Все присоединились к мнению Хатхуа. Я сам находил его отчасти справедливым, но никак не хотел отказаться от мысли продолжать наше путешествие. Я опять обратился к Хатхуа и настоятельно требовал от него указать другую дорогу, между Псхо и Цебельдою, если нам нельзя идти по этой. Я прибавил, что над нами станут смеяться, когда узнают, как мы собрались в дорогу за горы, выехали и бежали назад, увидав, что не одни мы такие храбрецы, которые ходят в горы без няньки. Продолжая насмехаться над моими товарищами, я возбудил их самолюбие. Хатхуа, наморщившись, объявил, что он знает другую дорогу и согласен вести нас по ней, но предупреждает, что она трудна, продолжительна, неудобопроходима для лошадей и пролегает по совершенно безлюдным местам. На замечание Микамбая, что у нас не достанет съестных припасов для такой дороги, Хатхуа возразил, что с ружьем нечего бояться умереть с голоду там, где есть козы, туры и адомбеи. Абхазцы зовут адомбеем зубра, который водится на северной покатости Кавказа, в глубоких ущельях, около источников Урупа и Большого и Малого Зеленчугов. Микамбай не смел более отговариваться; дело было решено, и все согласились идти по дороге, которую станет указывать Хатхуа. Мы свернули вправо от прежнего пути, перешли через глубокое ущелье и начали подыматься на высокий гребень, без видимой тропинки, по густому вековому лесу, нетронутому от сотворения мира. Хатхуа и Багры шли опять впереди и помечали топорами некоторые деревья, для того чтобы найти по ним обратный путь, если бы мы потеряли в лесу дорогу. Солнечные лучи едва проникали в чащу леса, загроможденного деревьями, опрокинутыми бурей, которые на каждом шагу перегораживали путь нашим лошадям. Иногда мы бились по целым часам, отыскивая обход мимо этих натуральных завалов или прорубая себе топором дорогу чрез них. Весь первый день мы провели на безводном гребне, не имея капли воды, чтобы напиться в палящий жар. Два абхазца, которым была поручена провизия, отстали от нас в лесу; невзирая на крики и ружейные выстрелы, мы не могли их дозваться; по этой причине у нас не стало даже молока утолить жажду. Микамбай не понимал, каким образом они нас потеряли, и был уже готов думать, что они бежали. Во всяком случае их надо было отыскать, и это дело мы поручили Багры, который должен был идти потом по нашему следу и по знакам, оставленным Хатхуа на деревьях. На этом не кончились еще наши неудачи этого дня, сделавшие очень дурное впечатление на суеверных абхазцев, которые видели в них дурное предзнаменование. Лошадь Муты оборвалась на горе и покатилась с крутизны в несколько десятков сажен. Кусты, за которые она, падая, цеплялась, помешали ей убиться, и пострадало только одно седло. Сначала Муты был в отчаянии, хотел вернуться домой, потом успокоился, но все-таки не переставал морщиться, вспоминая об этом происшествии. Микамбай бормотал все время невнятные слова, обвиняя, кажется, меня во всех несчастьях, и призывал на помощь Аллаха; молчали только и крепились Хатхуа по привычке и я из самолюбия. Измученные трудным переходом и жаждою, мы остановились перед сумерками для ночлега – можно себе представить, в каком расположении духа. Часа через два голос Багры известил нас, что он близок, и скоро явились к нашему огню он, слуги Микамбая, бараны и молоко. Оказалось, что абхазцы потеряли нас из виду, гоняясь за баранами, упущенными на дороге в каком-то трудном месте. Теперь, казалось, все было хорошо; дело стояло только за водою. Никто не знал, где ее найти, и не решался идти за нею в темноте. Посоветовавшись с Хатхуа, помнившим источник около этих мест, Багры согласился за три червонца совершить головоломное ночное путешествие, спустившись под гору по скалам, доступным с виду для одних только зверей. Долго ждали мы, пока он воротился с козьим тулуком, наполненным счастливо отысканною водой. Тогда мы напились, сварили проса, баранины и, поужинав, легли спать, закутавшись в бурки, имея возле себя ружья в чехлах, чтобы сберечь их от сырости. Стреноженные лошади ели траву возле нас. Горцы употребляют весьма простой и удобный способ спутывать лошадей треногами, отнимающими у них возможность далеко уходить и делать скорые прыжки. Тренога состоит из двух широких сыромятных ремней, одного длинного и другого короткого, связанных между собою в виде латинского Т; на концах этих ремней находятся петли из узких ремешков, застегиваемые на костяные чеки. Коротким ремнем спутываются обе передние ноги несколько выше копыта, а концом длинного ремня обвязывается одна из задних ног выше колена. Петли с чеками позволяют растревожить лошадь в одно мгновение, что имеет особую важность в быту горца, встречающего так часто надобность, в случае неожиданной тревоги, вскочить на лошадь, не теряя времени. Зато горец никогда не выезжает без треноги, привешенной за седлом. Перед сном Микамбай распределил очереди ночного караула, без которого можно было, пожалуй, обойтись, так как Хатхуа имел привычку спать только одним глазом. Во время наших ночных бивуаков я имел часто случай видеть, как при самом легком шорохе в кустах Хатхуа, не подымая головы, уже глядел в ту сторону, откуда слышался звук, и рука его машинально ложилась на приклад ружья.
