. Вполне естественно, что это побуждало их к взаимному доверию, которое могло служить им утешением в превратностях судьбы и удвоить их счастье, в случае жизненного успеха. Великая княгиня Елизавета, которой предназначено было более высокое положение, несравненно более счастливая, ввиду достоинств своего мужа, была, казалось, поддержкой и покровительницей своей belle soeur, которой она должна была заменить уезжавших вскоре матери и сестер. Неравенство в их положениях еще более укрепляло их связь.
Празднества окончились, Кобурги уехали, и жизнь двора вошла в обычную колею. Устроили прогулки на санях. Екатерина любила иногда кататься по утрам. Дежурные в эти дни камер-юнкеры получали приказ сопровождать ее в своих санях. Однажды при подобных обстоятельствах мне пришлось увидеть Екатерину в утреннем дезабилье и Зубова, без стеснения уходящего из комнат императрицы, в шубе и в сафьяновых сапогах. Это совершенно никого не смутило, действующих лиц ничуть не больше, чем свидетелей.
В Зимнем дворце (он назывался так потому, что двор помещался там зимой) по вечерам собирались в так называемом "Бриллиантовом" зале, потому что там в шкапах, под стеклом, хранились имперские бриллианты. Зала эта с одной стороны сообщалась со спальней императрицы, с ее кабинетами и туалетной комнатой, с другой - с залами, предназначенными для дежурных. Тронная зала, которая также причислялась к частным аппартаментам императрицы, отделяла комнаты дежурных от парадных салонов.
При входе в тронный зал не стояли, а сидели кавалергарды. Это был отряд, сформированный из офицеров, выделявшихся своими заслугами и ростом. Они нисходили по прямой линии от знаменитой роты тех гренадер, которые, в одно мгновение ока, возвели на трон императрицу Елизавету. Императрица Елизавета произвела всех солдат этой роты в офицеры и сделала из них свою личную стражу. Эта стража существовала до смерти Екатерины на том же положении и всегда сохраняла свою роскошную форму. "Пройти за кавалергардами" означало иметь свободный доступ в частные покои. В царствование Екатерины меблировка дворца, конечно, могла быть переменена, но распределение аппартаментов оставалось такое же, как во времена Анны и Елизаветы. Павел затем уже все перевернул вверх дном.
Мне часто рассказывали (за достоверность этого не ручаюсь), что будто бы императрица Анна видела в тронной зале свой собственный призрак-двойник, с короной на голове и со скипетром в руках. Встревоженная среди ночи, она велела стрелять по этому призраку, который тотчас же исчез. Это было незадолго до ее смерти.
В "Бриллиантовом зале" двор обыкновенно собирался по вечерам. Там бывало только самое интимное общество и придворные кавалеры, которых к этому обязывала служба. Императрица играла в карты с Зубовым и двумя другими сановниками. Замечали, что Зубов мало обращал внимание на игру и на свою властительницу. Постоянно рассеянный, он то и дело бросал взгляды в сторону стола, за которым играли с мужьями обе молодые великие княгини. Удивлялись, что императрица не замечала этих приемов, которые всех поражали. Играли также за другими столами. Всюду, кроме салонов императрицы, эти вечера казались бы убийственно скучными, даже и здесь все были рады, что они не затягивались. Императрица не дожидалась ужина; она рано оставляла игру и удалялась в свои аппартаменты. Она важно раскланивалась с княгинями и всеми присутствующими; обе половины дверей, ведущих в ее покои, затворялись. Великие князья и великие княгини, в свою очередь, удалялись к себе. Тогда Зубов, также раскланявшись, направлялся в покои императрицы, и двери закрывались за ним, что некоторым казалось довольно-таки странным.
