От радости я чуть не свалился со стула. Назавтра мы с Робертом скупили, наверное, полтиража "Правды" и весь день получали поздравительные звонки от друзей и родственников. Сейчас трудно понять такую неадекватную реакцию, но в то время публикация в главной газете СССР, органе ЦК КПСС – была великой победой, поднятием на пьедестал. Особенно, в верноподданной Украине! (Когда говорили о творчестве Ильфа и Петрова, то после "Двенадцати стульев" и "Золотого телёнка" сразу называли восемь рассказов в "Правде" – это было фактом их биографии). Украинские писатели находились в шоке, они не знали, как это объяснить, и, на всякий случай, стали перебегать через дорогу, чтобы поздороваться с нами за руку.
Через месяц, обнаглев, мы послали по почте второй рассказ, который тоже был опубликован. Вот тут-то и началось! В Киеве все точно поняли, что мы, как минимум, на дружеской ноге с Брежневым. И пошли звонки из разных газет и журналов с предложением заведовать отделом юмора.
Первым позвонил главный редактор газеты "Литературная Украина", которая до этого поносила меня, как могла. Не помню его фамилии, но запомнил имя: Виктор.
– Сашко! – обратился он ко мне, как к старому другу, хотя я его никогда в глаза не видел. – Я устал от хуторского юмора – приходи ко мне завотделом! Есть хорошие хлопцы, будешь ими руководить, сделаем Европейскую газету.
– Витько! – ответил я в его стиле. – Есть такая еврейская фамилия: Накойхер.
– Что, что? – растерялся мой новоявленный друг. – Не понял.
– Накойхер мне подтирать задницы твоим графоманам?.. Где ты был лет пять назад, когда я искал работу!..
В эти дни посыпалось ещё множество звонков из других изданий с подобными же предложениями: все стремились, на всякий случай, заполучить автора "Правды".
Когда раздавался очередной звонок, снимала уже трубку Майя и, по моему настоянию, отвечала, приводя в благоговейный трепет собеседника:
– Он не может подойти, он пишет новый рассказ для "Правды".
Ещё несколько лет, вместе с Робертом, а когда мы расстались, и самостоятельно, я продолжал публиковаться в "Правде". Это был, так называемый в то время, "положительный юмор", что-то вроде новелл О’Генри, с улыбкой и с неожиданным финалом. То, что я был постоянным автором Главной Газеты Страны, да ещё плюс и сатирического киножурнала "Фитиль", являлось моим щитом в Украине: антисемиты всех мастей, чиновники и партийные функционеры, опасались открыто вредить мне (что не мешало им пакостить "втихаря").
Переехав в Москву, я прекратил публиковаться в "Правде", потому что такое сотрудничество среди моих столичных коллег считалось "негожим". И, кроме того, в Москве мне уже не требовалось никакого специального прикрытия – я уже достаточно прочно стоял на ногах. Но с Шатуновским и Суконцевым мы оставались в добрых отношениях и, по традиции, я ещё не раз появлялся в редакции с бутылкой "Горилки с перцем".
ИСТОРИЯ ОДНОЙ КНИЖКИ, или КАК ТЕЛЁНОК БОДАЛСЯ С ДУБОМ
Вте же годы я начал "внедряться" в издательства. Первая моя книжка "А что у вас?" вышла в издательстве "Искусство". Она была толщиной в мацу, но она была первой, и я ею очень гордился. Вслед за ней, в Киеве, в издательстве "Мыстецтво", на украинском языке, вышла моя вторая книжка, в ней были монологи и миниатюры. Она называлась "Пэрша дытына" ("Первый ребёнок") – этой книжкой я гордился ещё больше, потому что не члену Союза Писателей, да ещё еврею, издать в Украине сатирическую книжку – это было невероятной удачей! Вообще, в те годы, чтобы издать книгу, требовалось много сил, энергии, везения и терпения: год "над ней работали" – читали, перечитывали, давали на рецензии, открытые и закрытые, вынуждали исправлять и переделывать… Потом её "вставляли в план", который отправляли в высшие инстанции на утверждение – на это тоже уходило несколько месяцев и, если её не вычёркивали из плана, то через два-три года ожидания книга, наконец, появлялась на свет. История моей второй книжки на Украине даст читателям очень точное понимание, через какие бюрократические и антисемитские пороги приходилось протаскивать рукописи.
