Приехал я в город Свободный. Меня встретили, забрали из вагона, отвели на стадион. Там на мое имя выписали документы, в которых говорилось, что я работаю в изыскательской партии БАМлага (зэк играть не имел права). На руки документов не дали - они находились у начальника команды. И сразу ко мне прикрепили двух охранников в штатской одежде. Жили мы на стадионе, и всегда рядом с моей койкой была койка охранника.
Мы играли на первенство Дальневосточного края. Сыграли две игры - и обе выиграли. Третья игра у нас была в городе Благовещенске. Приехали мы туда за день до игры. На другой день у нас была тренировка. После тренировки я познакомился с девушкой и пошел провожать ее домой. Она жила у реки Амур. Во дворе нас встретил большой пес, который на меня зарычал. Девушка его успокоила, и мы пошли в сад. Там была беседка. Пока мы находились в беседке, пес рычал и лаял. Часов в 12 я от нее ушел. Пришел на стадион, а там - ЧП. Мои охранники полагали, что я убежал, и собирались сообщить об этом начальнику Третьей части. Охранник, который пошел за мной и девушкой, пытался перелезть через забор, но пес порвал ему брюки и поранил ногу. Все уладилось.
На другой день мы играли. С одной стороны стадиона была трибуна, закрытая от солнца, и там располагалась правительственная ложа. В середине первого тайма что-то просвистело над нашими головами. Оказалось, что снайпер через футбольное поле застрелил какого-то большого краевого начальника. Во втором тайме на первых минутах игры у ворот противника меня сильно ударили сзади по правой ноге - так, что с поля меня вывели под руки. И меня отправили в Урульгу.
Я снова приехал в агитбригаду Матусевича. Врач прописал растирание, и через десять дней я приступил к работе. Я приготовил танец "Яблочко" с акробатикой. Мне сделали костюм. Танец очень хорошо проходил, и я включился работать на барабане в джаз-оркестре. Моя занятость программе была очень большой.
Как-то вернулись раньше. Ко мне подошел наш музыкант и сказал, чтобы я подошел к бригадиру. Тот мне сказал, что меня вызывает начальник фаланги. Начальник меня познакомил со своей дочерью и сказал, что мы с ней можем идти гулять за зону. Мы пошли - охрана нас пропустила. Часа два мы гуляли за зоной. Она мне сказала, что десять раз смотрела наше выступление на разных фалангах, ездила с отцом по местам, где мы работали.
Однажды мы работали на одной фаланге, где заготовляли щебенку для подсыпки под шпалы. Ко мне подошел зэк и сказал, что он музыкант и работал в трио "Крэин, Пинки и Шорт". В начале 30-х годов они работали за границей, и по возвращении в СССР их арестовали и дали по 5 лет по 58-й статье. Он мне показал свои мозолистые руки. При этом у него текли слезы, и он говорил, что никогда больше не сможет работать музыкантом.
Дело было осенью. К нашим вагонам в Урульге прицепили паровоз и куда-то без остановок повезли. Привезли нас в Хабаровск. Оказалось, что там проходила партконференция Дальневосточного края, а художественно ее обслужить было нечем, и поэтому срочно агитбригаду из заключенных вызвали со станции Урульга. После нашего выступления к нам на сцену поднялся Блюхер и каждому пожал руку. На следующий день нас повезли на реку Зею. Там воинская часть построила второй мост через реку. В честь этого события прошли торжества, и мы давали концерт в столовой. Переодевались мы в подсобке и на кухне. Я там познакомился с каптером части. Он из Москвы, и мы жили в Москве рядом. Он с этого банкета дал мне много апельсинов, лимонов, мандаринов и конфет. Я открутил одну сторону большого барабана, и он мне насыпал полный барабан. После выступления нам подали машину и отвезли на станцию.
