Последняя фраза служила девизом Дали не только в жизни, но и в творчестве. Он действительно точно и безошибочно находил у других то, что в его волшебной интерпретации становилось его и служило только ему. В Париже Дали так же, как и дома, был озабочен своими сексуальными проблемами. По приезде во французскую столицу его первым делом потянуло в бордель. Обстановка в публичном доме ему очень понравилась, а вот сами служительницы Венеры, по его мнению, не соответствовали "таинственному и безобразному" духу эротики, жившему в приютах порока. И он понял, что "женщин следовало искать в других местах. И вести в бордель".
Честное слово, это гениально!
Да, его страстно мучило то, что у него ничего не получается с женщинами. На улицах Парижа он, по его словам, замечал только женщин. Мужчин, стариков и детей как бы и не существовало. Он пожирал глазами девушек, впитывал в себя эротические впечатления дня, чтобы потом разрядиться в гостинице. А на другой день снова отправлялся на поиски, и если даже какая-нибудь особа соответствовала его вкусу, он не решался к ней подойти и заговорить, как намеревался, полный решимости, еще минуту назад, - знакомая всем мужчинам робость была у него слишком гипертрофирована, и он никак не мог ее переступить. Временами он с отчаяния устремлялся за какой-нибудь "сущей уродиной", но и простушки убегали от него, если он пытался их преследовать. С горьким юмором он пишет:
"Ну что ж, - думал я, раздавленный неутолимым порывом, - прибрал их к рукам? Ведь, кажется, собирался? И не их одних, а "весь Париж"? Как же! Поди прибери, когда даже уродины тебя знать не хотят… Все чаще я скрывался в дальней аллее Люксембургского сада и плакал".
Все эти мытарства кончились сильной ангиной, и когда он лежал больной, увидел - а может, примерещилось - на потолке двух то ли клопов, то ли тараканов. Попытался сбить их подушкой, но потолок был высокий, не получилось, и он уснул, а когда проснулся, обнаружил на потолке только одно насекомое. Он уверился, что другое свалилось на него, когда спал. Стал судорожно себя осматривать и нащупал на спине бугорок, который и принял за впившегося клеща. Никаким способом он не смог его выдрать, тогда схватил бритву и вырезал, залив всю постель кровью, но оказалось, что это вовсе не насекомое, а его собственная родинка.
Этот жуткий эпизод свидетельствует, конечно, о его изломанной в то время психике. Но и не только. Все мы бываем иногда заражены пустыми страхами, а в молодости особенно, и избавиться от них бывает непросто…
Однажды Камиль Гоэманс, бывший, кстати, чиновник, а затем писатель и поэт, разделявший идеи сюрреализма, познакомил Дали с Элюаром. Известный поэт был не один, а с какой-то красавицей, но не женой, которая в то время была в Швейцарии. Они вместе выпили шампанского, и Элюар пообещал молодому художнику, что летом приедет к нему в Кадакес.
Глава шестая
О том, как Гала познакомилась с Полем Элюаром и вышла за него замуж; о совместной жизни супругов с Максом Эрнстом; как Дали объяснялся в любви Гале; как Дали выгнали из дома; о фильме "Андалузский пес" и о ссоре Галы и Бунюэля
Поль Элюар сдержал свое обещание. В августе 1929 года он приехал в Кадакес с женой и дочерью Сесиль. С ним приехали художник Рене Маргритт с супругой и Камиль Гоэманс со своей подружкой. Позже объявился и Бунюэль. Так что тем летом в Кадакесе собралась большая компания.
Но прежде, чем откроем занавес и покажем сцены знакомства, объяснения в любви Галы и Дали в знойный и ветреный день на доисторических скалах кадакесского побережья, мы отправимся в заснеженную Швейцарию, на курорт Клавадель, в туберкулезный санаторий.
Лечебное заведение, где оказалась восемнадцатилетняя Елена Дьяконова, называвшая себя Галой, было одним из многих, расположенных в районе Давоса, похожих на фешенебельные отели со всеми удобствами.
