"Вероятно, ты читаешь в газетах о том, – писал в 1907 г. Николай II матери, – что делается, или скорее болтается в Думе. Престиж правительства высоко поднялся благодаря речам Столыпина, а также Коковцова. С ними никто в Думе не может сравниться, они говорят так умно и находчиво, а главное – одну правду"[260].
Таким образом, в основу выбора царем кандидатуры Столыпина легли в первую очередь нравственные мотивы. Государь нуждался в министре, способном в политических решениях руководствоваться исключительно актами собственной совести, и именно в Столыпине царь увидел человека, который сможет уберечь его от греха неведения в управлении государством.
Существует свидетельство, что кандидатуру Столыпина на пост министра внутренних дел еще в октябре 1905 г. предложил царю родственник Столыпина, обер-прокурор Синода князь А.Д. Оболенский[261], который хорошо знал Столыпина и к тому же, руководя церковными делами, был весьма заинтересован в наличии духовных качеств у нового руководителя МВД. Тем более что к ведомству министерства внутренних дел напрямую относились вопросы борьбы с сектами и прозелитизмом, а также взаимоотношения с традиционными инославными и нехристианскими конфессиями России. Да и сам Николай II, несмотря на свою веротерпимость, обращал пристальное внимание на воцерковленность назначаемых министров и губернаторов[262].
Так или иначе, царский выбор был подготовленным и взвешенным решением. Предлагая Столыпину пост министра внутренних дел, царь сказал ему, что давно следит за его деятельностью в Саратове и считает его исключительно выдающимся администратором[263]. Когда же Столыпин пытался взять самоотвод, говоря государю о своей непопулярности в Думе, царь возразил, что все это он "обдумал уже со всех сторон". На тут же последовавший новый довод царь ответил, "что и это приходило ему в голову"[264].
Решение царя могло складываться из многих факторов: и из умения Столыпина эффективно бороться с крамолой во вверенной ему губернии, и из его верноподданнических докладов, содержащих глубокий анализ революционной ситуации и предлагавших конкретные пути выхода из нее, и из его личного мужества в борьбе с революцией. "Вы помните, – сказал император Петру Аркадьевичу в кабинете царского поезда, – когда я Вас отправлял в Саратовскую губернию, то сказал Вам, что даю Вам эту губернию "поправить", а теперь говорю – продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени"[265].
За шестнадцать лет предыдущей деятельности П.А. Столыпин сформировался как крупный региональный администратор, однако в должности министра внутренних дел на первых порах ему явно не хватало компетентности, он слабо разбирался в юридических вопросах, о целом спектре государственных проблем у него были смутные представления. По свидетельству его ближайших сотрудников – товарищей министра внутренних дел В.И. Гурко и С.Е. Крыжановского, – в премьерство И.Г. Горемыкина Петр Столыпин вел себя поначалу довольно тихо и даже робко. В нем ощущался налет провинциализма, особенно в постоянных ссылках на свой прежний опыт в Гродно и Саратове[266]. Став премьером, Столыпин еще сильнее почувствовал свою беспомощность в необъятном круге правительственных дел. Однако именно это смиренное состояние, постоянная готовность прислушаться к чужому мнению оказались на деле наиболее оптимальной стратегией быстрого формирования работоспособного кабинета. "Сам премьер, – вспоминал начальник отделения канцелярии Совета министров П.П. Менделеев, – первые месяцы оставался тем простым, скромным Столыпиным, каким я его в первый раз увидел. На заседаниях говорил сравнительно мало и не очень связно. Давал волю высказаться всем желающим. Внимательно прислушивался к различным мнениям говоривших. С большой осторожностью останавливался на том или другом решении. Старался притом, чтобы постановления Совета были принимаемы по возможности единогласно. Бывали случаи, когда, не будучи в силах устранить разногласие, он откладывал решение дела до следующего заседания, чтобы иметь возможность спокойно его обсудить лишний раз"[267]. Удивительно, что такого, казалось бы, неподготовленного человека царь не только сразу впрягает в правительственную колесницу, но и определяет быть ее ведущим колесом.
Шлифовальным станком, на котором оттачивались грани таланта Столыпина, послужило собственное его величества правительство. Среди его влиятельных членов, особенно способствовавших профессиональному росту нового премьера, можно назвать А.В. Кривошеина, П.А. Харитонова, С.В. Рухлова, а также нелюбимого почти всеми ведомствами за прижимистость министра финансов В.Н. Коковцова[268], так что Столыпин уже с первых шагов в должности председателя правительства начал активно усваивать, творчески прорабатывать различные проекты и идеи, каких накопилось в центральных ведомствах и министерствах немало. "Из нескольких намечавшихся во время прений (в Совете министров. – Д.С .) решений он обыкновенно останавливался на наиболее, казалось бы, правильном, жизненном, – вспоминал П.П. Менделеев. – Природное чутье и здравый смысл помогали ему как следует разбираться в мало до того известных вопросах"[269].
