3 мая
Утром работаю у себя в комнате. Во второй половине дня просматриваю с Сартром еженедельники. В заметках в "Кавалькад" и в "Фонтен" отмечается, что мы ходим теперь не в кафе "Флора", а в "Пон-Руаяль". Довольно доброжелательная статья Валя об экзистенциализме в связи с лекцией Мерло-Понти.
Мы с Сартром в который раз задаемся вопросом, какая связь существует между трезвостью взглядов и свободой и действительно ли наша мораль – мораль аристократическая. Заходит Бост. Он говорит, что в "Комба" большое волнение из-за статей Олливье и Арона, которые пропагандируют нет; в газете многие люди будут голосовать да, и они хотят развернуть кампанию, призывающую голосовать за социалистов, иначе "Комба" станет правой газетой. Похоже, что всех удерживает в газете личное обаяние Пиа, которого его антикоммунизм заставляет забыть, что он считает себя человеком левых взглядов.
4 мая
Серое, немного холодное утро. Я иду к Лейрисам за беседой Стефана и Мальро. Мальро предстает там довольно несимпатичным; он принимает себя и за Гете и за Достоевского сразу и обо всех к тому же говорит с большим недоброжелательством. По поводу Камю, например: "Прошу вас, будем серьезны. Мы ведь не в кафе "Флора". Поговорим лучше о Лабрюйере или Шамфоре". Стефан сказал ему (не знаю, откуда он это взял): "Сартр хочет написать большую гнусную книгу о Сопротивлении". – "Я напишу другую, которая не будет гнусной". Однако Мальро достаточно хорошо отбивался от обвинений в склонности к фашизму: "Когда пишут то, что написал я, фашистом не становятся".
В кафе "Флора" я встречаю Пуйона и Боста. Пуйон вернулся из Нюрнберга. Забавно смотреть, рассказывает он, как все соблюдают правила игры: и адвокаты, и обвиняемые. Пуйон напишет статью об этом для "Тан модерн". Он говорит, что если будет голосовать, то ответит нет, потому что как статс-секретарь присутствовал при выработке конституции и находит ее отвратительной; но ему не придется голосовать, так как для этого надо ехать в провинцию.
Еду с Бостом в Божон. Ольга не теряет терпения.
В коридорах отеля листовки: "Голосуйте нет". Мы с Сартром считаем, что люди, независимо от того, проголосуют они да или нет, сделают это против воли. "Я отбиваюсь", – заявляю я. "Очень плохо так говорить!" – возражает Сартр. "Но вы даже не голосуете". – "Главное – не в том, чтобы голосовать, а знать, как проголосовал бы". Мне остается только смеяться, как сказал бы Джакометти.
Воскресенье, 5 мая
Бывают дни, когда я, основательно поработав перед этим, чувствую себя подобно тем рыбам, которые, насладившись до изнеможения совокуплением, выбрасываются на скалы, умирающие, лишенные своей субстанции. Вот так и сегодняшним утром. Мне снились скверные сны, и сердце замирает от страха. Голубое небо, сильный ветер; продают газеты, громко выкрикивая их названия, спорят даже на перекрестке: сегодня референдум.
Вечером у "Шерами" сообщают по радио результаты референдума. Ко всеобщему удивлению, похоже, больше нет, чем да. Много воздержавшихся. Дело в том, что люди затрудняются сказать да, равно как нет.
Понедельник, 6 мая
Результат референдума: 52 % проголосовали нет против 48 %, проголосовавших да; 28 %; воздержались. "Юманите" и "Попюлер" уже распроданы; правые, разумеется, довольны.
Я обедала в "Пти Сен-Бенуа" с Мерло-Понти, он отстаивает коммунистическую точку зрения, далее мы переходим к философии Сартра, которого он упрекает в недостаточном отражении жизненности мира. Это пробуждает во мне желание писать мое эссе, но я устала, сама не знаю почему. Сартр чувствует себя превосходно; он побрился и надел новенькую синюю пижаму.
