Непосредственным поводом для ее появления была статья А. Дементьева "О традициях и народности (Литературные заметки)" в апрельской книжке "Нового мира" за 1969-й, который из-за обычных цензурных мытарств поступил к читателям лишь в июне. Автор подробно анализировал содержание журнала "Молодая гвардия", приобретавшего все более откровенный националистический характер.
Не лишенная определенных идейных стереотипов того времени, статья, однако, верно предупреждала о той опасности, которая многим стала ясна значительно позже.
С ответом Дементьеву выступил весьма примечательный "коллектив". "Письмо одиннадцати", как его вскоре окрестили, подписали Михаил Алексеев, не раз критиковавшийся на страницах "Нового мира", Виталий Закруткин, Сергей Смирнов, Владимир Чивилихин, Николай Шундик, у которых в этом отношении тоже был "зуб" на журнал, заместитель главного редактора "Молодой гвардии" Анатолий Иванов, а также Сергей Викулов, Сергей Воронин, Сергей Малашкин, Александр Прокофьев и Петр Проскурин.
Подписать-то они подписали, но… из опубликованных уже на рубеже веков мемуаров критика, в прошлом заведовавшего отделом в "Молодой гвардии", Виктора Петелина "Счастье быть самим собой" (М., 1999) сделалось известным, что первоначальный текст письма принадлежал перу его и нескольких других коллег тех же взглядов. Но, жалуется мемуарист, "мы остались в тени, а все подписавшие это "Письмо" впоследствии получили лауреатские звания Героев соц. труда". Весьма небезынтересное свидетельство!
Что же все-таки эта компания писала или подписывала?
В письме отнюдь не ограничивались изобильными обвинениями А. Дементьева в том, что он, "выступая на словах в защиту истинного патриотизма… не упускает случая поиздеваться надо всем, что связано с любовью к отчим местам, к родной земле, к деревне" и "весь свой критический запал направляет против тех произведений, которые отстаивают традиции русской и других национальных культур, идеи преемственности поколений, народно-революционной борьбы, советского патриотизма".
Вот что сказано обо всем журнале в целом:
"Мы полагаем, что не требуется подробно читателю говорить о характере тех идей, которые давно уже проповедует "Новый мир"… Всё это достаточно хорошо известно. Именно на страницах "Нового мира" печатал свои "критические" статьи А. Синявский. Именно в "Новом мире" появились кощунственные материалы, ставящие под сомнение героическое прошлое нашего народа и Советской Армии… глумящиеся над трудностями роста советского общества (повести В. Войновича "Два товарища", И. Грековой "На испытаниях", роман Н. Воронова "Юность в Железнодольске"). Известно, что все эти очернительские сочинения встретили осуждение в нашей прессе. В критических статьях В. Лакшина, И. Виноградова, Ф. Светова, Ст. Рассадина, В. Кардина и других, опубликованных в "Новом мире", планомерно и целеустремленно культивируется тенденция скептического отношения к социально-моральным ценностям советского общества, к его идеалам и завоеваниям".
Прочитав все это, Твардовский записал: "Ну, подлинно, такого еще не бывало - по глупости, наглости и лжи и т. п…это самый, пожалуй, высокий взлет, гребень волны реакции в липе литподонков, которые пользуются очевидным покровительством…"
В самом деле, не говоря уже о вторящих официозной критике и явно несправедливых оценках названных в "Письме" произведений, как можно было "упустить из виду" только что напечатанные в "Новом мире" проникнутые любовью к родной земле и болью за нее "Две зимы и три лета" Федора Абрамова (1968. № 1–3), "Плотницкие рассказы" Василия Белова (1968. № 7), повести Василя Быкова "Атака с ходу" и "Круглянский мост" (1968. № 5; 1969. № 3) и Виктора Лихоносова "На улице Широкой" (1968. № 8), рассказы Василия Шукшина (1968. № 11), - словом, подобно персонажу знаменитой крыловской басни, "слона-то… и не приметить"? Всего, что, и правда, проповедовалось со страниц журнала!
Что же до разнообразных культурных традиций и их преемственности, об этом много писал постоянный автор "Нового мира", а с недавних пор и член редколлегии Ефим Дорош. В его "Размышлениях о Загорске" (1967. № 5) с величайшим уважением говорилось о Сергии Радонежском и других, как он писал, "выдающихся деятелях и блестящих умах" среди православного духовенства, а в статье "Образы России" (1969. № 3) восславлялась древнерусская культура и в ее исконной крестьянской природе, и в плодотворных связях с европейскими "соседками". Да разве не было на страницах журнала и вдумчивой статьи Даниила Гранина о Петре Первом "Два лика" (1968. № 8), и выступлений академика Н. Конрада, Д. Лихачева, историков А. Каждана, В. Кобрина и других?