Благодаря этим качествам Столыпин вскоре сумел превратить Совет министров в настоящий генератор государственных идей, своего рода коллективный интеллект всего имперского управления[270]. Теперь заседания правительства проходили не реже двух раз в неделю. После министерского присутствия министры собирались на правительственные заседания по вторникам с десяти часов вечера до двух-трех ночи, а по пятницам – от трех часов до шести-семи вечера[271]. Выдержать такое напряжение могло лишь правительство, которое интересы дела ставило выше частных разногласий. Те министры, кто оказывался не на высоте поставленных задач, интриговал или лоббировал чьи-то интересы, уходили. Им на смену из высшего и среднего звена царской администрации Столыпин совместно с государем подбирал новых, более подходящих людей. Все эти кадровые передвижки не только способствовали большей слаженности в работе правительства, но подпитывали интеллект и волю ее председателя. С.И. Тимашев, ставший министром торговли и промышленности в 1909 г., вспоминал, что он всегда пользовался правом в сомнительных случаев обращаться непосредственно к премьеру. "Петр Аркадьевич, – отмечал министр, – слушал всегда с полным вниманием, иногда просил дополнительных объяснений и затем принимал определенное решение"[272].
Столыпин находил компетентных людей не только среди правительства, но и в среднем и нижнем звеньях управления. Это позволяло ему детально увидеть проблему, избежать близоруких решений и быстро перевести решаемый вопрос в практическую плоскость. Начальник департамента переселенческого управления В.Ф. Романов вспоминал, как между ним и премьером зашел спор о судьбе Дальнего Востока. Петр Аркадьевич был тогда убежден, что заселение края русскими переселенцами есть главный вопрос колонизационной политики правительства, Романов же доказывал, что без дружеских связей с Китаем и экономического союза с Америкой Россия может легко потерять эти земли. Его аргументы заставили призадуматься премьера. "Я получаю отпуск на два месяца, – сказал он в заключение аудиенции. – Я даю вам слово, что все это свободное время мною будет отдано изучению трудов Амурской экспедиции, и тогда, я надеюсь, у меня будет окончательное представление об этом важном государственном деле". "Я ушел от Столыпина, – вспоминал Романов, – окрыленный надеждой на успех наших начинаний на Дальнем Востоке"[273].
Успешное обучение в школе высшего управления помогло Столыпину развить и отточить в себе Богом данный талант государственника. В этом, безусловно, была личная заслуга Петра Аркадьевича. В своей работе с коллегами и подчиненными он опирался не на формальные управленческие схемы, а на живой диалог, посредством которого и происходило раскрытие до того не реализованного профессионального потенциала царской администрации[274].
Успеху Столыпина-государственника способствовала и напряженная революционная обстановка. Правящая элита, напуганная террором и мятежами, искала защиту в сильной личности нового министра. Этим можно объяснить ту "удивительную быстроту", с которой, по словам В.И. Гурко, Столыпин "разобрался в петербургской придворной и бюрократической сложной обстановке и сумел быстро завязать связи" с наиболее влиятельными лицами. Причем сам Столыпин в установлении этих контактов преследовал исключительно государственные интересы[275].
Наряду с большими творческими возможностями русская бюрократия несла в себе много косного и инертного. В отдельных звеньях государственного управления зачастую полностью отсутствовала тяга к созидательной и конструктивной работе. "Более совершенный аппарат, каким являлся Совет Министров, движимый опытным руководителем, – отмечал С.И. Тимашев, – передавал свою силу устаревшим поржавевшим механизмам, на которых эта сила постепенно атрофировалась или же вызванное ею движение получало нежелательное направление"[276]. Коррупция и чиновничий произвол продолжали подрывать авторитет монархии, и никакие меры по их искоренению не приносили существенных результатов.
Другой проблемой государственного аппарата стали сословные перегородки и корпоративность, мешавшие способному нижнему и среднему персоналу из невлиятельных семей продвинуться по службе. Все это вело к угасанию творческого начала в бюрократической среде, управление становилось рутинным и малопривлекательным для молодежи.