На другой день наша дорога все еще шла по густому лиственному лесу, состоявшему преимущественно из дуба, карагача, клена, чинара и чиндара. Полоса, богатая каштановыми и ореховыми деревьями, лежала уже ниже нас. Подъемы становились круче, ущелья суживались заметным образом. Этот переход обошелся совершенно без приключений; погода была прекрасная, и мы пользовались ею, чтоб уйти как можно дальше. В прямой линии можно было полагать от морского берега до перевала через главный снеговой хребет от шестидесяти до семидесяти верст; по дороге, которую мы принуждены были избрать для нашего путешествия, должно было считать не менее ста двадцати. Бедность наших съестных припасов, рассчитанных сначала только на три перехода, заставляла нас спешить.
На третий день мы поднялись на высоту, покрытую сосновым лесом такой величины, о которой я не имел до того времени никакого понятия. В нем нас застигла страшная буря. С первого порыва ветра оглушительный скрип и треск пронеслись по всему лесу, задрожавшему, как в лихорадке. Вековые сосны неимоверной вышины, в пять и более охватов, зашатались на корню; молодые деревья крутило и ломало вихрем, устилавшим землю огромными сучьями, летевшими в лесу по всем направлениям. Я не испытывал прежде опасности быть в подобном лесу во время бури, и потому не совсем и понимал ее. Мои абхазцы раскрыли мне глаза. С криком: Аллах! Аллах! они бросились к ближайшей скале и под ее навесом прождали все время, пока не перестала буря. Опустошение, произведенное ею в лесу, дало мне понятие об участи, которая нас ожидала, если бы мы не встретили так близко спасительной скалы. Везде лежали огромной величины деревья, переломленные, расщепленные сверху донизу или вырванные с корнем из земли; лес был буквально усеян сучьями и отломленными вершинами.
Четвертый и пятый день мы переходили по скалам из долины Гумисты к началу Чаголты, впадающей в Кодор. Узенькая тропинка, на которой лошади едва находили довольно места ставить копыто, испорченная во многих пунктах дождем, а в других заваленная большими скользкими камнями, тянулась карнизом над пропастями неизмеримой глубины. Мы шли все время пешком, а лошадей гнали перед собою: было опасно вести их в поводу; к тому же они шли гораздо охотнее на дурных местах за катером Микамбая, признавая его инстинктивно надежным указчиком дороги в горах.
Поворотив от начала Чаголты круто налево, к источнику Бзыба, мы только на седьмой день подошли к главному перевалу, покрытому вечным снегом. Еще накануне мы сделали более половины перехода по снегу, растворявшемуся, под лучами июньского солнца, в потоки студеной воды, протекавшей ветвистыми ручьями по всем лощинам и ниспадавшей потом, собравшись в одно более широкое русло, шумными водопадами в глубокую расселину, дававшую Бзыбу свое начало. Жаркое солнце палило наши головы, между тем как ноги не выходили из снега и из холодной воды. Надвинув на глаза мохнатые бараньи шапки и намазав веки пороховым раствором, для того чтобы не ослепнуть от солнечных лучей, ярко отражаемых блестящею снежною пеленой, покрывавшею все видимое пространство, босоногие, потому что наша размокшая обувь не держалась более на ногах, мы подвигались медленным шагом, проваливаясь беспрестанно в снегу. Неудивительно, если мы утомлялись более чем следует. Наши силы заметно упадали от недостатка пищи. Порции, на которые мы были принуждены разделить наши припасы, для того чтобы не остаться совершенно без продовольствия, едва служили для утоления голода и не могли возобновлять сил, растрачиваемых нами ежедневно в усиленной ходьбе. Накануне мы съели последний кусок баранины; молока давно уже не было; оставалось в запасе несколько проса, которое Микамбай берег на крайний случай, выдавая скупою рукой каждый вечер не более одной горсти на человека. Багры и Хатхуа уходили от нас беспрестанно в сторону искать дичи, но, к несчастью, не находили ее. Туры показывались на скалах, как будто для того только, чтобы дразнить наш голод, всегда далее выстрела, и потом исчезали с быстротой молнии. Они так осторожны, что их нельзя иначе стрелять как из засады, устроенной на дороге, по которой они имеют обыкновение ходить к воде. Эти дороги бывают чрезвычайно опасны. Днем надо отыскивать след туров, садиться вечером за скалой и ждать до утра, пока они пойдут к водопою. Более одного выстрела охотник не успевает сделать в подобном случае, если б он имел с собою даже два ружья: прежде чем он успеет приложиться во второй раз, все стадо пропало уже у него из виду. Мы слишком дорожили временем, для того чтобы жертвовать им на эту трудную и не всегда удачную охоту, требующую иногда нескольких дней для отыскания только турьих следов. Хатхуа не взял с собою собаки, с которою он и в обыкновенное время не любил охотиться в горах, потому что она призывает своим лаем неприятеля и не позволяет скрыться от него. Последние два дня Хатхуа уходил в сторону с самого утра и присоединялся к нам только вечером, каждый раз с пустыми руками, утешая нас надеждой на адомбеев, которые, по его обещанию, должны непременно нам встретиться на северной стороне гор.