В том же издательстве "Мыстэцтво" проходил все инстанции мой второй сборник с банальным названием "И в шутку, и в серьёз" (оно было придумано руководством, и я не сопротивлялся, чтобы не тормозить прохождение книжки). Проползли те же три года ожидания, от включения в план до выхода, мне уже показали сигнальный экземпляр, я уже заказал в одном из книжных магазинов сто экземпляров для себя, как вдруг позвонил главный редактор издательства Виктор Гончар и попросил срочно приехать. Он был членом нашего комитета драматургов, мы хорошо знали друг друга, поэтому он решился на эту встречу. Когда я вошёл к нему в кабинет, он был мрачен и расстроен.
– Саша! Вчера нашего директора вызвали в Большой Дом (так конспиративно в разговорах называли ЦК партии) и спросили: "Зачем вы выпускаете книжку Александра Каневского?". Директор ответил: "Популярный писатель, прошлая книжка разошлась за неделю". Ему заметили: "А не слишком ли популярный? Куда ни плюнь, всюду он: в газетах, журналах, на эстрадах, на сценах… А вы хотите его ещё пропагандировать стотысячным тиражом? Не продуманное решение". Директор спросил: "Значит, вы даёте указание рассыпать набор?"
Ответ был таков: "Мы не указываем – мы фиксируем ваше внимание, а вы уже обязаны сделать выводы".
Передав этот разговор, вполголоса, чтоб, не дай Бог, не услышали в приёмной, Виктор заключил:
– Это приговор. Завтра тебя вызовет директор и сообщит, что набор рассыпан. Я буду там, но мы с тобой не встречались, понял?
Назавтра я пришёл по приглашению директора издательства (фамилии его уже не помню). Передо мной сидел довольно приличный человек, которому пришлось выполнять эту подлую миссию. Ему было мучительно и стыдно. Отведя глаза в сторону, он заговорил:
– Александр Семёнович, у вас прекрасные рассказы, каждый из них остроумен и сатиричен. Когда они в газетах, где много положительного, на фоне наших достижений они уместны. А когда ваши рассказы собраны воедино, они дают искажённый образ нашей действительности – я вчера прочитал вашу книжку и понял…
– Какой же вы несерьёзный директор, – прервал я его, – если вы читаете книжку только после её издания!
– Нет, я читал её и раньше…
– Тогда какой же вы непрофессиональный директор, если, прочитав вредную рукопись, пропустили её!
На него было грустно смотреть: он не знал, что ответить. Наконец, выдавил:
– Если мы не правы, так жалуйтесь на нас… – Посмотрел мне в глаза и, как бы подсказывая, повторил: – Жалуйтесь!
Я встал, дошёл до дверей, потом повернулся и произнёс:
– А мне вас жалко.
– Вам – меня? – удивлённо спросил он.
– Да. В любом случае у вас будут неприятности. Если мне не удастся спасти книгу, вы получите выговор за то, что просмотрели опасную рукопись, если удастся – получите выговор за то, что рассыпали набор и довели дело до скандала. – Я рассмеялся. – Как видите, в любом случае вам дадут по одному месту!
– Смотри, Витя, – обратился директор к Гончару, – мы с тобой вчера до ночи сидели и переживали, а он – смеётся!
– А знаете, почему? Потому что, такие, как вы, постоянно закрывая передо мной двери, научили меня пробивать их лбом. От этого лоб болит, появляются шишки, но зато вырабатывается умение бороться с вами. Так что я ещё поборюсь!
Вернувшись домой, я позвонил в "Правду", с которой мы уже начали сотрудничать, попросил выделить для меня время и в тот же вечер выехал в Москву. Ночью я долго не мог заснуть. Конечно, меня очень огорчила потеря книжки, но больше всего, злило и приводило в ярость то, что какой-то заплывший жиром партийный функционер считает, что может вот так, запросто, по своему усмотрению, безнаказанно перечеркнуть несколько лет моей работы, переживаний, ожиданий – несколько лет моей жизни!
