Имея в голове одну мысль и в сердце одно желание исполнить то, что обещал насчет осмотра морского берега, я не терял надежды сдержать свое слово, несмотря на новую неудачу с Левами. При первом свидании я объяснился с генералом *** насчет этого дела, просил его помощи и объявил ему, что намерен в крайнем случае обратиться к хаджи Джансеиду, пользуясь письмом к нему абхазского владетеля, хотя знаю всю силу его вражды против русских. Генерал не советовал мне доверяться этому человеку и отговаривал меня пускаться в том году снова в горы по причине огласки, которой подверглось мое первое путешествие. Несмотря на все его доводы, что я сделался теперь известен многим черкесам, которые станут меня караулить, я не хотел отказаться от своего намерения и просил его указать мне другого человека, если он считает опасным иметь дело с Джансеидом. Уступая моей настойчивости, он стал перебирать в уме всех известных ему молодцов и остановился на имени князя Карамурзина, который, по его мнению, мог не менее хаджи Джансеида быть мне полезным.
Сперва надо было только узнать косвенным образом, согласится ли он быть моим проводником; потом уж от меня зависело или не начинать дела, или вступить с ним в прямые переговоры. Генерал собирался ехать на Кубань и обещал мне при этом случае выведать что было нужно от Карамурзина, а я должен был пока оставаться на кавказских минеральных водах. Чтобы прекратить все разговоры обо мне и усыпить внимание, с каким горцы стали за мною следить, я просил генерала по прошествии нескольких недель распустить за Кубанью слух, что я заболел на водах и скоропостижно умер. Между тем этот ложный слух, выдуманный мною самим, едва не обратился в истину. На одной из прогулок, около Пятигорска, моя лошадь упала на всем скаку под гору, и я ударился головой о каменистый грунт дороги с такою силой, что потерял память и некоторое время не узнавал ни места, ни людей. Мамат-Кирей Лов и несколько его абазин, бывших со мною, считали меня убитым и только тогда удостоверились в противном, когда я сам встал и поднял на ноги мою лошадь. Полсотни пиявок и кровопускание избавили меня от дурных последствий падения, которое имело для меня и свою хорошую сторону, доставив мне знакомство и дружбу замечательного по своему уму доктора Мейера, выведенного Лермонтовым в его "Герое нашего времени".
На водах я привел в порядок мои путевые записки. Если пройденная мною дорога не представляла особенного интереса, зато собранные мною этнографические сведения были новы и весьма положительны. Из Абхазии, до верховья Урупа, я шел по местам совершенно незаселенным, наполненным на нашей карте множеством несуществующих народов, которые мне пришлось стереть. Ошибки происходили оттого, что карты местностей, куда не проникали еще ни путешественники, ни войска, пополнялись через расспросы людей, дурно говоривших по-русски и которых языка мы совершенно не знали. Таким образом, верховья Зеленчугов считались заселенными довольно сильным племенем аланетов, которого я нигде не мог отыскать или, вернее сказать, находил повсюду, потому что аланет на мингрельском языке значит горец. Благодаря Эмину Шакрилову и Мамат-Кирею Лову, я познакомился с языками и наречиями, находящимися в употреблении за Кубанью, и получил этим способом возможность положить первое основание правильному систематическому разделению на племена горцев, живущих против правого фланга кавказской линии. Прежде у нас считалось за Кубанью столько же различных народов, сколько там существовало названий обществ или отдельных аулов. Древние греческие, византийские, арабские и генуэзские историки также мешали племена и народы, без разбора называя их синтами, керхетами, ахеянами, гениохами, зигами, джиками, джикетами и, наконец, абазгами. Я же нашел на берегу Черного моря и за Кубанью только три различных народа: абазин, черкесов и татар, говорящих на трех коренных, нисколько между собою несходных языках. Они не понимают друг друга; между тем как наречия, образовавшиеся из одного коренного языка, всегда сходны с ним, и не мешают объясняться между собою горцам одинакового происхождения. Не знаю, позволено ли считать убыхов, имеющих свой собственный язык, четвертым племенем, или они составились из абазин, черкесов и европейцев, выброшенных, как говорит предание, на черкесский берег еще во время первого крестового похода.