В четыре часа я поднимаюсь к себе в комнату, я до того устала, что сплю добрых два часа. Потом принимаюсь за работу, и внезапно в голову мне приходит множество мыслей. В десять часов я спустилась взглянуть на Сартра. В комнате было совсем темно, только маленькая лампочка у него над головой. Там находились Жене и Люсьен.
Вторник, 7 мая
Чай, газеты, работа. Сартр начинает работать над своими американскими зарисовками, его это сильно утомляет. Ко мне заходит Жене. У него только что состоялся неприятный разговор с Галлимарами по поводу утерянной рукописи; отругав их, он еще добавил: "Ко всему прочему ваши служащие позволяют себе называть меня педиком!" Клод Галлимар не знал, куда деваться. Еду с Бостом в Божон. Ольге сделали последнее поддувание, но результат она узнает только завтра. В кабинете рентгеноскопии она видела девушек, которым только что делали иссечение спаек, она потрясена. Ольга с трудом выносит и этот белый свет в своей палате, и эти окна, позволяющие наблюдать за ней из коридора.
В кафе "Флора" Монтандон показывает мне номер "Лабиринта", где сообщается о наших лекциях в Швейцарии с довольно хорошими фотографиями Сартра и меня. У Галлимара я встретила на лестнице Шамсона, он спросил меня о Сартре. "У него свинка", – ответила я. Попятившись, он стал спускаться: "Но это заразно". – "Очень заразно, наверняка я сейчас передаю ее вам". Он убежал. Визит Риретты Низан. Она принесла мне письмо Низана к его родителям, написанное, когда ему было семнадцать лет: в нем рассказывается об одной беседе с Сартром, когда оба, сидя на ступеньках лестницы, заявили, что они подлинные сверхчеловеки, и далее он излагает все вытекающие из этого моральные соображения. Я возвращаюсь. Вместе с Сартром просматриваю письма и рукописи, которые принесла из редакции журнала.
8 мая
Немного болит голова, однако работается все-таки хорошо. Вторая часть эссе дается с трудом, но мне интересно открывать собственные мысли.
Сартр делает первые шаги. Мы идем выпить по стаканчику в мартиниканскую "Рюмри", обсуждая журнал и эссе "За мораль двусмысленности".
Вечер у него в комнате с Бостом. Мы снова спорили о коммунистах. И будем голосовать за них, однако мне по-прежнему кажется невозможным прийти к идеологическому согласию. Долгие пророчества. Проблема отношений с ними для нас наиважнейшая, а они не позволяют найти ей решение, это тупик.
9 мая Я в раздражении: стоит мне поработать два часа, как начинает болеть голова, а между тем работа меня интересует. Во второй половине дня мы вышли прогуляться с Сартром, заглянули к его матери, он любовался своей будущей комнатой.
10 мая Сартра пришел навестить Витольд. Обсуждается возможность гастролей в Италии и одного представления "За закрытыми дверями" в Швейцарии; Витольд в нерешительности, так как в июне снимается в фильме. Я обедаю с ним у "Липпа", потом иду за Сартром. Мы садимся на террасе "Дё Маго", погода прекрасная. Мы правим экземпляр "Мертвых без погребения", чтобы отдать его для перепечатки Нажелю. В редакции журнала большое волнение. В "Тан модерн" вместе с Кено и Масколо приходит Витторини; вид у него застенчивый, и он плохо говорит по-французски. Он сожалеет, что в Италию нас пригласил Бомпиани, это реакционный издатель. "Если бы вы были приглашены моей партией, вас всюду возили бы на машине. Элюара возили повсюду", – заметил Витторини. Мы решили обменяться номерами своих журналов, в Милане мы подготовим итальянский номер. Пришел Гастон Галлимар. Я заглянула в его кабинет и сразу убежала, иначе пришлось бы пожимать руку Мальро и Роже Мартену дю Гару: эти двое таскают за собой тяжелый груз глубокомыслия, и логово Гастона Галлимара источало запах фимиама. Гастон хотел поговорить со мной о Жене, приславшем ему после сцены с Клодом оскорбительное письмо. Он чуть ли не извинялся передо мной, уверяя, что рукопись не потеряна.