Мы не будем рассказывать о санатории и его обитателях, а с легким сердцем отправляем читателя к страницам романа Томаса Манна "Волшебная гора", где подробно и скрупулезно описана подобная клиника.
Как известно, в то время антибиотиков еще не было, поэтому туберкулез лечили вот в таких высокогорных местах, где воздух так чист и разрежен, что не раздражает дыхательную систему человека, а потому является лекарством. Способствует выздоровлению и обильное питание, усиливая обмен веществ. Поэтому пациенты заняты двумя вещами: трапезами и постоянным пребыванием на свежем воздухе. Бытовала в подобных местах и третья, врачебным начальством не поощряемая. Это, мягко говоря, флирт. Дело в том, что жизнедеятельность микробов туберкулеза не только повышает температуру тела, но еще будоражит и чувственность, усиливает либидо, поэтому любовные истории в подобных санаториях - общее место. Пациенты только тем и заняты, что увлекаются друг другом и сплетничают на эту тему.
Да, эта тема неизживаема не только в горах, но и на равнинах, однако на заснеженных вершинах она переживается острее, романтичнее и глубже, - ведь больные туберкулезом, болезнью, бывшей в то время, как нынче СПИД или рак, неизлечимой, чувствовали себя как бы на краю могилы, поэтому открыто, преданно и страстно служили своим симпатиям и привязанностям. Еще раз: читайте "Волшебную гору".
Гала приехала сюда из Москвы, где у нее остались мать, отчим, младшая сестра Лида и двое братьев - Вадим и Николай. Ее родной отец, чиновник по сельскохозяйственному ведомству, умер в 1905-м, когда ей было одиннадцать лет. И хоть звали его Иваном, она не Ивановна, а Дмитриевна. После смерти отца она взяла отчество отчима - Дмитрия Ильича Гомберга, полуеврея, адвоката, которого она и считала своим отцом, в то время как другие дети ее матери, Антонины, отчима недолюбливали, несмотря на то что он содержал в достатке свою жену и ее детей и ни в чем им не отказывал. Он был человек состоятельный, поэтому кормил еще и двух своих кузенов, приехавших в Москву учиться. На его, конечно, деньги лечилась на дорогом швейцарском курорте и Елена, то бишь Гала.
У некоторых исследователей жизни нашей героини есть подозрение, что Гомберг - давний любовник Антонины Дьяконовой, поэтому, вероятно, Гала - его родная дочь, ведь не случайно она взяла его имя в отчество вместо имени законного отца. Вероятно, а в это легко можно поверить, она, узнав от матери истину, в пылу отроческого максимализма решила поставить, так сказать, точки над i и стала величаться Дмитриевной. Впрочем, никто и никогда не слышал от нее по этому поводу рассказов или объяснений. Она была очень скрытной.
В Москве у нее осталась и подруга, Ася Цветаева, сестра поэтессы Марины. Она частенько бывала в их гостеприимном доме. И как же им, молодым девчонкам, было там весело! Они выдумывали разные истории, болтали, читали стихи, пробовали сочинять сами.
А здесь, в заоблачной выси, в прилепившемся к скале санатории, где все озабочены только кривыми своей температуры и бесконечными сплетнями, ей было безумно скучно. К тому же она со своим русским характером и привычками не очень-то вписывалась в европейский интернационал больных людей, живущих под одной крышей и объединенных желанием выжить. Вряд ли кто из них смог бы понять и разделить убеждение, высказанное Клавдией Шоша, тоже русской пациенткой высокогорного лечебного заведения из упомянутого романа "Волшебная гора": "…Нравственность не в добродетели, то есть не в благоразумии, дисциплинированности, добрых нравах, честности, но скорее в обратном, я хочу сказать - когда мы грешим, когда отдаемся опасности, тому, что нам вредно, что пожирает нас. Нам кажется, что нравственнее потерять себя и даже погибнуть, чем себя сберечь".