Лишь с одним в "Письме одиннадцати", как отметила впоследствии дочь поэта, историк В. А. Твардовская, можно согласиться, с тем, что "Новый мир" - это журнал, пытающийся, "говоря словами В. И. Ленина, "согнуться до точки зрения общедемократической вместо точки зрения пролетарской"", - с той поправкой, что на деле как раз подняться до общечеловеческой точки зрения и утверждения приоритета общечеловеческой, а не классовой морали.
С поразительной "оперативностью", в тот же день, когда вышел этот тридцатый номер "Огонька", его выступление уже поддержала газета "Советская Россия", позже - "Литературная Россия" и "Ленинское знамя", партийный орган Московской области.
А "Социалистическая индустрия" решила сделать собственный вклад в развитие "эпистолярного жанра" и 31 июля напечатала "Открытое письмо главному редактору журнала "Новый мир" А. Т. Твардовскому" Героя Социалистического Труда, токаря Подольского механического завода Н. Захарова:
"Создается впечатление, что Вы, Александр Трифонович, не видите, какие люди вокруг Вас выросли. Очерков о рабочем классе нет в "Новом мире"… почти вся проза про деревню, да и очерки тоже. Только деревня в Вашем журнале выглядит чаще всего мрачной и неуютной.
…Кто дал право некоторым Вашим авторам издеваться над самыми святыми чувствами наших людей? Над их любовью к родине, к дому своему, к березке русской?"
Не унимается и "Советская Россия":
"В самом деле, почему наши идейные противники так настойчиво расхваливают советский журнал "Новый мир"?…Неужели главный редактор А. Т. Твардовский, коммунисты редакции и на этот раз не задумаются над тем, почему их позиция в литературе и общественной жизни вызывает столько радости в стане антисоветчиков, почему ни один другой советский печатный орган не пользуется таким "кредитом" у буржуазных идеологов, как "Новый мир"?"
И в заключение: "Советская общественность знает, что это заигрывание буржуазной пропаганды с "Новым миром" идет давно. Кажется, флирт слишком затянулся".
"Не схожу ли я с ума? - записывает Александр Трифонович без четверти два часа ночи 12 августа 1969 года. - …Нет сил быть подробным в изложении всей той лжи, заушательства, оскорблений и облыжных политических обвинений, которые обрушиваются на журнал и на меня уже столько времени и в таких формах перед лицом миллионов читателей - моих и журнала, редактируемого мной.
Кому это я пишу, у кого прошу защиты?"
Однако услужливая печать переусердствовала, и случилось неожиданное, и для "верхов" очень неприятное: только за август - сентябрь редакция журнала получила около полутора тысяч писем в свою поддержку (порой это были копии возмущенных посланий в "Огонек" и другие улюлюкавшие "Новому миру" издания). "Читательские письма идут трубой", записывал поэт уже 13 августа, и тремя днями позже: "…Столько в них доброго сочувствия, понимания всего и, попросту, затраченных на это дело энергии и времени. - Всегда считаю, что за каждым письмом не менее сотни подписей тех, что могли бы и даже собирались (но не собрались, как это часто бывает за нами, профессиональными людьми) написать сами". "Да мы и сами, - вернется он к этому и месяц спустя, - полгода или год назад не представляли в такой очевидности этот мощный подпор за нами. Стоило, говорит Дементьев, за такую награду и претерпеть…"
В. А. Твардовская высказывала мнение, что "именно этот "мощный подпор" читателей временно приостановил травлю журнала… заставил власть изменить свой маневр".
Горячо поддерживали поэта и находившиеся одновременно с ним в Кунцеве режиссер Михаил Ромм, знаменитый "Чапай" - Борис Бабочкин, архитектор Б. Иофан, скульптор Л. Кербель (говоривший, что в нем под влиянием истории с журналом "нравственный перелом" произошел) и целая группа писателей, направлявших свои протесты (как и читательские письма, не публиковавшиеся) против атак на "Новый мир", - К. Симонов, К. Чуковский, М. Исаковский, С. С. Смирнов, Д. Гранин и др.
Даже Василий Белов, в известной мере разделявший взгляды "молодогвардейцев", высказал инициатору огоньковского выступления Петелину решительное неодобрение: "Я бы это письмо не подписал… потому что, объективно, письмо против Твардовского… Я не берусь судить за всех, но, как мне кажется, Витя Астафьев и Саша Романов (вологодский поэт. - А. Т-в) тоже не поставили бы свои подписи против Твардовского, да еще теперь, когда его гонят из журнала".