Суббота, 11 мая
Работа продвигается медленно, я устала; досадно натыкаться на препятствия в собственной голове. Обед у "Липпа" с Сартром и Понтали. У Одетты Льётье Дюллен подписывает книги. Книжный магазин украшен Камиллой с помощью масок, фотографий и множества прекрасных вещей. Дюллен великолепен, в окружении толпы своих почитателей он выглядит довольным.
Я хотела поработать, но сплю, голова тяжелая. В шесть часов спускаюсь к Сартру. Там вся струящаяся Натали Саррот в красивом ярко-синем костюме, она не спеша объясняет, что мы и есть "Замок" Кафки; в наших регистрах у каждого свое число, которого никто не знает. Мы отводим такое-то количество часов в год одному, такое-то количество часов другому, и невозможно добиться хотя бы одного лишнего, даже если броситься под автобус. После часовой аргументации нам удается убедить ее, что мы питаем к ней дружеские чувства. Она, впрочем, признается, что в ее глазах мы представляем собой чистую абстракцию и что ей плевать на нашу индивидуальность, случайную и человеческую. Она говорит нам о своей статье, посвященной Валери, которая наверняка будет довольно интересной.
Воскресенье, 12 мая
Времени на дневник не хватает. Я едва успеваю записывать кое-какие занятные подробности. Небо хмурится, и каштаны начинают осыпаться.
Этим утром я работала, купив предварительно в "Дё Маго" сигареты и воскресные булочки. В полдень я встретила там Панье, который принес очень забавную статью об истории Учредительного собрания. Обед с Сартром у "Липпа". Заходил Витольд, чтобы обсудить итальянские и швейцарские планы. Кофе в "Монтана". Работа. Я ощущала прилив сил, потому что у меня наконец-то не болела голова. Я все начала заново, это самый интересный момент, когда переписываешь и вырисовывается что-то определенное. В шесть часов собрание коллектива "Тан модерн" в комнате Сартра. Его мать испекла оладьи, а я принесла коньяк, купленный у хозяина отеля. Пришел Виан со своей трубой, он будет играть в "Пуэн Гамма", так он зарабатывает себе на жизнь. Его "Хроника лжеца" немного поверхностна, но забавна. Собрались Полан, Понтали, Виве и его друг, утверждавший, что нельзя упрекать Стейнбека за то, что он написал "Бомбы вниз", так как книга не удалась. Решено было изучить американскую "ангажированную" литературу: каким образом Стейнбек, Дос Пассос, Фолкнер позволили мобилизовать себя и занялись пропагандой в пользу Государства. Пришел также Роже Гренье, а Бост премило явился в семь часов, когда все уже закончилось: три следующих номера забиты до отказа.
Бост остался у нас. Он рассказал, что к Ольге приходили молоденькие больные; ее поразила та жесткость, с какой они говорят о своей болезни. По их словам, мужчины держатся хуже женщин. Некоторые часто перемахивают через решетку балкона, хотя она очень высокая и вогнута внутрь. Существует, конечно, флирт между двенадцатым этажом и одиннадцатым, где находятся мужчины. Бывают нередко спектакли, и тогда все спускаются в пижамах. Они презирают нетуберкулезных больных, а друг друга уважают в зависимости от степени болезни и моральной стойкости.
13 мая
Проснулась я поздно, было уже почти девять часов. Настроение хорошее, ибо я не чувствую усталости, и Сартру лучше, а в субботу мы едем в Швейцарию. Роллан пригласил нас в "Констанс", сказав: "Мы будем среди друзей – с Эрве и Куртадом". В его голосе – ни малейшей иронии: письменные оскорбления не в счет.
Обедаем с Джакометти в "Каск".