По приезде в Урульгу мы стали готовить программу для Нового, 1937 года. Но в ночь на 13 декабря за мной пришли два энкавэдэшника и забрали в КПЗ. А 15 декабря у меня был день рождения. Все артисты бригады пришли ко мне. В КПЗ мы устроили свидание, и они принесли мне фруктов и сладостей. На другой день меня переслали в город Свободный. По приезде в Свободный меня отвезли в Сколпу (тюрьма в скалах). На следующий день я попросил бумагу и написал начальнику Третьей части. Просил с ним свидания. Не знаю, то ли по моему заявлению, то ли у него были дела в тюрьме, но через день меня отвели в контору тюрьмы, где мы встретились с начальником. Я ему сказал, что ничего не нарушал. Он попросил потерпеть немного.
Глава 4
Котлас - Чибью
Через день меня отвезли на станцию и посадили в проходящий поезд в столыпинский вагон (вагон, в котором полки на ночь соединяются, и там спят по три человека). В то время в каждом поезде был вагон для зэков. Ехали мы куда-то на запад. Проезжая какую-то станцию, услышали по радио бой московских курантов и поздравления Сталина с наступлением 1937 года. В тот день у меня было очень плохо с сердцем. Привезли нас в город Котлас. В Котласе был самый большой пересыльный пункт, там было много трехнарных бараков. Нас расселили по баракам и через день стали гонять по медкомиссиям.
Все это продолжалось дня три. За нашим здоровьем тщательно следили - чтобы не засылать на Воркуту больных. Однажды вечером нас на грузовых машинах отвезли на товарную станцию Котлас. Затолкали в товарные вагоны без нар и сразу отправили. Приехали мы на станцию Мураши. Там нас выгрузили и передали с нашими делами другому конвою. И мы пошли этапом по тракту.
Через пятьдесят километров пришли на этапный лагпункт. Охрана, стоявшая при входе в лагерь, принимала нас с делами от охраны, которая нас вела от станции Мураши. Обувь у нас была плохая и худая. По приходу мы сушили портянки и обувь, снова обувались, пили кипяток и ложились спать на нары. Такие этапные лагпункты обслуживались уголовниками с маленькими сроками - они приносили воду и топили печь, сделанную из железной бочки и стоявшую посередине барака.
Нам давали в день 600 граммов очень плохого, с чем-то смешанного хлеба и 150 граммов соленой трески. Утром выдавали хлеб и рыбу, и почти все зэки сразу ее съедали, а вечером пили кипяток. Я всегда шел первым. У меня был маленький узелок, в котором лежали брюки клеш, матросская тельняшка, полуботинки и "бублик" для копфштейна. Однажды мы пришли после этапа в барак. Я выпил кружку кипятку, просушил ботинки с портянками, обул их, чтобы не украли, и лег спать, положив узелок под голову. Но вскоре проснулся, почувствовав, что у меня из-под головы тянут узелок. Я увидел зэка, который обслуживал барак. В руке у него был топор. Я сгруппировался и спрыгнул с верхних нар ему на голову, как прыгают в цирке, отбивая подкидные доски, схватил топор и пошел на второго зэка, который стоял от меня метрах в четырех и держал в руке нож и мешок с награбленными вещами. Он побежал к выходу из барака, где выбросил нож и мешок, а потом направился к вышке охранника. Я взял мешок и бросил его зэкам, сказав, чтобы разбирали свои вещи. Одному зэку золотую коронку сняли вместе с зубом. Через десять минут явился начальник охраны с двумя охранниками, вооруженными винтовками, и потребовал топор и нож.
Я лег и стал засыпать. Меня разбудили и сказали, чтобы я шел к врачу (в бараке в углу была отгороженная комнатка). Врач налил мне столовую ложку рыбьего жира и с тех пор стал давать мне утром и вечером по ложке.
После неудавшегося грабежа этап наш объединился и стал по вечерам в бараке петь "Чубчик".
В нашем этапе врач со своей аптечкой ехал на санях. Вторые сани были для охраны, которая по очереди на них отдыхала. Я не помню, сколько дней мы шли этапом от станции Мураши до города Чибью. Дойдя до Чибью, мы прошли еще километров пятнадцать, остановились в лесу, спилили несколько сосен, подожгли их, а когда они сгорели, разбросали угли и легли на прогретую землю (мороз был около 45 градусов).