Перед главным снеговым хребтом мы переночевали в котловине, окруженной со всех сторон высокими скалами, покрытой пушистою травой и загороженной от завалов густым сосновым лесом. На дне котловины протекал многоводный ручей. Место было самое скрытное, и доступ к нему сопряжен с трудностями, которых никто бы не решился испытать без настоятельной надобности. Хатхуа говорил, что кроме него разве только еще один или два абазинских охотника знают об этом уголке и в состоянии отыскать к нему дорогу. Несколько дней перед нашим приездом на горах выпал в большом количестве свежий снег, не позволявший вести лошадей через перевал. Ждать, пока он осядет от солнца, не зная, чем мы будем кормиться завтрашний день, казалось совершенно безрассудным, и мы решились поэтому продолжать наше путешествие без лошадей, покинув их на месте нашего последнего ночлега и там же зарыв седла. На возвратном пути Микамбай должен был отвести лошадей в Абхазию.
Выбравшись из нашей котловины до восхода солнца, мы стали подыматься на гору по снежной крутизне, перегораживавшей нам путь, подобно неизмеримо высокой стене, без следа дороги и без уступа для отдыха. Абхазцы, вооруженные своими длинными дорожными палками, окованными железом с обоих концов, шли впереди и испытывали снег, под которым нередко кроются расселины, куда можно провалиться безвозвратно. Следуя один за другим, мы пролагали узкую и глубокую борозду через рыхлый снег, погружаясь в него выше пояса. Таким образом мы поднимались не менее пяти часов, медленно ступая и не возвышая голоса, для того чтобы не вызвать снежного обвала, местами грозно висевшего над нашими головами, пока не достигли гладкой снеговой равнины, шириной около пятисот сажен, с которой открывался вид на обе стороны гор. Вправо и влево от нас возвышались зубчатые горные вершины ослепительной белизны. За нами чернелись абхазские горы и обозначалось море далекою синею полосой. Впереди нас виднелись скалы, лесистые гребни и зеленые травяные отроги главного хребта, между которыми мелькали, подобно серебристым лентам, Кубань и впадающие в нее реки. Погода была прекрасная, на небе ни облака, в воздухе ни ветерка, тишина повсюду, и близь и даль облиты ярким светом. Вид в одно время на Черное море и на степи кавказской линии, с высоты верных одиннадцати тысяч футов над поверхностью моря, был поразителен своим величием. Седловина главного хребта, через которую мы переходили, лежала между источниками Бзыба, текущего в Черное море, и большого Энджик-су, впадающего в Кубань. Русские переделали Энджик-су в похожее на него название Зеленчуга. Мы отправились в дорогу голодные и, после трудов подъема, почувствовали решительную необходимость подкрепить свои силы. Абхазцы принесли с собою несколько вязанок хвороста. Разложили огонь на бесснежном камне и сварили половину проса, оставшегося в мешке. На каждого из нас достались два или три глотка, которыми мы должны были довольствоваться на долгое время, потому что нам приходилось идти не менее четырех дней до ближайшего башилбаевского аула, в котором Микамбай смел показаться, имея в нем приятеля.
Солнце перешло уже за полдень, когда мы подошли к северному спуску. На краю его стояла непокрытая снегом гранитная скала, очень похожая по своему виду на высокий жертвенник. К ее вершине, составлявшей площадь около трех саженей в квадрате, вели ступени, высеченные в граните. Посреди площадки находилось круглое углубление в виде котла. Мои абхазцы поднялись на нее, и каждый из них положил в углубление какую-нибудь вещь: ножик, огниво или пулю. И меня заставили принести в жертву несколько мелких монет, для того чтоб умилостивить горного духа, – иначе, говорили мои проводники, он зароет нас под снегом, когда мы станем спускаться, или не пошлет нам дичи, или отдаст нас в руки наших врагов. Углубление было наполнено до половины древними монетами, железками от стрел, съеденными ржавчиной кинжалами, пистолетными стволами, пулями и женскими застежками и кольцами. Ни один горец не переходит в этом месте через перевал, не пожертвовав чем-нибудь горному духу, и можно быть уверенным, что ничья рука не осмелится коснуться того, что ему принадлежит.