В санатории, как мы уже говорили, лечили главным образом свежим воздухом, поэтому послеобеденное лежание на свежем воздухе, независимо от погоды, было обязательным. Можно было лежать, завернувшись в одеяла, и на балконе своей комнаты, как большинство и делало, но молодые люди предпочитали террасу с удобными шезлонгами. Здесь Гала заприметила худенького француза, похожего на Пьеро, пишущего к тому же, как она узнала, стихи. И однажды во время послеобеденного лечебного моциона она набросала фиолетовым карандашом его портрет и написала по-французски: "Портрет молодого человека, поэта семнадцати лет", и показала ему.
С этого все и началось. Молодого человека звали Эжен Грендель. Он был единственным сыном богатого парижского торговца недвижимостью. В санатории с ним находилась его мать, пристально следившая за тем, чтобы мальчик неукоснительно соблюдал режим и поскорее поправился. Гала очень не понравилась мадам Грендель, она словно нутром почувствовала горечь судьбы своего сына, если он свяжет ее с этой молоденькой русской.
Почти год они провели вместе под крышей санатория в швейцарских Альпах и уже не могли жить друг без друга. Они были не только безумно влюблены, их связывала и общность интересов - оба любили книги, поэзию, и Гала даже написала предисловие ко второму сборнику стихов Эжена Гренделя, ставшего потом известным под псевдонимом Поль Элюар. Гала активно стимулировала Эжена на поэтическом поприще, и в определенной степени можно сказать, что, не стань она его спутницей по жизни, единственный сынок торговца недвижимостью наверняка бы забросил увлечение молодости и стал бы добропорядочным буржуа, достойным наследником своих родителей.
В 1914 году им приходится расстаться - срок их пребывания в горном снежном раю заканчивается. Состояние их здоровья улучшилось, и врачи не видели необходимости оставлять их тут дольше. Расставаться, конечно, не хотелось. Неизвестно, прибегали ли они к тем уловкам, описанным Томасом Манном, когда молодые, в основном, пациенты, не желавшие возвращаться на равнину, всякими способами завышали себе температуру. Тогда им ставили "немую сестру", то есть градусник без делений. Итак, она возвращается в Москву, а он в Париж. Они, конечно, переписываются и пытаются уговорить своих родителей, чтобы не противились их счастью, но как русская, так и французская семьи против их женитьбы. Однако капля камень точит. Гала, под предлогом совершенствования во французском языке и обещанием посещать Сорбонну, отпросилась-таки в Париж. Ехала кружным путем через Скандинавию и Англию, потому что началась Первая мировая война и ее возлюбленный Эжен уже не ждал ее в Париже. Его призвали к нестроевой, и он находился в действующей армии. На парижском вокзале Галу встретила мать Эжена, и она поселилась в доме жениха и ждала суженого с фронта, а он там часто болел и путешествовал из госпиталя в госпиталь. Она же проводила время за книгами и походами в столичные магазины, где покупала дорогие платья, духи и тому подобное. В письмах она уверяет жениха, что все это для него, единственного и любимого, ни один флакон с благоухающими ароматами не будет открыт до его приезда. В каждом письме пишет, что целует его - везде. Она говорила, что сохранила целомудрие до свадьбы, несмотря на свой бешеный темперамент и в дальнейшем - настоящую нимфоманию. Возможно, это и так. Возможно, она целовала его везде, но лишь целовала.
За полмесяца до февральской революции 1917 года в России, во время трехдневной побывки Элюара в Париже, они наконец-то женятся. И вновь у него бронхит, его опять кладут в госпиталь, куда его приезжает навестить Гала. Затем по состоянию здоровья Эжена перевели в интендантскую службу в Лионе. Там они с Галой снимают комнату и живут практически гражданской семейной жизнью - по вечерам муж возвращался со службы, и они шли в ресторан или еще куда-нибудь.