Глава 5
Меня взяли в театр
Когда проходили Чибью, я увидел рекламу театра (там шел спектакль "Лев Гурыч Синичкин"). Наутро другого дня я попросил врача, чтобы он дал мне направление в поликлинику из-за опухоли правого бицепса, и на основании этого направления мне дали пропуск через посты до Чибью. Я пришел в Чибью и пошел сразу в театр. Там я нашел режиссера и сказал, что я акробат, на что он ответил, что акробаты им не нужны. Тогда я сказал, что у меня есть танец. Мне сказали, чтобы я пришел на следующей неделе, в четверг, к 2 часам. Я очень расстроился, пошел в поликлинику, отметил пропуск и пошел в лагерь. А там уже стояла брезентовая палатка и две печки (когда я уходил, на том месте ничего еще не было). Пока я шел до Чибью и обратно, меня шесть раз останавливали и проверяли пропуск. Пришел я в лагерь очень расстроенный. Доктор спросил, как мои дела. Я сказал, что мне надо в четверг идти в театр к 2 часам. Он сказал, чтобы я не расстраивался. Лагерь уже ходил на лесоповал. Доктор мне выписал освобождение от работы.
Я усиленно готовил танец "Яблочко". В четверг с утра я получил справку и пошел в театр. Там я встретился с режиссером, который познакомил меня с пианистом. С ним я уточнил ритм танца. Я пошел на сцену за боковую кулису и переоделся (костюм у меня был с БАМлага). Долго ждал. Пианист от волнения выгрыз кусок падуги.
Просмотр состоялся во время перерыва в репетиции. Танец был построен на акробатических трюках. В конце каждой музыкальной фразы - сальто-мортале или флик-фляк. Одну музыкальную фразу целиком я прыгал на руках и заканчивал арабскими колесами на месте в очень быстром темпе. Мой танец артистам и режиссеру понравился. Режиссер подозвал какого-то работника театра. Он меня повел по конторам, где меня зачислили в театр, поставили на довольствие. После этого повели меня в барак, в котором я должен был жить. Посреди барака шел коридор, по обе стороны от которого были комнаты на четыре койки (по две койки у стены). В центре каждой комнаты стояла печь. Жили в бараке работники театра. Зэк, который меня привел, показал мою комнату и кровать. Я стал знакомиться с хозяевами комнаты. Слева от двери жил Георгий Дутченко, украинец, оперный певец, баритон. До ареста он работал в Киевском оперном театре. Вторым был Алеша Попов, хормейстер, до ареста работавший с Ольгой Высоцкой, диктором на Центральном радио. С правой стороны жил Михаил Названов, драматический артист из МХАТа. Его арестовали после поездки за границу и дали 5 лет по 58-й статье. На другой день меня познакомили с балериной Валентиной Ратушенко. Мы с ней стали репетировать и сразу сделали танец. Ратушенко родом была с Украины, но жила в США. Она приехала в Китай, в город Харбин. Передавая КВЖД Китаю, СССР предложил желающим вернуться на Родину. Среди согласившихся была Ратушенко. Но вместо Украины она попала в Усть-Вымский лагерь с 5 годами по 58-й статье. Она работала в театре балериной и балетмейстером в опереттах. Ратушенко поставила мне танец грума. Помимо танца я в качестве барабанщика присоединился к джаз-оркестру.
В театре организовали выездную эстрадную бригаду, которая ездила по лагпунктам с концертами. Однажды мы выступали на одном лагпункте, где заключенные были родственниками Зиновьева и других высших политиков. Они работали с радиоактивной водой. Сначала те, кто начинал работать в этом лагере, поправлялись и чувстовали себя хорошо, но потом мясо у них начинало отходить от костей.
У нас была театральная столовая и барак, в котором жили только работники театра. Мы с Ратушенко приготовили несколько новых танцев. Ратушенко дружила с Михаилом Названовым.