Как, спрашивается, примут Бретона по возвращении его в Париж? Арагон был удручен отсутствием энтузиазма в отношении романа Эльзы Триоле "Никто меня не любит"; он верит в фашистский заговор.
Во "Флоре" я нахожу три прекрасных объемистых американских книги, из которых мы выбираем тексты Райта для номеров августа – сентября.
С трех до шести я работаю. Захожу во "Флору" повидаться с Монтандоном, чтобы уладить вопросы, связанные с путешествием в Швейцарию.
Ужинали с Бостом в комнате Сартра яйцами и тушенкой. В одиннадцать часов глаза у Сартра становятся неестественно розовыми, и мы оставляем его спать. Выпиваем по стаканчику у "Шерами", где таинственный генерал угощает нас еще стаканчиком.
Возвращаюсь в полночь, в течение часа перечитываю этот дневник и делаю записи. Хотелось бы больше поработать над ним. Наконец я в постели, меня одолевает сон, я почти не различаю слов. С улицы доносится тихий шум дождя и отдаленные шаги. Завтра буду работать и скоро поеду в Швейцарию.
Вторник, 14 мая
Унылое пробуждение. Я думаю о тех действиях, которые предстоит предпринять; терпеть не могу таких действий, а главное, терпеть не могу думать о том, что их надо предпринять, тем более что я долго об этом думаю, потому что ничего не предпринимаю. Нахожу в стенном шкафу рукопись романа "Кровь других", которую собираюсь дать Адамову для продажи в пользу Арто. Это великолепная рукопись, помятая, с помарками, написанная на листках разнообразного формата разными чернилами и даже разными почерками. По сравнению с книгой это выглядит живым, ощущаешь, что это часть тебя, вспоминаются некоторые моменты, когда все это писалось.
Предпринимаю действия. Работаю в "Пон-Руаяль". В половине шестого поднимаюсь в редакцию журнала. Снова спускаюсь в "Пон-Руаяль", чтобы встретиться с Вианом, который принес мне свой роман и американскую книгу о джазе, кусок из нее переведут. О джазе он говорит со страстью. Его роман "Пена дней" необычайно забавен, в особенности лекция Жан-Соля Партра и убийство с помощью сердцедёра.
В восемь часов возвращаюсь с Сартром, он очень устал. Приятное вечернее время с мокрой листвой, с зелеными и красными огнями, кое-где освещенными окнами и гаснущим светом в небесах.
Мы едим ветчину, изучая добычу, принесенную из редакции. Заходит Бост. У Ольги спайки, ее плохо лечат в этой больнице, ей необходимо уйти оттуда. Он рассказывает, что в одной американской тюрьме произошел бунт, пятеро заключенных убиты, но когда он попытался что-либо разузнать, офицеры все гневно отрицали.
В речи, произнесенной в Сорбонне по случаю юбилея Декарта, Торез отстаивал свое право на Декарта: это великий философ-материалист.
15 мая
Два часа ожидания в швейцарской дипломатической миссии. Но они проходят быстро, потому что я читаю "Пену дней" Виана, которая мне очень нравится, в особенности печальная история Хлои, умирающей с нимфеей в легком. Он создал свой особый мир, это редкость, такое всегда меня волнует. Последние две страницы потрясают; диалог с распятием равнозначен "Нет" в "Недоразумении" Камю, только здесь это звучит более сдержанно и убедительно. Что меня поражает, так это правда романа и его огромная нежность.
Обед и кофе с Сартром у "Липпа", во "Флоре", у "Шерами". Я купила прекрасный путеводитель по Швейцарии; меня это радует и огорчает, так как я знаю, что столько всего можно увидеть, но сделать этого я не смогу. Боюсь, как бы путешествие не стало чересчур официальным. И все-таки я радуюсь.