– Шурик, – говорила мне Майя, – ты идёшь на войну с гидрой: отрубишь одну голову – тут же появится другая. Им платят государственную зарплату за то, чтобы тебя не пускать, а ты – тратишь своё время, нервы, здоровье…
– Пойми, – объяснял я. – Какая-то сволочь считает, что может одним телефонным звонком, ковыряясь в зубах, перечеркнуть три года моей жизни и остаться безнаказанным… Я не смогу жить, если не дам ему сдачи… Да, я не сокрушу ветряную мельницу, но хотя бы воткну в неё копьё!
Суконцев и Шатуновский внимательно выслушали мою историю и резюмировали:
– Конечно, это явная антисемитская акция, но… Если мы вмешаемся, а они нас безумно боятся, то они сделают всё, чтобы доказать свою правоту: найдут рецензентов, которые подтвердят, что ваша книга вредна и опасна.
– Но в ней собраны рассказы, которые публиковались в центральных газетах, получали международные премии, половина из них экранизована "Союзмультфильмом" и "Фитилём"!..
– Ну, и что? Запомните, Саша: наши рецензенты – самые честные и принципиальные: если им велят, они напишут, что ваша книжка призывает к свержению Советской власти… Нет, гасить конфликт надо изнутри. Возвращайтесь в Киев, идите на приём к Маланчуку – это секретарь ЦК Украины по идеологии.
– А как к нему попасть?
– Это уже наша проблема. Позвоните снизу и назовёте свою фамилию – вас примут.
Наутро, прямо с поезда, я поехал в ЦК, позвонил из проходной в приёмную Маланчука, и мне немедленно выписали пропуск. (Я ещё раз убедился, что Правда в кавычках – была в СССР великой силой!) Когда я вошёл в кабинет главного идеолога Украины, он мягко, по-отечески, спросил:
– Что за конфликт произошёл у вас с директором издательства? Почему он вдруг рассыпал набор?
– Разве дело в директоре? – наивно воскликнул я, – Он же получил указание сверху и…
– А вот этого не надо! – прервал меня Маланчук, сменив отеческий голос на металлический. – Никто никаких указаний ему не давал – это его личная инициатива, которую мы не одобряем! Понятно?
– Конечно, – скрывая радость, подтвердил я.
– Вот и хорошо, – в голосе Маланчука опять зазвучали отеческие нотки. – Езжайте в издательство, директор уже понял свою ошибку, и, мы надеемся, исправит её.
Вернувшись домой, я позвонил Гончару и он сообщил мне, что книжка опять в наборе, директор получил выговор и будет тебя просить изъять из неё хотя бы три рассказа, чтобы у него был моральное оправдание, мол, именно из-за них он запретил книжку.
– Три не дам, – нагло заявил я, чувствуя за спиной партийное дыхание Маланчука. – А один, так и быть, брошу ему с барского стола!
Через месяц книжка уже была на прилавках магазинов. Моя редактор, которая изо всех сил её защищала, получила выговор от директора, получившего выговор от ЦК, и из её зарплаты вычли стоимость нового набора. Конечно, я ей эти деньги вернул, но пословица о виноватом стрелочнике ещё раз обрела своё воплощение.
ПИШЕМ ПИСЬМА В ГОРСОВЕТ – ГОРСОВЕТ ДАЁТ ОТВЕТ
Шли годы. У нас уже был маленький Мишка. Жить в одной комнатке втроём, да ещё в родительской квартире – было трудно. Майя всё чаще просила:
– Шурик, нам нужна квартира, пожалуйста, займись этим и сделай.
– Легко сказать "сделай"! – отбивался я. – Люди десятки лет стоят в очереди на получение.
– Если ты захочешь, ты сможешь!
Её убеждённость в том, что я всё могу, перешла к ней от моей мамы, которая, поддерживала её:
– Сын, квартира вам просто необходима – ты должен её получить!