В пример разнозвучия трех указанных мною языков привожу из каждого по несколько слов. Так, слова: приятель, женщина, девушка, ружье – значат на одном из этих языков: суазар, апхыс, ипха, ашкуаки; на другом – иблагас, фыз, пшаша, фоки; на третьем – кунах, арвад, кыз, мултук.
Привожу из моих заметок несколько статистических данных, относящихся к тогдашнему времени. С тех пор все изменилось, особенно после громадного выселения, положившего конец кавказской войне: где прежде жили черкесы, ныне русские казаки пашут землю и пасут свои стада.
А. Абазинское племя.
Не останавливаясь на бесполезном разборе темных сказаний древних историков и баснословных народных преданий, я берусь только означить первое место, занятое абазинами на Кавказе. Оно находилось бесспорно в нынешней Абхазии, между морем и горами, ограничиваясь на юге Ингуром и на севере Бзыбом. Внутренние раздоры, кровомщение и недостаток удобной земли, в особенности пастбищных мест, заставили небольшую часть абазин переселиться во внутренность гор, к источникам Кодора, Бзыба и Мдзимты, и образовать там вольные общества, после того как они столкнулись с черкесами на реке Соче, распространяясь по берегу моря на север. Не находя довольно средств для своего существования и в этих местах, некоторые семейства перешли через снеговой хребет, на северную сторону гор, и поселились там на недальнем между собою расстоянии. Старшие линии всех значительных абазинских родов Цебельды, Медовея и северной стороны гор можно было найти в Абхазии, чем совершенно оправдывается мое мнение. В языке абазин, перешедших за снеговой хребет, произошло слабое изменение сравнительно с чистым абхазским языком, заметное, впрочем, только для привычного уха, а именно – утрата буквы а, прибавляемой в начале каждого существительного. Вместо адомбей, ачгун, ашкуаки, апхюс, ахюс – на северном говоре: домбей, чгун, шкуаки, пхюс, хюс и т.д. К абазинскому племени принадлежали следующие владения и общества:
а) На южной стороне гор:
1. Абхазия, от устья Ингура до Бзыба, владение фамилии Шервашидзе – около 80 000 жителей.
2. Цебельда, Херпыс-куадж или Цымпар, около верховья Кодора, вольное общество, в котором первенствующая фамилия князей Маршаниев, – до 8.000 жителей.
3. Псхо, у источников Бзыба и Апсты.
4. Ачипсоу, Айбога и Чужгуча, на верховьях Мдзимты, Псоу и Мцы. Последние четыре селения известны были у черкесов под одним общим названием Медовей. В них господствовали также Маршании, разделившиеся на две отрасли Богоркан-ипов и Мас-ипов. Жителей в Медовее можно было считать не более 10 000.
5. Садзы, или джекеты, на морском берегу от Гагр до реки Сочи, – 11 000 душ. Они разделялись на множество вольных обществ.
6. Саша, на реке Соче, под властью княжеской фамилии Облагу. Жителей до 10 000; в том числе есть отчасти черкесы и убыхи.
б) На северной покатости главного хребта:
1. Башилбай, на верховье Урупа, под властью Маршаниев, – 1 800 душ.
2. Там, недалеко от источника Большой Лабы, – 550 жителей, повиновавшихся узденям Заурум-ипа.
3. Кызылбек, между Большою и Малою Лабою, на речке Андрюк, – 500 душ; господствующая фамилия – Маршании.
4. Шегирей, в начале Малой Лабы, – 600 душ, под властью узденей Шиокум.
5. Баг, на реке Ходзе, у подошвы горы Ашишбог (имя произошло от дворянской фамилии, владеющей этим аулом), – 600 душ.
