- Через полчаса полковник Лепин выезжает в артполк, и ты будешь звонить своему Туманову. Помни, что говорить нужно кратко, не больше пятнадцати минут. И еще, не говори скороговоркой и не волнуйся, а то он не поймет. Ну а самое главное, не забудь сказать, что ты выполняешь долг коммуниста без всякой корысти, докладываешь ему о злоупотреблении своего начальника и что ты сожалеешь о случившемся, но твой партийный долг обязывает тебя поставить руководство в известность о свершившемся факте.
Когда Бондарев взял трубку и услышал басистый зуммер, а потом щелчок и голос: "Туманов слушает", - у него что-то ёкнуло в груди. Его внезапно ударило в испарину, и, уже не слыша себя, он громким голосом доложил свою должность. В это время невидимый собеседник успел сказать ему: "Вы не старайтесь говорить громко, я вас прекрасно слышу…" Это как-то ободрило Алексея Михайловича, и он, уже более спокойным голосом, стал излагать суть своего обращения по заранее приготовленному тексту. Форма доклада была краткой и заняла около десяти минут. Когда он закончил, тот же телефонный собеседник вежливым, но твердым голосом сказал: "Если вы закончили, то попрошу все это изложить в рапорте на мое имя и прибыть с ним ко мне завтра к десяти часам утра. Полагаю, что в ваших интересах никого не посвящать в наш разговор. Вызов будет вам сделан по линии политотдела армии". На этом доклад был закончен.
Кузаков, ожидавший его около переговорной комнаты, кинулся к нему:
- Ну как, как он тебя воспринял?!
- Вроде бы ничего.
- Давай рассказывай!
И Бондарев, желая в глазах начподива казаться более солидным, сделал паузу и спокойным тоном сказал:
- Завтра. На личную беседу меня пригласил, только я прошу никому об этом…
- Ну, это понятно, - заметил Кузаков, и у него забрезжила надежда, что теперь они действительно с Бондаревым в паре смогут воздействовать на окружение комдива, нейтрализовать некоторых, например этого бывшего военспеца Лепина, и установить хорошую партийную атмосферу, а то ведь командиры полков почти не замечают его, хотя ведь он должен быть вторым лицом в дивизии. И Кузаков с выражением готовности услужить и сделать что-то приятное сказал:
- Я восхищен тобой, доложил ты классно! Он у тебя даже никаких уточнений не попросил, настолько ты ему четко и грамотно изложил. Уважаю тебя за то, что ты моим советом воспользовался - подготовиться к разговору. Другому сколько ни советуй, а проку никакого!
Бондарев выпрямился и едва удержался, чтобы не упрекнуть того в нерешительности и нежелании оказать ему помощь через свои связи, но удержался, считая, что Кузаков ему пригодится в дальнейшем. В целом они остались друг другом довольны, и Бондарев поспешил в отдел, чтобы написать рапорт. Часа через два в отдел поступила телефонограмма о вызове коммуниста Бондарева в политотдел N-ской армии.
А в это время Сазонов готовился к назначенному майором Ковалевым совещанию в отделе по вопросам состояния борьбы с антисоветской агитацией и пропагандой среди личного состава дивизии. Сообщение по этой работе готовил проверяющий, капитан Разин. Чтобы не застать врасплох Сазонова, Ковалев раскрыл перед ним результаты проверки:
- Вы понимаете, что капитан Разин в ходе проверки собрал много фактов, когда ваши сотрудники не обращали внимания на антисоветскую сущность высказываний, не проводили предупредительно-профилактическую работу среди личного состава, так что учтите эти обстоятельства и постарайтесь оптимально объяснить причины, недоработок…
За эти суетные дни Сазонов упустил из виду "ненаглядного" своего. И хотя во время совещания он узнал, что Бондарева вызвали в политотдел армии, однако не придал этому значения.
По сообщению капитана Разина, этот участок работы запущен и сотрудники отдела не реагировали на высказывания антисоветской направленности, не принимали действенных мер по пресечению особо злостных реплик по отношению к нашей партии и советской власти. Так, например, сержант Куликов в кругу своего расчета говорил, что у них в деревне столбы поставили, провода повесили, а электричества не дали, но провели только одну "брехаловку", то есть радиосеть. И он же говорил: посмотришь под пуговицей на кальсонах, а там вши, как на партсобрании, сидят дружно и дремлют. К тому же вот рядовой Уханов допустил нецензурные выражения на лекции пропагандиста дивизии на тему: "Национальная политика ВКП(б)". Так, на слова лектора "царская Россия была тюрьмой народов" он вслух сказал: "Ну и ебись ты конем!"