В мае 1918 года у них рождается дочь Сесиль. Ребенок, однако, не возбудил у Галы материнских чувств - все заботы о малышке она перепоручила свекрови, да и во всей последующей жизни дочь не занимала в ее сердце такого большого места, как мужчины.
Первые послевоенные годы многое изменили в отношениях супругов. Познакомившись с сюрреалистами, Элюар поначалу не слишком глубоко исповедовал нигилистические взгляды своих новых коллег по перу. Он был по рождению и воспитанию буржуа, и поэтому ему тяжело было отказаться от въевшихся взглядов и принять новые лозунги и правила поведения. А они, надо сказать, были для него архиреволюционными, пользуясь терминологией вождя мирового пролетариата, который, как известно, жил в Цюрихе в то же время, когда там зарождался дадаизм во главе с Тристаном Тзара, плюгавым человечком в кургузом костюмчике, - его внешность вовсе не вязалась, не соответствовала тем лозунгам, что он провозглашал (см. главу о сюрреализме). Здесь у нас возникает ассоциация с персонажем все той же "Волшебной горы" Томаса Манна по имени Лео Нафта. Этот "маленький тощий человечек", "недомерок", безнадежно больной туберкулезом иезуит был постоянным оппонентом писателя Лодовико Сеттембрини, исповедовавшего гуманистические буржуазные ценности.
Там дело кончилось весьма трагично - дуэлью, в которой апологет гуманизма, следуя своим убеждениям, выстрелил в воздух, а его непримиримый противник Лео Нафта, радикал и иезуит, выстрелил в себя. Весьма своеобразный способ самоубийства.
Глава дадаистов Тристан Тзара, по приезде в Париж, стал также ярым оппонентом лидера парижских леваков в искусстве Андре Бретона. Их соперничество на ниве вербовки сторонников и их перевоспитания в духе их учений - дадаизма и сюрреализма - переросло в откровенную склоку, но до дуэли, слава Богу, не дошло.
Кстати, Владимир Ильич Ленин иногда заходил в "Кабаре Вольтера", где тусовались дадаисты, и, наверное, слышал их манифесты и лозунги и бессмысленные, с точки зрения логики, стихи и бессловесный вокал. И даже, как говорят, играл в шахматы с основателем дадаизма. Любопытно, что социальный переворот в России и революция в мировом искусстве готовились в одном и том же городе Цюрихе и в одно и то же время.
Кстати, очень увлекательное занятие, уважаемый читатель, сравнивать яркие события разного порядка, происходившие в мире в одно и то же время. В том же 1916-м году, к примеру, когда при Вердене и Сомме шла страшная бойня, в Ирландии была провозглашена республика, Ленин написал "Империализм как высшая стадия капитализма", Бердяев же - "Смысл творчества", Эйнштейн опубликовал "Общую теорию относительности", Бунин создал свой шедевр "Легкое дыхание", Куприн - известную "Яму", ну, и так далее. Словом, расхожий афоризм о молчании муз, когда говорят пушки, явно несостоятелен.
А в Европе муза поэзии забрела в густые дебри сюрреализма, соблазненная свободным полетом в неведомое и бескрайнее пространство сновидений и бессознательного, и стала верно ему служить, ломая устоявшиеся нравственные законы. С удивительной легкостью носители новых идей отринули все добропорядочные буржуазные ценности, со сладострастием варваров пиная и попирая их ногами.
Так и супруги Элюар, вовлеченные в протест против несовершенств этого мира, вечно раздираемого конфликтами и бессмысленными войнами (пять лет молодости Элюара прошли на фронте), очень быстро растворили в новом течении свои прежние идеалы - святость любви и поэзии, верность и преданность и прочее, заменив их на привившуюся в среде новаторов свободную любовь, волюнтаризм и произвол в области поэтического слова.