Редакции "Нового мира" удалось, хотя и не без труда, опубликовать в седьмом номере, вышедшем лишь ближе к сентябрю, свой ответ, сдержанный по тону, но, в сущности, убийственный для "одиннадцати", большая часть которых, как говорилось в нем, "в различное время подвергалась весьма серьезной критике на страницах "Нового мира" за идейно-художественную невзыскательность, слабое знание жизни, дурной вкус, несамостоятельность письма".
На совещаниях редакторов в ЦК стали говорить, что в этом противостоянии, дескать, виноваты обе стороны и даже что огоньковское "письмо" выдержано в хулиганском стиле.
Великой опорой и отрадой в это лето, да и в других тягостных обстоятельствах была для поэта всегдашняя любовь и наставница - большая литература.
Перечитывая в июне "Войну и мир", он испытывает такое чувство, "точно бы после долгих скитаний по чужим неприютным углам воротился в родной и священный дом правды, человечности, доброй мудрости - и прочь все пустое, суесловное, тупое и жестокосердное, что накатывается со всех сторон и порой головы не дает поднять".
"Ценнейшее" впечатление вновь оставляют герценовские "Былое и думы" со всей их, по выражению поэта, "свободой изустной речи или дружеского задушевного письма". Страницы рабочих тетрадей заполняются выписками из Томаса Манна, размышлениями над книгой Халдора Лакснесса "Самостоятельные люди", в которой Александр Трифонович нашел "много близкого" своей "главной книге" - давно лелеемому замыслу "Пана".
Он открывает для себя Блока-критика, а в особенности радуется "живительному свету" (от которого тоже "вся муть стала уходить"), исходящему от прочитанных в больнице писем Цветаевой ("чистое золото в поэтическом и этическом, в неразрывности этих смыслов"). С интересом и сочувствием читает записи покойного Тарасенкова о разговорах с Пастернаком и письма Бориса Леонидовича, видя в нем "умного, честного и глубоко несчастного человека, по-своему, но в общем правильно понимавшего… время и трагическую роль искусства".
Передышка, как и думали в редакции, оказалась недолгой, и "окончательное угробление" журнала, как выразился Твардовский, оставалось у его противников "задачей номер один".
Иначе и не могло быть в тогдашней атмосфере, когда не только упорно циркулировали слухи о предстоящей в декабре 1969 года в связи с 90-летием Сталина его "реабилитации", но и был напечатан откровенно сталинистский роман Всеволода Кочетова "Чего же ты хочешь?", не только оправдывавший террор тридцатых годов, но и, по словам Александра Трифоновича, выглядевший "отчетливым призывом к смелым и решительным действиям по выявлению и искоренению "отдельных", то есть людей из интеллигенции, которые смеют чего-то там размышлять, мечтать о демократии и пр.".
Первый "звоночек" последовал уже в октябре все из того же "Огонька", организовавшего очередное возмущенное "письмо" - на этот раз против повести В. Быкова "Круглянский мост".
- Да, значит, угомону на них нет, - мрачно сказал Твардовский.
Накануне же октябрьской годовщины взялись за дело уже вполне по-кочетовски: исключили из Союза писателей Солженицына.
- Это катастрофа, - сразу сказал Дементьев, да и сам Александр Трифонович решил, что теперь "наш черед".
Тем более что исключенный снова преподнес "родителю" сюрприз, адресовав секретариату правления Союза писателей громовое письмо, означавшее совершенный разрыв со всеми "верхами", повинными в состоянии "тяжело больного общества".
Диагноз был верным и точным, но сам поступок - безоглядным, а уж для журнальной "колыбели" автора влекущим действительно самые катастрофические последствия. Расправа с "Новым миром" и так была уже не за горами (в эти же ноябрьские дни знакомая цензорша украдкой предупредила, что, похоже, принято решение об увольнении Лакшина, Кондратовича и Виноградова).
Солженицынское письмо могло только утвердить "верхи" в их намерениях.
- Мы его породили, а он нас убил, - горестно сказал Александр Трифонович. И неудивительно, что он снова "сорвался" на несколько дней.
По нему уже били прямой наводкой. "Мы, к сожалению, иногда являемся свидетелями девальвации мировоззрения у иных мастеров слова, которые в недалеком прошлом создавали талантливые реалистические произведения, достойные своего героического времени, своего народа-читателя", - говорил Сергей Михалков на декабрьском пленуме правления СП, и эта речь тут же была напечатана в "Московской правде".