Иногда вблизи Таврического дворца устраивали две ледяные горы. Великие княгини, княжны и все придворные отправлялись туда кататься с гор на санях, как это делается в России. Искреннее веселье царило на этих катаньях, в которых участвовали молодые, красивые девушки, принятые ко двору. Случилось, что во время одного из таких катаний молодой Строганов дал пощечину полицейскому офицеру, который не хотел его пропустить. Строганов получил в ответ русскую брань; тем все и кончилось. Лучше всего были концерты, которые давались у великой княгини. В Эрмитаже французская комедия и итальянская опера представляли двойное преимущество: пьесы великолепно исполнялись, а публика имела великолепные места. Австрийский посол, граф Кобенцель, обыкновенно разговаривал с императрицей. Никого, кроме великих князей, великих княгинь и придворного персонала, на этих спектаклях не бывало. Они устраивались два раза в неделю. Все здесь было без стеснений, непринужденно и очень приятно. Я, как сейчас, вижу перед собою партер, каким он был тогда. Посередине перед сценой императрица, благодаря своей полноте, занимала двойное место; подле нее граф Кобенцель, с своими косыми глазами, с плешивой головой, покрытой толстым слоем пудры, поддакивающий каждому слову своей собеседницы. Тут же, по обеим сторонам, императорская фамилия, за исключением великого князя Константина, все свежие, красивые лица. Далее следовало остальное общество, размещенное амфитеатром. Здесь ставились лучшие оперы; некоторые из них долгое времи потом еще звучали у меня в ушах. Кроме этого, в Эрмитаже было множество великолепных картин; он очень изменил свой вид при Павле и при Александре.
Довольная браком своего второго внука, Екатерина, казалось, наслаждалась своими досугами, предоставляемыми ей тогдашними политическими обстоятельствами. Все улыбалось ей: дела несчастной Польши закончились так, как она этого хотела; король Пруссии, по ее приказу, уступил Австрии город Краков. Она видела, что все государства склонялись к ее ногам, потворствуя всем ее желаниям и одобряя их; Англия и Австрия старались добиться ее активной помощи в их борьбе с Францией. Неаполь, Рим и Сардиния, дрожа перед республиканцами, стремились к той же цели. Король прусский усиленно старался ничем не оскорбить ее; однако Екатерина, выступая с самыми резкими дипломатическими нотами против революции и Французской республики и возбуждая против них всю Европу, осторожно держалась в стороне от войны; наблюдала разные превратности судьбы своих союзников, очень остерегаясь посылать туда свои войска. И в то время, когда другие истощались в кровопролитной войне, она предосудительным образом, в два приема овладела Польшей и раздала ее остатки; она властвовала над всем севером; перед ней дрожали турки, и, гордясь этой всемирной данью, сидя спокойно у себя дома, она слала войска в Персию, под начальством Валериана Зубова: инстинкты женщины всегда примешивались к предприятиям мужского характера, вернее, к макиавеллизму ее политики. Это были ее последние хорошие дни. Победы Бонапарта в Италии, поступки молодого шведского короля, скоро должны были наполнить горестью последний год ее жизни.
Спектакли, прогулки и балы при дворе еще более сблизили нас, меня и моего брата, с молодыми великими князьями, которые всегда относились к нам с заметной предупредительностью. Я занимался в то время рисованием. Узнав об этом, великий князь Александр заставил меня принести некоторые мои рисунки, которые он, вместе с великой княгиней, очень благосклонно рассматривал.
Глава IV
1796 г.
Разговор, имевший решающее значение. Пребывание в Царском Селе. Близость великого князя Павла с его сыновьями
Перед вскрытием Ладожского озера, когда лед, принесенный оттуда Невой, навевает на Петербург резкий холод, что случается, обыкновенно, в конце апреля, в столице наслаждаются несколькими днями хорошей погоды, с ярким солнцем; мороз в эти дни едва чувствуется, и набережные бывают усеяны гуляющими. Туда устремляется все общество, дамы в изящных утренних туалетах и элегантно одетые мужчины.
Великий князь Александр также часто показывался на прогулке, иногда один, иногда с великой княгиней. Это обстоятельство еще более привлекало туда избранное общество. Мы с братом также бывали среди гуляющих и всякий раз, встречая кого-нибудь из нас, великий князь останавливался, чтобы поговорить, и выказывал нам особое расположение.