Столь прогнившая управленческая система была быстро парализована революцией 1905 г., более того, в лице отдельных своих представителей оказалась ее заложником и проводником. Друг детства Столыпина директор департамента полиции А.А. Лопухин пошел на прямое сотрудничество с террористами. Узнав об измене Лопухина, премьер отнесся к нему без всякого снисхождения. Суд признал Лопухина виновным и приговорил к каторжным работам, которые лишь по царскому милосердию были впоследствии заменены ссылкой в Сибирь.
В период разгула террора начальник петербургского охранного отделения А.В. Герасимов докладывал Столыпину, что один из высокопоставленных чиновников Министерства путей сообщения осведомляет террористов о маршруте царского поезда. Петр Аркадьевич был ошеломлен. "Нет, нет, – твердил он, – вы ошибаетесь. Я его хорошо знаю. Ведь он принимает участие в заседании Совета министров, бывает у меня в гостях… он не может быть предателем, помощником террористов в подготовке покушения на царя". Однако сведения подтвердились[277].
Ненормальное состояние в управлении поддерживала влиятельная придворная партия, заинтересованная в привилегированном положении на вершине политической пирамиды. Обличительная Дума и свободная пресса были для нее как кость в горле. Столыпин открыто называл придворную камарилью реакционной силой, которая, по его убеждению, умела править страной исключительно военными средствами. Эта партия стремилась изолировать царя от независимых и либеральных министров, что, естественно, вносило разлад в работу правительства и его ведомств. Николай, весьма тяготившийся этим "бюрократическим средостением", еще до революции начал размыкать замкнутое на себя чиновничье кольцо власти, привлекая сторонников диалога с обществом и народом и назначая на ключевые посты разных по характеру и способностям, но настроенных на мягкий режим управления администраторов, – Святополк-Мирского, графа Витте, наконец, Столыпина.
Внезапным возвышением Столыпина до положения второго государственного лица Николай II не только демонстрировал собственную независимость от придворной партии, но и совершал настоящий творческий прорыв в своей кадровой политике[278]. К этому времени Столыпин носил чин действительного статского советника, и назначение его с таким низким и абсолютно недопустимым чином на должность председателя правительства стало настоящим вызовом русской бюрократии.
"Российское чиновничество, – пишет доктор философских наук Семен Экштут, – должно было увидеть и увидело в этом неслыханном назначении самое настоящее потрясение основ. Молодой действительный статский советник был поставлен руководить деятельностью министров, имевших более высокие, чем он, чины тайных и действительных тайных советников. Именно это обстоятельство и стало важным фактом для всех крайне правых критиков государственной деятельности Столыпина"[279].
Впрочем, кроме молодости министра[280] и его низкого чина была куда более весомая причина недолюбливать царского протеже: руководителем всей административной машины империи был назначен человек небюрократического склада, ставивший нравственную и деловую репутацию выше чиновничьего протекционизма и формализма[281].
Карьере и амбициям многих управленцев, считавших вполне допустимым использовать свое служебное положение в личных целях, Столыпин стал реальной угрозой, а потому в их лице Петр Аркадьевич уже с первых дней своей деятельности нажил врагов. Так, было обнародовано, что бывший министр внутренних дел П.Н. Дурново не заплатил земских сборов на общую сумму 12 418 рублей[282]. Показательно в этом отношении и дело товарища министра внутренних дел В.И. Гурко. В ноябре 1906 г. Гурко был уличен в некорректных действиях по закупке продовольствия для голодающих, поскольку санкционированный им контракт не был выполнен. Гурко не был коррупционером, но именно так дело с провалом поставок было интерпретировано общественностью. Состоялся суд, обвинение во взяточничестве не было доказано, однако премьер, не желая бросать тень на правительство, добивается ухода Гурко. Впрочем, впоследствии государь частично реабилитирует своего опытного чиновника[283].
Назначение Столыпина премьером сопровождалось существенными изменениями в самом составе правительства. Как вспоминает министр иностранных дел А.П. Извольский, Столыпин принял царское назначение на условии увольнения главноуправляющего землеустройством и земледелием А.С. Стишинского и обер-прокурора князя А.А. Ширинского-Шихматова – людей, не способных деятельно поддержать новый реформаторский курс. Еще одним условием согласия Столыпина стало предоставление ему права и в дальнейшем изменять состав правительства[284]. Петр Аркадьевич широко использовал эту возможность, убирая из своего ведомства косный и реакционный элемент. В целом в возглавляемом им правительстве перемены не затронули лишь четыре министерства: внутренних дел, юстиции, двора и финансов[285].