Итак, я стал нужным работником в театре. Барак был с кирпичными печками, которые совсем не держали тепло. Вечером мы приходили в барак, топили на ночь печь, а утром, если на улице была температура 30 или 40 градусов ниже нуля, то у нас в комнате было всего лишь на десять градусов теплее - разве что ветра не было. Мои партнеры по комнате, не вылезая из-под одеяла, брали белье и одевались, а я вставал с постели и бежал на улицу, чтобы, зайдя в барак, сразу же одеться.
Глава 6
В особом лагпункте. Я объявляю голодовку
Так я прожил, работая в театре, до декабря 1937 года. В начале декабря, ночью, пришли два охранника и увезли меня в КПЗ. На другой день меня перевезли в лагерь, на Особый лагпункт. Там была не лесозаготовка, не строительство железной дороги на Воркуту, а лагерь, где истребляли заключенных, осужденных по статье 58-й военным трибуналом. Давали 300 граммов хлеба пополам с опилками и пол-литра затирухи (мука, разведенная в воде). Работать не было смысла, все равно это ничего не даст. Я в том лагере прожил два месяца. Охрана была из штрафников, которым давали 400 граммов хлеба помимо приварки (трехразовое питание). В лагерь привозили зэков из других лагерей. Там я видел, как охрана застрелила двух зэков (у одного были хорошие сапоги, а у другого пиджак). Эти убийства квалифицировались как "попытка к бегству". Зэки там становились доходягами, и их отправляли умирать в больницу.
В лагере я сошелся с одним зэком, с которым мы рядом спали на нарах (имени я его не узнал). Однажды мы были за бараком, и там у кухни доходяги собирали на помойке картофельные шкурки. В одном из доходяг мой друг узнал своего бывшего начальника и сказал мне об этом. Вечером мы долго лежали и не могли уснуть. Из головы никак не выходила мысль о том, что скоро и мы дойдем до такого состояния. На другой день он меня уговорил пойти на работу на лесоповал. Мы спилили два дерева, обрубили сучья, разожгли костер и сели около огня. Через некоторое время он встал, подошел к пню спиленного дерева, положил на него левую руку и топором отрубил себе кисть. Конвой сразу же отвел нас в лагерь, и его увезли. Меня это очень расстроило. Я всю ночь не спал. Себе руку я рубить не мог. Я был акробатом и очень любил свою профессию. Моя работа доставляла мне радость. Я дал себе слово, что меня не доведут до того состояния, в котором я увидел бывшего начальника своего друга. Я решил умереть от голода и объявил голодовку. После этого начальство лагеря начало проводить надо мной "эксперименты". Каждый день мне приносили жаренную на свином сале картошку. Так я выдержал четыре дня, а на пятый жарить картошку перестали.
Обычно на пятый день, проведенный без пищи, у человека проходит желание к еде. Я пролежал без еды дней двадцать. Каждое утро приходил лагерный доктор и мерил мне температуру. Я лежал на нарах, и перед моими глазами проходила вся моя жизнь - с тех пор, как я только начал себя помнить.
Нашего отца в 1914 году забрали на фронт. Моя мать с пятью детьми осталась в Москве. До войны отец работал приказчиком в магазине фабриканта Прохорова, и вплоть до революции Прохоровы помогали нам - дарили под Рождество и на Пасху детям зимнюю и летнюю одежду.
В самом начале службы на фронте отец прислал письмо, в котором просил мать сфотографироваться со всеми детьми и прислать фотографию на фронт. Мама так и сделала. Помню, как в ноябре 1914-го она наняла извозчика и повезла нас фотографироваться. Мама и две сестры сидели в пролетке, мы с младшим братом - у них в ногах, а старший брат - рядом с извозчиком.
После этого с ноября до мая я болел. Лежал в Морозовской больнице. Когда меня забрали оттуда, я не мог ходить, и братья и сестры какое-то время возили меня в коляске, которую где-то достали. Я переболел корью, скарлатиной и дифтерией.