Эти утренние встречи составляли, в некотором роде, продолжение придворных вечеров. Отношения наши с великим князем принимали с каждым днем характер все более скрепляющегося знакомства. Весной двор переехал, как всегда, в Таврический дворец, где императрица Екатерина хотела жить более уединенно и принимала по вечерам только самое отборное общество, в котором большая часть придворных кавалеров не принимала участия, если не считать концертов, дававшихся при дворе, на которые являлись по особому приглашению. Великий князь продолжал еще время от времени гулять по набережной. Однажды при встрече со мной, он выразил сожаление, что мы видимся так редко, и приказал мне прийти к нему в Таврический дворец, предлагая погулять по саду, который он хотел показать мне. Он назначил мне день и час.
Установилась уже настоящая весна: как бывает обыкновенно в этом климате, природа спешила наверстать потерянное время, и растительность быстро стала распускаться. Все было покрыто зеленью и цветами.
В назначенный день и час я отправился в Таврический дворец. Мне очень жаль, что я не записал точное число этого дня, который имел решительное влияние на большую часть моей жизни и на судьбы моего отечества. С этого дня и после этого разговора, который я хочу передать, началась моя преданность великому князю, я могу сказать, наша дружба, породившая ряд событий, счастливых и несчастных, цепь которых тянется еще и сейчас и будет давать знать о себе в продолжение еще многих лет.
Как только я явился, великий князь взял меня под руку и предложил пройти в сад, желая, как он выразился, услышать мое мнение об искусстве англичанина-садовника, который сумел убрать сад с большим разнообразием и притом так, что ниоткуда нельзя было видеть конца сада, несмотря на то, что он был невелик.
Мы обошли сад во всех направлениях, за три часа очень оживленного, беспрерывного разговора.
Великий князь сказал мне, что поведение мое и моего брата, наша покорность в столь тяжелом положении, спокойствие и безразличие, с которым мы все приняли, не придавая ничему никакого значения и не уклонившись от неприятных нам милостей, - все это возбудило его уважение и доверие к нам; что он сочувствовал нам, угадывал наши чувства и одобрял их, что он испытывал потребность разъяснить свой действительный образ мыслей; что ему было невыносимо думать, что мы считаем его не тем, чем он является на самом деле. Он сказал мне тогда, что совершенно не разделяет воззрений и принципов правительства и двора, что он далеко не оправдывает политики и поведения своей бабки и порицает ее принципы; что его симпатии были на стороне Польши и ее славной борьбы; что он оплакивал ее падение; что, в его глазах, Костюшко был великим человеком по своим доблестным качествам и по тому делу, которое он защищал и которое было также делом человечности и справедливости. Он признался мне, что ненавидит деспотизм везде, в какой бы форме он ни проявлялся, что любит свободу, которая, по его мнению, равно должна принадлежать всем людям; что он чрезвычайно интересовался Французской революцией; что не одобряя этих ужасных заблуждений, он все же желает успеха республике и радуется ему. Он с большим уважением говорил о своем воспитателе Лагарпе, как о человеке высоко добродетельном, истинно мудром, со строгими принципами и решительным характером. Именно Лагарпу он был обязан всем тем, что было в нем хорошего, всем, что он знал, и в особенности - теми принципами правды и справедливости, которые он счастлив носить в своем сердце и которые были внушены ему Лагарпом. Обходя сад вдоль и поперек, мы несколько раз встретили великую княгиню, которая также прогуливалась. Великий князь сказал мне, что его жена была поверенной его мыслей, что она одна знала и разделяла его чувства, но что, кроме нее, я был первым и единственным лицом, после отъезда его воспитателя, с кем он осмелился говорить об этом, что чувства эти он не может доверить никому без исключения, так как в России никто еще не был способен разделить или даже понять их; что я должен был чувствовать, как ему будет теперь приятно иметь кого-нибудь, с кем он получит возможность говорить откровенно, с полным доверием.
Разговор этот, как легко можно себе представить, был полон излияниями дружбы с его стороны, выражением удивления, благодарности и уверениями в преданности, - с моей.