Потом капитан цитировал еще много высказываний, подрывающих колхозный строй, и зачитывал из текста, как повозочный из полкового хозвзвода Гамаюнов сказал, что "хорошо жилось до колхозов, когда были ТОЗы, лишь тогда только немного и обустроилась деревня, а потом в колхозе все стало общее - значит, ничье! А МТС пашет через пень-колоду - никто за это не отвечает, а в конце года на трудодень сто грамм зерна". Другой его собеседник, солдат Кулевич, ранее находившийся на оккупированной территории и призванный через полевой военкомат, говорил: "Как войну закончим, так на селе должны быть перемены. Я так кумекаю - вернули погоны, вернут и загоны". А рядовой Кураев даже спел частушку антисоветского содержания: "Едет Сталин на карете, а карета без колес. Ты куда поехал, Сталин? - Ликвидировать овес".
И не только рядовые, но и офицеры допускают безответственные высказывания и порой разглашают государственные тайны. Лейтенант-воентехник Зайцев в кругу собутыльников полностью раскрыл спецмероприятие, когда он участвовал в засаде на бежавшего из-под ареста бывшего командира "железной дивизии" Гая, и при этом выразил сомнение в его принадлежности к врагам народа!
Потом капитан Разин бодрым голосом зачитал заключение о результатах проверки, отметив при этом, что в дивизии устный антисоветизм стал бытовым явлением, а контрразведка не обращает внимания на вражеские высказывания, не ведет профилактику среди тех лиц, кто с враждебным умыслом допускает выпады против мероприятий партии и правительства и клевещет на советский общественный строй!
- А что делает в это время Особый отдел? - вопрошал капитан, оторвавшись от текста и обращаясь прямо к Сазонову. - Оказывается, он только наблюдает и регистрирует антисоветчину! Разработок на такие явления отдел не заводит, политорганы не информируются…
Сазонов понимал, что по закону Разин прав, но слишком суров и жесток был этот закон! Ну а многих, кого проверяющий записал в антисоветчики, он за врагов не считал и знал, что все они, когда надо, безропотно отдадут свои жизни за нашу власть и правительство, а выразиться матерком о порядках в стране, колхозе, на предприятии, в адрес малого начальства - так это первое дело для них! Там, у себя дома, их еще сдерживал страх перед органами, а здесь, на фронте, где смерть была рядом, они считали, что никто не будет придираться, если вслух обмолвиться о власти не так, как говорят политработники, славословя заботу партии и правительства о трудящихся. Ну, что с ними поделаешь?! И как их переубедишь, если лозунги и обещания хорошей жизни остались словами, а действительность была другой! И он вспомнил арест политрука Волкова в ноябре сорок первого. Если разобраться по существу, он не замахивался на советскую власть, но позволил себе вслух поразмыслить о несоответствии нашей довоенной доктрины и критикнуть Верховного! Однако закон-то очень суров! Десять лет лагерей для Волкова - много!
Разин закончил свой критический обзор и спросил, есть ли к нему вопросы, но их не оказалось. Тогда Сазонов, как положено, заверил проверяющего, что оперативный состав учтет все критические замечания по данной линии работы и выполнит рекомендации по устранению недостатков… И еще много слов благодарности было сказано в адрес проверяющих за ценные указания, советы и помощь по конкретным делам! На этом совещание окончилось.
Все расходились, довольные тем, что совещание не затянулось и что они успеют к обеду. А у Сазонова был запланирован и согласован с Ковалевым вечер отдыха для проверяющих. Пусть не думают потомки, что на фронте только и делали, что стреляли и совершали героические подвиги. Такое представление о войне могли создать газеты того времени, где только и было: умение бить фрицев; героика от рядового до генерала, трезвость и высокая культура на фоне преданности Родине! Солдаты и офицеры, изображенные во фронтовых очерках, не расставались с томиками стихов Маяковского или с книгой "Как закалялась сталь" Н. Островского, знали только бои и сражения и пили… только чай!