Они вели легкую свободную жизнь, благо деньги на это были - миллионы буржуа Гренделя-старшего, такого же, кстати, как и отец Дали, атеиста и богохульника, растрачивались из карманов безалаберных молодых супругов без удержу. Отец Элюара с горечью осознавал, что его сын, унаследуя его бизнес с недвижимостью и торговлей земельными участками, вряд ли поведет его успешно. Образ жизни сына отца страшно раздражает. Они с Галой заняты лишь книгами, знакомствами с сомнительными писаками и поездками по модным курортам под предлогом укрепления здоровья, где, наоборот, губят его в ресторанах и прочих увеселительных заведениях, не отказывая себе ни в чем.
Что и говорить, родители поэта сетовали справедливо. Молодые супруги забросили даже свои родительские обязанности - дочь Сесиль была полностью под присмотром госпожи Грендель.
Галу, надо сказать, в среде сюрреалистов недолюбливали. Она вечно терлась вместе с мужем во всех их тусовках, встревала в дела и разговоры - словом, вела себя не так, как другие подруги сюрреалистов, служившие им лишь как взаимозаменяемые сексуальные объекты.
За редким, правда, исключением. Подруга, например, Андре Бретона Жоржина Дюбрей, вызывающе красивая замужняя женщина, любовь которой "была как вспышка", вспоминал Бретон. Таковой она и оказалась в прямом смысле. Не застав любовника дома, в приступе беспричинной ревности Жоржина спалила две картины Дерена, три - Мари Лоренсен и одну бессмертного Модильяни, при этом устроила настоящий погром - порвала фотографии, рукописи, письма и многое другое. Словом, совершила в полном смысле дадаистский поступок.
Гала, осознав, что женское начало в сюрреалистических забавах носит вспомогательный характер, дала полную волю своим недюжинным возможностям в области свободной любви, благо супруг полностью разделял подобные взгляды.
Началось все с Макса Эрнста, которого они посетили в Кельне, где он жил вместе со своей женой и ребенком. Очень быстро голубоглазый красивый блондин вскружил голову Гале, а ее муж Поль просто души не чаял в новом своем приятеле - он был так восхищен его талантом, что сразу же купил еще не просохшую, прямо с мольберта, картину "Слон Целебес". Их дружба подогревалась и тем еще обстоятельством, что оба они воевали, как враги, на реке Сомме и вполне могли быть убиты друг другом. Элюар писал Тзара, что они с Эрнстом "стряхнули пыль с наших вен в наши стаканы". Во французском языке "вена" означает и часть кровеносной системы, и настрой, вдохновение. Они вместе пишут стихи. Эрнст иллюстрирует очередной сборник стихов Элюара, а также пишет гуашью картину под названием "Пертурбация - моя сестра", где Гала изображена с обнаженной грудью. Макс также увлечен своим новым другом и говорит о нем как о брате. Однако прелести Галы волнуют его гораздо больше, нежели братские чувства к французскому поэту.
Кончилось все тем, что Эрнст стал любовником Галы с молчаливого согласия мужа, а может быть - и по его желанию. В этом случае психоаналитик нашел бы в Элюаре скрытую гомосексуальность, и примером тут может служить известный на эту тему исторический пассаж об Аристотеле, похитившем жену своего друга Гермия для того, чтобы познать его - через нее - как можно полнее…
Впрочем, так или иначе, для Галы это было серьезным испытанием. Она не могла выбрать одного и жила сразу с двумя, причем это был брак втроем в полном смысле этого слова - по приезде в Париж немецкий художник стал жить в их доме в пригороде столицы.
Для женщины очень трудно пережить то, что мужчины дружны, для нее необходимо, чтобы они были соперниками и постоянно завоевывали бы ее. А тут был другой случай.
Мужская дружба кончилась после того, как Эрнст заехал кулаком в глаз своему приятелю-рогоносцу, когда тот отпустил какое-то нелестное замечание по поводу его новой подружки.
После этого супруги отдалились друг от друга и стали жить каждый своей жизнью, меняя друзей и подружек так часто, как им хотелось, при этом промотали к 1929 году два миллиона франков и стояли на грани банкротства.