6. Баракай, на реке Губсе, – 1 250 жителей, повиновавшихся двум дворянским фамилиям Лях и Анчок.
7. Ловов аул, на Куме, по правую сторону Кубани, – 1 800 жителей.
8. Дударуков аул, на левом берегу Кубани, против станицы Баталпашинской, – 1 700 душ.
9. Бибердов аул существовал на Урупе до 1829 года, когда он был совершенно разорен русскими войсками, под командой генерал-майора Фролова, и жители его отведены в плен.
Всего можно было полагать на Кавказе абазинского племени около 128 800 душ.
В. Черкесское племя адыге.
Черкесы сами называют себя адыге. Одна их отрасль признавала над собою власть своих родовых старшин или князей, другая пользуется совершенною независимостью. Равным образом в черкесском языке два наречия: кабардинское, наречие княжеских черкесов и абадзехское – вольных обществ.
Собственно за Кубанью были в мое время:
а) Черкесы, повинующиеся княжеским родам:
1. Беслиней, на Большой Лабе на Тегенях, – около 8 000 жителей, подвластных княжеским фамилиям Канукуа и Шалох.
2. Кемюргой и Егерукой, два владения, соединившиеся под управлением одного князя из фамилии Балатукуа, находились на низовье Лабы, – 9 000 душ.
3. Мохошь на левом берегу Лабы, выше Кемюргоя, – 2 500 душ, повиновавшихся князьям Богорсук.
4. Гатюкой, достояние князей Гатюк, на Лабе и частью на правом берегу Сагуаши, – 5 000 жителей.
5. Бжедухи, по низовьям рек Пшекупс и Пшиша, – 6 000 душ под властью двух княжеских родов Камышей и Черченей.
6. Кабардинцы, поселенные на Урупе и на Тегенях, – от 4 до 5 000 душ.
б) Вольные черкесы:
1. Шапсуги по берегу Черного моря, от Анапы до реки Шахе, и по низовой части Закубанья, делятся на больших и на малых. Большие, между Кубанью и горами, составляли одно общество; малые, приморские, делились на множество вольных обществ, соединившихся между собою только впоследствии, когда были атакованы нашими силами. Натухайцы, около Анапы и Суджукской бухты, те же шапсуги, составившие отдельный союз. Всего шапсугов с натухайцами можно было полагать до 300 000 душ.
2. Абадзехи, за Сагуашею, в глубоких лесах, покрывающих эту часть Кавказа. У них считалось до 160 000 жителей.
3. Убыхи, которых некоторые считают народом особого происхождения, на юго-западной покатости гор, между реками Сочи и Шахе. На берегу моря они составляли, перемешавшись с шапсугами, несколько отдельных обществ: Хизе, Уордане, Шмиткуадж и Зюеш, известных у черкесов под общим именем Ардона. Я не успел познакомиться с их народным языком, потому что убыхи, с которыми я встречался, всегда говорили по-черкесски. Убыхов полагали не более 6 000 душ.
Всего черкесского племени можно было приблизительно считать до 500 000 душ.
С. Татарское племя.
1. Ногайские татары были поселены русским правительством, в числе 12 000 душ, на левом берегу Кубани, от Баталпашинской станицы вниз до устья Лабы. Между ними нет дворянства, а существуют только вольные люди или так называемые второстепенные уздени, повинующиеся князьям пяти фамилий: Келембет, Мансур, Кипчак, Карамирза и Навруз.
2. Карачаевцы, на верховьях Кубани и Тиберды и у подошвы Эльбруса, более торговый, чем воинственный народ, состоит приблизительно из 8 000 душ.
Ногайцы и карачаевцы говорят на наречии употребляемого во всей Средней Азии татарского языка.
Время летело для меня на минеральных водах, наполненных посетителями со всех концов России. Незаметным образом подошел август, в начале которого генерал уведомил меня, что открывается случай, могущий послужить в пользу моему предприятию, и звал меня к себе в Прочный Окоп, для того чтобы лично переговорить обо всем с Карамурзиным. Обрадованный этим известием, я немедленно оставил Пятигорск и поскакал на почтовых, чтобы скорее кончить дело. Наконец открывался для меня надежный путь к давно желанной цели.