Четверг, 16 мая
Весна возвращается. Выйдя купить сигареты, я вижу на тележке зеленщика великолепные пучки спаржи, до середины завернутые в красную бумагу на фоне зеленой, это очень красиво. Работа. Я редко испытывала такое удовольствие от процесса писания, особенно когда в половине пятого возвращаюсь в эту комнату, атмосфера которой еще пропитана густым утренним дымом, а на столе бумага уже покрыта зелеными чернилами; и сигарету и авторучку приятно держать пальцами. Я очень понимаю Дюшана, сказавшего Босту, когда тот спросил его, не случается ли ему сожалеть, что он больше не пишет картины: "Я сожалею об ощущении, которое давал мне тюбик с краской, когда я нажимал на него и краска касалась палитры; это было приятно". Физическая сторона письма приятна. И потом, мне кажется, что даже внутри у меня что-то раскрывается, хотя, возможно, это иллюзия. Во всяком случае я ощущаю: мне есть что сказать. И еще есть план романа, который начал у меня зарождаться вчера у "Шерами".
Ужин в "Каталан" с Сартром и Бостом, они без стеснения говорили мне о Нью-Йорке.
17 мая
В полдень во "Флоре" мы с Сартром знакомимся с Супо. У меня всегда возникает странное ощущение, когда я встречаюсь с человеком, которым восхищалась в двадцать лет и который казался мне недосягаемым, а теперь он оказывается зрелым мужчиной во плоти. Супо спрашивает меня, не хочу ли я поехать в Америку. Он обещает устроить приглашение туда в октябре, если я действительно этого хочу, он развеселил Сартра, так как, похоже, опасается моей слабости. Разумеется, я хочу, и я настаивала, я умираю от желания туда отправиться, и в то же время у меня слегка замирает сердце при мысли уехать на четыре месяца.
В редакции мы сверстали девятый номер. Теперь мы располагаем большим количеством текстов, и это чудесно. Люди приходят, но не задерживаются, и мы спокойно работаем. Мерло-Понти сказал нам, что Нерон вроде бы вышел из тюрьмы. Вместе с Лейрисами, Кено и Джакометти мы выпиваем по стаканчику в "Пон-Руаяль". Ужин в "Гольф-Жюан" с Джакометти и Бостом. Джакометти рассказывает о Пикассо, которого видел накануне, тот показывал ему рисунки. Выходит, что перед началом каждой новой работы Пикассо чувствует себя подростком, едва начинающим открывать для себя возможности искусства. "Я думаю, что начинаю кое-что понимать. Впервые я сделал рисунки, которые действительно заслуживают этого названия", – говорит Пикассо и радуется, когда Джакометти отвечает ему: "Да, есть прогресс".
18 мая
Этим вечером я уезжаю в Швейцарию. Вот уже три недели, как я почти не выхожу из своей комнаты, встречаясь лишь с Сартром и Бостом. Это успокаивает и приносит свои плоды. Во второй половине дня я села у окна "Флоры", наверху, я вижу мокрое шоссе, платаны, которые треплет пронизывающий ветер. Народу много, и внизу очень шумно. Чувствую я себя здесь не очень хорошо. Думается, я никогда больше не стану здесь работать, как делала все эти годы.
За мной зашел Бост. Мы едем в Божон. Ольга рассказывает нам о больных, которых видит. Она говорит, хуже всего то, что люди постепенно смиряются, по мере того как теряют жизненные силы.
Поезд на Лозанну. Мы в купе одни с маленькой темноволосой девушкой, которая всю ночь прижимает к сердцу свой саквояж; она спит сидя. Я же ложусь и сплю довольно хорошо. Мне вспоминается одна поездка в Лимузен, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, всю ночь я провела у окна, глотая угольную пыль и чувствуя свое несравненное превосходство над взрослыми, разомлевшими от жары в купе. По таким вот вещам я ощущаю, что постарела. Лишь на мгновение в небе, затянутом облаками, блеснул яркий луч луны, а утром в свете тускло розовеющей зари – горы. Так часто бывает при пробуждении, когда после долгого сна я переношусь вдруг в очень далекое раннее утро.