Эта уверенность во мне двух любящих женщин, конечно же, укрепляла мой природный авантюризм, и я не сомневался, что если напрягусь, смогу добыть квартиру. Но именно в это время росла наша популярность, число заказов увеличивалось, мы писали эстрадные обозрения, рассказы, пьесы, сценарии мультфильмов… Приходилось много разъезжать, встречаться с актёрами и режиссёрами, подписывать договора, сдавать готовые работы худсоветам.
Я любил командировки: новые впечатления, новые встречи, новые приключения. Особенно любил приезжать в незнакомый город, который надо было завоевать и сделать своим – появлялся дикий азарт и сумасшедшая энергия, Сюньи бы сказал, что в это время у меня особенно горели глаза. И когда из окна поезда я видел на удаляющемся перроне провожавших меня новых деловых партнёров, новых друзей и поклонниц, я убеждался, что город взят и стал своим – можно завоёвывать следующий.
Это ощущение разогревало кровь, добавляло сил и просто пьянило – наверное, в прошлой жизни я был пиратом.
Наконец, когда Майина сестра Лена в очередной раз вышла замуж и привела своего суженого, я понял, что жить в родственной коммуналке станет ещё трудней, и обрадовал Майю:
– Всё! У меня есть свободных две недели – займусь квартирой.
Вечером пришёл к Дольд-Михайлику (это было за год до его смерти), чтобы посоветоваться, с чего начать.
– Естественно, с Горсовета, – сказал Юрий Петрович, – сейчас удобное время, конец года: у них бывает неиспользованная жилплощадь. Напишите письмо, в котором будем просить две квартиры для комитета драматургов.
– Почему две?
– Просить всегда надо больше, чтобы чиновникам было что сократить. Я подпишу это письмо и вы пойдёте к начальнице жилищного отдела, я с ней когда-то общался – она довольно интересная женщина, постарайтесь её обаять.
Я всё проделал по инструкции Дольда, записался на приём и, когда подошла моя очередь, вошёл в кабинет. Хозяйка кабинета, действительно, была привлекательна, но очень затуркана: перед ней лежала гора заявлений, на которые она ставила резолюции.
– Подождите! – сухо бросила она мне, продолжая писать.
В школе мустангеров, на Крещатике, нас учили: знакомясь с женщиной, её надо удивить или рассмешить – это залог дальнейшего успеха. Памятуя этот завет, я вдруг прервал паузу:
– Вы можете издать "Полное собрание заявлений" – и мы вас примем в комитет драматургов.
Она оторвалась от бумаг, секунду осмысливала мою фразу, восприняла её и улыбнулась.
– Тут хватит на много изданий. Что у вас?
– Для полного собрания заявлений вам нужно ещё одно, – и я протянул ей письмо, подписанное Дольд-Михайликом. Она прочитала его.
– У вас неплохой аппетит: вам нужны сразу две квартиры!
– Нам нужны четыре, но мы сами сократили свою просьбу вдвое, чтобы избавить вас от этого.
Она опять улыбнулась.
– Как предусмотрительно. А Дольд-Михайлик не собирается писать продолжение своего детектива?
Я чувствовал, что она уже почти готова – надо добивать!
– Если он обеспечит квартирами своих бездомных драматургов, у него сразу появится время и настроение писать.
Ура: она засмеялась!
– Логично. Ну, что ж… Вам повезло: у меня есть небольшой запас. – Что-то написала на нашем письме. – Идите в соседнюю комнату, вам всё оформят.
Через полчаса я вышел из здания Горсовета, имея разнарядку на две квартиры. Честно говоря, при всём своём авантюризме, я не ожидал такого стремительного успеха.
Майя была счастлива, а мама даже не удивилась:
– Ты долго откладывал – надо было сделать на год раньше!
Но, как выяснилось, это было только полдела: поскольку наш комитет находился в Ленинском районе, ордер на вселение должен был выдать Ленинский райисполком.