Мне было четыре года, когда меня побил один мальчик. Я пришел пожаловаться своей маме, та в этот момент стирала белье. Оставив стирку, она жалостливым голосом сказала: "Бедный мальчик", вслед за тем сняла со стенки ремешок и начала стегать меня по попе, приговаривая: "Никогда не приходи жаловаться!" Я понял, что мне надо побеждать ("нос в крови, а наша берет!"). Так мама научила меня вырабатывать характер, и к осени я уже сам бил одногодок.
После революции мама ездила в деревню Лябинка, и там родственники давали ей продукты. Новый, 1918 год мы встречали без елки. Вместо нее мы нарядили елочными украшениями фикус и водили вокруг него хоровод.
После встречи Нового года мама и старшая сестра Катя заболели испанкой (разновидность гриппа), и в деревню некому стало ездить. Скоро продукты кончились, и семья стала голодать. Хлеба нам давали по маленькому кусочку, который мерили спичечным коробком. Чтобы прокормиться, мы - мой младший брат, я и старший брат Вася - стали ходить по магазинам и пекарням. Однажды у пекарни, где грузили на ломовые телеги хлеб, мы тайком отламывали горбушки. Извозчики погрузили хлеб и уехали. Мы увидели, как из ворот пекарни выехал трамвай с хлебом (в пекарню были проведены рельсы), за которым закрылись железные ворота. С левой стороны ворот, внизу, была доска, в которой был сделан вырез для стока воды, и как раз возле этого выреза сидел сторож. Вася скомандовал нам с младшим братом раздеться (на нас были пальто со старших сестер, длинные рукава на них были на концах завязаны веревками - чтобы не мерзли руки) и лезть в этот вырез. Мы разделись и пролезли под ворота. За воротами с правой стороны находилась платформа, на которой стояла вагонетка с буханками хлеба. Мы взобрались на платформу, взяли по буханке, опять подлезли под ворота, оделись и пошли домой.
Дома мы застали доктора, который пришел к матери и сестре, у которых поднялась температура. Старший брат отрезал от буханки маленький кусочек и дал ее доктору. Доктор выписал рецепты, и я с младшим братом тут же отправился на Серпуховскую площадь в аптеку Ферейна. Купив лекарства, мы отправились домой, пообедали и пошли по магазинам, отламывая по пути от заборов доски для топки печи. Так в течение двух недель мы каждый день ходили к пекарне и приносили по две буханки хлеба.
Однажды по приходе домой нас встретила средняя сестра и сказала, что слышала от подруги, будто домоуправ ходит по квартирам и подселяет каких-то людей, поэтому лучше запереть дверь и никому не открывать. Мы так и сделали. Вскоре мы услышали стук в дверь и голос домоуправа, требующего ее открыть. Раз мы этого не сделали, несколько человек стали ее взламывать. Тогда мы решили вооружиться: старший брат взял ухват, я кочергу, а младший - чапельник (у нас на кухне была русская печь). В это время взломщики уже сорвали с петель одну створку входной двери. Но тут мимо проходил сосед-инвалид и, увидев, что они делают, устыдил их, и им пришлось уйти. Но через несколько минут взломщики пришли снова и окончательно выбили дверь. Одного из вломившихся в переднюю старший брат ударил ухватом и раскроил ему висок. У того хлынула кровь, и всей компании пришлось ретироваться. Старший брат снова прибил петли и повесил двери, но больше взломщики не появлялись.
Как-то раз утром я с младшим братом отправился в пекарню. Когда мы подобрались к вагонетке, оказалось, что хлеб лежит только на ее верхних полках, и мне пришлось за ним лезть. В это время из пекарни выходили две женщины. Нас поймали, привели в пекарню, накормили хлебом с маслом (этим маслом смазывали формы для хлеба) и спросили, чьи мы и откуда. Мы рассказали об отце на фронте, о больных сестре и матери. Перед тем как уйти, младший брат спросил, можно ли прийти в пекарню завтра. Нам разрешили, дав вдобавок хлебных корок. Так мы стали ходить в пекарню.