Были опубликованы тезисы ЦК к столетию со дня рождения Ленина, где упоминалось, что "партия отвергает любые попытки направить критику культа личности и субъективизма против интересов народа и социализма, в целях очернения истории социалистического строительства, дискредитации революционных завоеваний, пересмотра принципов марксизма-ленинизма".
Услышав это, Александр Трифонович, по свидетельству Кондратовича, даже потемнел. "Любые попытки, - сказал, покачивая головой. - Так это значит - ничего нельзя".
Поэма "По праву памяти" вполне могла быть охарактеризована теперь как такая "попытка". А она и без того уже на долгие месяцы застряла в цензуре. Тем временем, по слухам, уже печаталась за границей.
Примечательная деталь: председательствовать на юбилейном вечере Исаковского в Концертном зале имени Чайковского его давнему ближнему другу даже не предложили. И в то время как собравшиеся в зале встретили Твардовского продолжительной овацией, сидевший в президиуме крупный цековский чин Беляев весь напрягся, даже подался вперед, словно готовясь кинуться к оратору, от которого мало ли чего можно ожидать.
А неделю спустя Беляев с Воронковым показывали Александру Трифоновичу зарубежные публикации его поэмы и настаивали, чтобы он дал "отпор". От обсуждения же ее всячески уклонялись, а "между делом" снова возобновляли разговор о необходимости "укрепить" редколлегию и в этой связи называли… того самого Большова, который выступал против плучековского спектакля и его литературной первоосновы.
Четвертого февраля 1970 года - в отсутствие Твардовского - состоялось заседание узкого состава секретариата правления Союза писателей, на котором Большов был назначен заместителем главного редактора журнала, а в редколлегию вместо Лакшина, Кондратовича и Виноградова вводились В. Косолапов (дотоле директор Гослитиздата; ему и предстояло сменить Твардовского), прозаики О. Смирнов (второй зам главного) и А. Рекемчук, а также литературовед А. Овчаренко.
Последний только что, в самом начале февраля, выступил на обсуждении журнальной прозы минувшего года с грубой демагогической речью о поэме "По праву памяти" и назвал ее "кулацкой".
Газетное сообщение о переменах в редакции составили так, что можно было подумать, будто поэт на заседании присутствовал и принимал участие в обсуждении.
Словом, было сделано все, чтобы, как давно мечталось "автоматчикам", "выманить медведя из берлоги", поставить поэта в глубоко оскорбительное и совершенно невыносимое положение. Его обращение в ЦК с протестом против решения секретариата осталось без ответа.
Двенадцатого февраля Твардовский подал заявление об уходе, немедленно удовлетворенное, но еще несколько дней приезжал в редакцию в тщетном ожидании встречи с Брежневым, которому написал о "фактическим разгроме" "Нового мира", предостерегая:
"Осуществленные ныне мероприятия по "укрощению" журнала не могут не иметь… самых отрицательных последствий, не только литературных, но и политических. В широких кругах наших читателей они неизбежно будут восприняты как рецидив сталинизма".
Однако "политический деятель ленинского типа", как угодливо именовали генсека, не соизволил ни принять "опального", ни ответить на его письмо.
Не возымели действия и многочисленные писательские обращения к "верхам".
"У нас нет поэта, равному ему по таланту и значению", - говорилось о Твардовском в письме, отправленном еще 9 февраля А. Беком, В. Кавериным, Б. Можаевым, А. Рыбаковым, Ю. Трифоновым, А. Вознесенским, Е. Евтушенко, М. Алигер, Е. Воробьевым, В. Тендряковым, Ю. Нагибиным и М. Исаковским.
"…Получив письмо, Брежнев поморщился, - вспоминал Анатолий Рыбаков. - "Что за коллективки такие? Пусть придут в ЦК, поговорим".
"Коллективками" назывались коллективные заявления, в армии они были запрещены, полагалось писать только индивидуальные рапорты…
Нам передали, что в понедельник писательскую делегацию (не более пяти человек) по поручению ЦК примет товарищ Подгорный. О часе приема будет сообщено в редакцию "Нового мира".
…Прождали до полуночи. Никто не позвонил" (Рыбаков А. Роман-воспоминание. М., 1997).
Восемнадцатого февраля, как стало известно, Брежнев дал согласие на вынужденную отставку Твардовского.
"В пятницу (20 февраля. - А. Т-в) простился с редакцией, обошел все этажи и комнаты…" - записано в рабочей тетради поэта. А Дементьев предложил каждый год в этот день собираться - "пока будем живы".
За рубежом произошедшее с "Новым миром" вызвало, по словам Твардовского, "цунами". Писали, что его отставка "олицетворяет собой конец целой эры".