Часть вторая
1835, 36, 37, 38 гг.
Глава I
Прочный Окоп занимает слишком памятное место в моей кавказской жизни, для того чтобы промолчать о нем. Как крепость он не стоил никакого внимания; зато как центральный пункт линии и как местопребывание начальника кубанского кордона, он обращал на себя взоры не только горцев, на которых из него налетала гроза, но и русских, жаждавших отличия в экспедициях и набегах. Построенный против устья Урупа, на самом высоком пункте правого берега Кубани, Прочный Окоп господствовал над всею окрестностью, был виден издалека, и из него было видно далеко за реку.
Внутренность укрепления весьма мало соответствовала его официальному назначению, неприятно поражая бедным и некрасивым видом построек, загромождавших скудное пространство, огороженное бруствером в шесть футов вышины, расположенным в виде бастионированного пятиугольника. На исходящих углах стояли чугунные орудия малого калибра. Ров осыпался и во многих местах представлял весьма незатруднительные переходы. Дом кордонного начальника, с садом и самыми необходимыми службами, казарма для одной роты и для нескольких десятков казаков, провиантский магазин, артиллерийский цейхгауз и пороховой погреб, помещенные в Прочном Окопе, дослуживали свое время; внутри только квартира генерала *** наводила изумление на приезжавших горцев наполнявшими ее предметами азиатского богатства и европейских жизненных удобств. В ста саженях на север от укрепления лежал форштадт, в котором жили семейства женатых солдат, помещаясь в двух рядах низких мазанок, крытых камышом и, для безопасности от неприятеля, кругом обгороженных колючим плетнем со рвом. В трех верстах, то же по реке, находилась главная станица кубанского линейного казачьего полка, названная Прочноокопскою, по имени укрепления. Вся правая сторона Кубани представляла взору одну гладкую, пустую степь. На противоположном берегу расстилалась перед крепостью пространная зеленая равнина, ограниченная на горизонте темною полосой лесистых гор, над которыми белелся ряд зубчатых вершин снегового хребта. Уруп и несколько впадающих в него речек извивались серебристыми лентами по равнине, казавшейся совершенно гладкою, но в сущности перерезанной глубокими рытвинами или балками, как их называли на Кавказе, служившими обыкновенно для укрывательства черкесов, выжидавших случая прорваться в наши границы. Эта равнина, пролегающая от Зеленчуга до Черного моря, на расстоянии четырехсот верст, простиралась в ширину до семидесяти верст. Она давала полный разгул конным черкесам и нашим линейным казакам, сталкивавшимся на ней беспрестанно, когда первые выходили на добычу, а последние гонялись за ними для обороны линии. В то время все Закубанье находилось еще в неприятельских руках; русского поселения на Лабе и на Сагуаше не существовало, и только два небольшие передовые укрепления, на Урупе и на Чанлыке, одиноко сторожили широкое пространство между Кубанью и горами, изредка уставленное небольшими группами черкесских аулов, признавших над собою русскую власть единственно для сбережения своих богатых пастбищ. Абазинские горные селения, Башилбай, Там, Кызылбек, Шегирей, Баг и Боракай занимали полукругом, против самого Прочного Окопа, тесные ущелья и высоты лесных отрогов главного хребта, между Урупом и Сагуашею. За этою последнею рекой начиналась земля абадзехов, покрытая сплошным лесом; далее, против низовья Кубани, жили шапсуги и натухайцы. Эти три одноплеменных народа вели с нами открытую войну. У абадзехов скрывалось множество выходцев из Кабарды, с Кубани и из других мест, покоренных русскими, которые, посвятив себя на постоянную, беспощадную войну с нами, носили черкесское название гаджерет, а у нас были известны под именем абреков. Смелые, предприимчивые и хорошо знакомые с местностью около Кубани, они водили к нам дальних горцев для грабежа и, когда им удавалось прорываться за нашу границу, жгли русские дома, угоняли скот и лошадей, убивали каждого встречного, захватывали детей и женщин. Наши пограничные казаки, одетые и вооруженные совершенно сходно с горцами и не менее их привычные к войне, день и ночь караулили границу и, в свою очередь, столкнувшись с абреками, когда сила брала, истребляли их до последнего человека. Война велась со всем ожесточением кровной народной вражды. Ни казаки, ни черкесы никогда не просили и не давали пощады. Не было ни средства, ни хитрости, ни вероломного обмана, считавшихся недозволенными для черкеса, когда дело шло убить русского, и для казака, когда предвиделась возможность подкараулить черкеса.