Столыпин не побоялся взять на себя эту тяжелую ответственность назначения кадров. Узнав о смерти министра торговли и промышленности Д.А. Философова, царь напишет Столыпину такие сочувственные строки: "Еще одна забота для вас в приискании преемника ему"[286].
Введение Столыпина в высшие сферы государственного управления в какой-то мере было рискованным шагом. Силы сопротивления могли попытаться отторгнуть нового премьера, спровоцировать правительственный кризис, воспользоваться малейшей оплошностью новичка, чтобы вызвать сомнения государя. Только угроза революции на время удерживала их от жесткой и открытой борьбы. Но действие, действие тайное, из-за кулис официального правления, Столыпин ощущал, можно сказать, кожей. Он не раз подумывал об отставке, и лишь предвидение страшных последствий от подобной смены курса правительства заставляло его оставаться на вверенном государем посту[287].
Царь, сам нередко сознающий себя агнцем среди волков, хорошо понимал тяжелое положение премьера. Чтобы повысить авторитет своего независимого министра и тем самым уберечь от правых "хищников", Николай II публично отмечает его заслуги. 6 декабря 1906 г. премьер-министр был пожалован гофмейстером Двора Его Императорского Величества. Для Столыпина повышение придворного звания было настоящим царским подарком. Он больше дорожил не государственными, а придворными чинами. По этой причине премьер не хотел становиться тайным советником, так это лишило бы его придворного звания (до назначения гофмейстером он был камергером). Новый придворный чин находился в III классе по Табели о рангах и соответствовал чину тайного советника[288].
Когда 1 января 1908 г. П.А. Столыпину была пожалована должность статс-секретаря его Императорского Величества. Чин статс-секретаря являлся высшим гражданским почетным званием, которое давалось исключительно чиновникам, занимавшие верхние строки Табели о рангах. Новая должность повышала авторитет премьера, отныне все его распоряжения могли расценивать как проявление воли императора[289](курсив мой. – Д.С. ). Николай в рескрипте по поводу повышения Столыпина в чине отметил: "В лице вашем Я нашел выдающегося исполнителя Моих предначертаний (курсив мой. – Д. С. )"[290]. Тем самым царь публично подчеркнул свою ответственность за проводимый правительством курс. Это могло немного урезонить правых.
29 марта 1909 г. был опубликован именной высочайший рескрипт: царь выражал Столыпину "сердечную признательность за (…) неусыпные и для страны столь полезные труды" и жаловал кавалером ордена Белого Орла; при этом отмечалась "даровитая и проникнутая любовью к Отечеству деятельность" премьера[291]. Новая награда была дана премьеру вне принятых правил: не дожидаясь пятилетнего срока и минуя следующий в наградной иерархии орден[292], что было знаком благорасположения царя. Поддержка царя проявляюсь и в иных формах. Зимой 1910 г. государь лично защитил премьера от нападок великого князя Николая Николаевича, известного своими правыми взглядами. Князю пришлось дважды извиняться перед Петром Аркадьевичем за грубости, сказанные в Комитете государственной обороны, где он был председателем[293]. "Удивительно… резок, упрям и бездарен, – говорил о нем близким Столыпин. – Понять, что нам нужен сейчас только мир и спокойное дружное строительство, он не желает и на все мои доводы резко отвечает грубостями. Не будь миролюбия государя, он многое мог бы погубить"[294].
Царь и Столыпин планировали еще более потеснить правые силы, предполагая назначить на министерские посты представителей либеральной оппозиции. Но здесь их ожидало разочарование. Либеральное общество, на все лады критиковавшее самодержавный режим, отказалось от созидательной работы в новом правительстве. Этот отказ, казалось, ставил под сомнение и саму возможность Столыпина осуществлять реформаторский курс. Реформы без реформаторов?! В июле 1906 г. государь пишет записку Столыпину: "Принял Львова, Гучкова. Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в Совет мин. Надо искать ближе. Нечего падать духом"[295].
Первая Дума не родила "богатырей мысли и дела", однако Николай II и Столыпин надеялись, что новая – вторая по счету – Дума не будет держаться особняком от кадрового вопроса. Установление диалога с народными представителями было вновь поручено Столыпину. Понимая всю трудность предстоящей задачей, царь старается ободрить премьера. 20 февраля 1907 г. он напишет Столыпину такие строки: "Благодарю вас, Петр Аркадьевич, за донесение о состоявшемся открытии Думы. По-моему, лучше, что уже выбран председатель, – все-таки меньше неопределенности. Поведение левых характерно, чтобы не сказать неприлично. Вероятно, завтра придется принять Головина. Будьте бодры, стойки и осторожны. Велик Бог земли русской. Николай"[296].