Отработанные, отфильтрованные по единому штампу ГлавПУ и Главлита, другой жизни о войне газеты показывать не могли!
Как советовал Сазонову его коллега Денисенко, для вечера отдыха нужна была баня. Об этом он договорился с командиром саперов майором Собинским. Их баня была шедевром инженерного искусства! Бревенчатая красавица с петушком на камышовой крыше, с крыльцом и навесом, с перилами из березовых жердей, в глубине ельника она смотрелась как сказочный теремок. В просторном, теплом предбаннике стояла длинная железная печь и широкие лавки со спинками. Парная - такую ищи, по всей дивизии не найдешь! Специально подобранные булыжники и несколько чугунных чушек были заложены в срезанную часть трофейного понтона, нагреваемого с улицы. Ковша воды хватало, чтобы паром охватывало всю парную, сработанную из осиновых плах. Откуда-то солдаты достали березовые веники, но в ходу были и можжевеловые. В бане стоял смолистый запах леса, свежего дерева и земляничного мыла.
Мылись в бане долго. Три-четыре захода в парную утомили гостей. Распаренные, уставшие, но довольные, они возвращались в блиндаж и, увидев на столе давно забытую на вкус цивильную снедь, дружно выразили свой восторг. Как было приятно после бани сесть за такой стол. Ординарец Сазонова с блеском оправдал свою довоенную должность - завхоз. Он предусмотрел все для застолья. Длинный стол из снарядных ящиков был накрыт белой бумагой, на полу и по углам лежал лапник, издавая приятный лесной дух. В офицерской столовой он раздобыл тарелки, вилки, стаканы, а четыре фонаря с чистыми стеклами уютно освещали весь отсек. Разведенный спирт стоял в холодном термосе. Сельские дары, полученные в обмен: капуста, огурцы, моченые яблоки, сало и американская консервированная колбаса, - были порезаны и разложены по тарелкам. Ведро вареной картошки, закрытое двумя одеялами, томилось, ожидая своей очереди. Сазонов скромно выслушал похвалу. Он был несказанно рад, что все удалось и Егоров не подвел - стол на славу; проверка заканчивается, не предвещая неприятностей. В дивизии все спокойно, а Бондарев отказался от товарищеского ужина - ему завтра в политотдел армии.
Первый тост, как это было давно принято у армейских офицеров, - за Верховного! А когда уже наполовину опустел термос и было сказано немало тостов: за любимую Красную Армию, офицерский корпус, за скорую Победу, за здоровье проверяющих и гостеприимных хозяев, - и еще не была потеряна радость первого опьянения, когда алкоголь волшебно отпустил еще молодые, но порядочно истрепанные войной нервы, погружая их в безмятежный покой и послебанную телесную легкость, настраивая на добрые дела и сердечные слова, тогда за столом появился знаменитый певец и гитарист - старшина Костя Шкипер со своим другом - виртуозом игры на домре, Мишей Казаковым. Сазонов одолжил их на вечер у командира батальона связи. Сам комдив иногда приглашал их к себе, слушал и подпевал, когда Костя начинал распевные, но грустные "Реве та стогне" и "Гляжу я на небо".
За столом уже установилась тишина, и старшина взял несколько аккордов, и вместе с домрой они повели дуэтом довоенные мелодии. Говорят, что запахи и звуки по-особому действуют на память. А здесь, на фронте, все, что было связано с мирной жизнью, ценилось особо! И, слушая эти простенькие мелодии, они отдыхали душой; их охватывала радость, что они живы, здоровы, сидят со спиртиком в теплом блиндаже, немцы не бомбят, не обстреливают… А до боли знакомая по танцплощадкам и фильмам музыка устроила им радостную встречу с прошлым. Четвертый год шла война, и они уже подзабыли лица родных и любимых, а песенные слова бередили память. И, очарованные мелодиями и словами, они радовались и грустили об уходящей молодости, фронтовых утратах в ходе этой долгой войны.