Я собрал все необходимые документы, справки, резолюции, Дольд подписал новое письмо, и я пошёл на приём к заместителю председателя исполкома, дородной, руководящей даме. Она хорошо отреагировала на подпись Дольд-Михайлика, но разрешения на ордер не дала, заявив, что у меня есть проблема: в Киеве норма площади на человека была 4,5 квадратных метра. Если получалось меньше, только тогда ставили в очередь на получение квартиры; если больше – считалось, что семья роскошествует. В нашей комнатке было 15 квадратных метров, а наша норма, если помножить на нас троих, получалась 13,5 – целых полтора метра лишних! Правда, мне полагалось ещё 15 квадратных метров на кабинет, но это могли учесть, а могли и нет – решить должна была специальная жилищная комиссия, которая заседала раз в неделю, по вторникам.
Какими-то правдами и неправдами я записался на ближайший вторник, последний в очереди, где-то на восемь вечера. Договорился с Юрием Петровичем, что на эту комиссию пойдёт он – тут нужна была "тяжёлая артиллерия". В день приёма попросил члена бюро нашего комитета Юру Бобошко где-то с четырёх часов, попеременно со мной, находиться в приёмной и "контролировать движение" очереди. В семь часов я взял такси и поехал за Дольдом.
Мы договорились, что к этому времени он уже будет ждать в пиджаке и галстуке. Каково же было моё потрясение, когда я увидел Юрия Петровича в состоянии мягкой игрушки, лежащим на диване, в бессознательном состоянии. Я стал взывать к нему, но он даже не пошевелился.
– Цэ вже до утра, – "успокоила" меня их домработница.
Внизу ожидало такси. Что делать?.. Отпускать?.. И не явиться на комиссию?.. Отчаянье охватило меня: проделать такой тяжелейший путь и в самом конце споткнуться?.. Нет!.. Не отступлю!
Я взял своего шефа за плечи, встряхнул и возопил:
– Юрий Петрович! Вы же обещали! Там уже очередь подходит! Без вас всё рухнет! Прошу вас, встаньте!
Дольд приоткрыл глаза, несколько секунд смотрел на меня, соображая и вспоминая, потом не очень внятно, но решительно произнёс:
– Сссейчас пойдём… Помогите дойти до ванной…
Я поднял его и, поддерживая, повёл в ванную. Он открыл кран, подставил под струю воды голову и несколько минут таким образом охлаждал её. Потом встряхнулся, вытер волосы и уже более чётко заявил:
– Я готов.
Только сейчас я обратил внимание, что он уже в пиджаке и при галстуке. Как потом мне стало известно, за полчаса до моего прихода, он, как обещал, приготовился к визиту в Исполком, но именно в этот момент Галина уехала на вокзал, никто его не контролировал и Дольд не мог устоять перед таким соблазном.
– Пшшли! – скомандовал он. – Только держите меня под руку.
Не буду рассказывать, как я его сажал в машину, как мы добрались до приёмной в исполкоме – думаю, этот путь стоил мне пару лет жизни. Но приехали вовремя, наша очередь как раз подошла. Поскольку речь шла обо мне, я остался в приёмной, а Дольда в зал заседаний ввёл Юра Бобошко. Всё, что происходило там, рассказываю со слов Юры.
Несмотря на то, что члены комиссии уже были очень усталыми и спешили завершить заседание, приход популярного писателя вызвал оживление. Дольд стоял, плечом опираясь на Юру, рукой – на спинку стула: сесть он отказался, опасаясь, что потом может не встать. Председательствовала та же руководящая дама, с которой я встречался. Она зачитала просьбу комитета драматургов и сообщила о моих "лишних" полутора метрах.
– Что решаем? – спросила она у членов комиссии. Раздались голоса: "Нарушение нормативов", "Отказать!".
– Тттогда… Каневский… уедет… ввв…Москву… – выдавил из себя Юрий Петрович.
– Ну и пусть уезжает, – заявил кто-то.
И вдруг Дольд так заорал, что даже Юра от неожиданности вздрогнул:
– Кхто это сказал?… Кхто?!
Испуганная комиссия замерла.
– Я. – пискнул кто-то из задних рядов. Дольд выкрикнул в его сторону:
– Непродуманное замечание!.. И не патриотичное!.. Украина потеряет!..
Первой пришла в себя руководящая дама:
– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?