Для обороны русской границы были построены вдоль Кубани, на ее правом берегу, казачьи станицы, в двадцати верстах одна от другой, огороженные земляным бруствером, с небольшими бастионами посреди фасов, составлявших правильный шестиугольник. Между станицами по два поста, состоявшие из колючей плетневой ограды с наблюдательною вышкой, вмещали команды казаков, всегда готовых встретить неприятеля. Главная обязанность их заключалась в том, чтобы никогда не упускать его из виду, и даже если он сильнее, следить за ним с перестрелкою, для указания дороги резервам, скакавшим со всех сторон в случае тревоги. Возле постов стояли высокие шесты, обернутые соломой, со смоляными бочками наверху, которые зажигались при появлении неприятеля для означения места прорыва. Днем берег реки охранялся цепью караульных казаков, выставленных на курганах и на более возвышенных пунктах. На ночь против всех известных переходов располагались пешие казаки в засаде, а за ними ставились во второй линии, на соединении дорог, так называемые заставы, из двадцати и более конных казаков, обязанных бросаться в темноте на неприятеля, наткнувшегося на береговой секрет. Поутру высылались сверх того из станиц и от промежуточных постов вдоль реки разъезды отыскивать на песке и на росистой траве следы черкесов, успевших ночью прокрасться в наши пределы. Несмотря на все эти предосторожности, на ловкость и на сметливость линейных казаков, черкесские абреки весьма часто проходили небольшими партиями через кордонную линию или прорывались через нее в большом числе открытою силой, проникая в глубину края, к Ставрополю, к Георгиевску и в окрестности минеральных вод. Смелость их бывала в этих случаях изумительна и нередко удивляла даже самых привычных кавказских ветеранов. Для десяти или двадцати абреков ничего не значило в долгую осеннюю ночь переправиться тайком через Кубань, проскакать за Ставрополь, напасть там на деревню или на проезжающих и перед рассветом вернуться с добычей за реку. Однажды сорок абреков прорвались из-за Кубани в астраханскую степь, ограбили там рыбных промышленников и вернулись потом счастливо в горы, пробыв более месяца в наших границах. Очень часто черкесы платили жизнью за свою дерзость, но это их не пугало. Сегодня казакам удается перебить партию абреков до последнего человека, а завтра другая шайка пробирается в наши пределы почти по следам своих погибших товарищей.
Подобного рода война требовала особой осторожности и вечной готовности к отражению неприятеля на всем протяжении нашей кордонной линии, от Каспийского до Черного моря, истощавших до крайности силы пограничного военного населения. Оборонительная система, которой мы предались на некоторое время в виде опыта, оказалась совершенно неудовлетворительною для сохранения спокойствия. Набеги горцев на наши границы умножились и приняли столь дерзкий характер, что казаки не находили, наконец, безопасности посреди своих станиц. Единственное средство остановить, хотя несколько, хищнические попытки горцев заключалось, бесспорно, в наступательных действиях и в карательных набегах на их аулы. Только опасение за свои собственные семейства и стада, поддерживаемое беспрестанною тревогой с нашей стороны, могло отвлечь от наших границ их неутомимую жажду добычи и военной деятельности.