Уже опустел термос со спиртом и был выпит чай из двух чайников. Время шло к полуночи. Дважды на "бис" был исполнен репертуар только входившего в моду киноактера Марка Бернеса, и сурово задушевная "Темная ночь" всякий раз заставляла блеснуть слезой глаза почти каждого из них. Но, каждому - свое. И Бондарев, выйдя из соседней землянки, усмотрел еще одно прегрешение Сазонова - исполнение запрещенной ГлавПУ песни в расположении блиндажа, о чем он непременно доложит завтра Туманову.
Глава XX. НЕУДАВШИЙСЯ ДОНОС
Утром, наскоро позавтракав, Бондарев, возбужденный предстоящей встречей, сел в двуколку и погрузился в размышления. Сейчас он не сомневался, что его усилия не пропадут даром. А для чего же еще его тогда вызвал Туманов?! Наверное, из того телефонного доклада полковник понял, что он имеет дело не просто с клеветником, а с бывшим совответработником областного масштаба, прошедшим практику в политорганах корпуса Ставки Верховного Главнокомандующего и выдвинутым для укрепления Особого отдела. И если он этого не знает, то Алексей Михайлович напомнит ему об этом. Несмотря на то что дорога пошла через глухой ельник и двуколку бросало по корням из стороны в сторону, он, не обращая на это внимания, продолжал мысленно укреплять свои позиции перед грозным полковником и делать прикидки, как тот воспримет его и какой сделает вывод. О том, что по совокупности фактов поведения, не достойных руководителя и коммуниста, Сазонов будет снят с отдела, Бондарев уже не сомневался!
Но какая польза будет лично ему, если Туманов назначит нового начальника, а он так и останется замом?! Значит, все его усилия и старания будут напрасны?! От таких мыслей ему стало жарко, он расстегнул полушубок, и утренний холодок ранней весны освежил его. И он снова и снова возвращался к этим мыслям. Но как сделать, чтобы полковник остановил выбор на нем?! Советоваться по такому деликатному вопросу даже с Кузаковым он бы не стал. Теперь он сам должен сделать такой ход, чтобы Туманов обратил на него внимание.
На память пришла подобная история, случившаяся с ним же при повышении по службе. Тогда он работал в отделе капстроительства облисполкома. Не без удовольствия он вспомнил схватку двух гигантов области - секретаря обкома Никитина и предисполкома Максимова. Спор между ними возник из-за строительства дороги. Максимов выбил в Москве приличную сумму денег для строительства единственной дороги в райцентр, где был оборонный завод союзного значения. Секретарь обкома партии был не против строительства, но ему хотелось, чтобы дорога прошла мимо его загородного дома и он, не глотая пыль проселка, мог бы в машине, с ветерком, за четверть часа быть в своем уютном доме, кстати, реквизированном его предшественниками у местного богатея Дорофеева. Но военный завод был в другом направлении, а Никитин возжелал ездить по хорошей дороге, и это препятствие он думал устранить мирным путем. Сначала он предложил сделать небольшой крюк, чтобы дорога пролегла мимо его резиденции, а потом уже дальше, куда надо! Но проект, разработанный в закрытом институте и утвержденный в Москве, не предусматривал лишних километров. Секретарь был настойчив и повел настоящую войну против облисполкома. Отдел капстроительства был вызван в полном составе в обком партии, где была поставлена задача - найти недостатки в проекте. Долго искали недостатки и почти отчаялись, как вдруг Алексей Михайлович обнаружил в нем отсутствие визы главного контролера военного ведомства по капстроительству. Он сумел попасть на прием к Новикову, все объяснил и был удостоен крепкого секретарского рукопожатия, а через несколько дней проект был отозван, и в обкоме стали спешно готовить пленум об ошибках в капстроительстве области. И, конечно, сняли Максимова. Многие сожалели об этом и говорили, что мужик он был технически грамотный, в чертежах и сметах разбирался. А вот секретарь обкома не был силен даже в грамоте. Вышел из семьи потомственных пастухов, но говорит, что со стадом управлялся умело и община была им довольна, а потом из окопов ушел в революцию и стал, как он говорил, партейным профессионалом! Как только Максимова освободили от должности, пришедший ему на смену, менее понимавший в строительстве, но более сговорчивый, сумел построить дорогу к дому секретаря обкома, а Бондарева назначили заведующим сектором по охране гостайн. Он тогда очень гордился, что сумел найти зацепку и проект завернули, и считал, что получил должность по заслугам, а то так бы и прозябал в капстроительстве.