* * *
Немцы скапливались на Таманском полуострове. Наши войска лишали их возможности удирать. В период наступления мне особенно запомнился один пункт юго-восточнее Темрюка. На аэродроме и вокруг него все было заминировано, даже виноградники. Там оказалось около 3 тысяч мин. Жить было негде, спали мы все под плоскостями самолетов. Площадка была расположена на берегу лимана. Ветер поднимал пыль, от которой все задыхались. В песчаном тумане иногда было трудно узнать товарища.
9 октября Тамань была полностью очищена от немецких оккупантов. За активное участие в боях за Тамань наш полк по приказу Сталина получил благодарность и наименование Таманского. Это было для нас большим торжеством. (Поскольку последнее прибежище немцев была коса Чушка, то мы над собой подшучивали: "А вот присвоят нам, девушки, наименование Чушкинского полка".)
Торжество после боевой ночи было назначено на утро. Чествовали нас прямо на аэродроме. Выкатили бочку виноградного вина, из соседнего полка прислали винограду, но ветер дул такой сильный, что все угощение оказалось в песке. А в конце концов ветер так разбушевался, что пришлось придерживать самолеты за хвосты…
Когда ушли немцы с Тамани, они оставили на ней не только мины и горящие виноградники, но и полчища мышей, которые двинулись с горящей земли вслед за немцами, а дальше им идти было некуда - море. Наши домики были переполнены мышами. Во время дневного сна я не раз сгоняла с себя бегавших мышей, а как-то они обкусали мне два пальца на руке, долго не заживало… Ребята из БАО наделали мышеловок, и за ночь попадалось 20–25 мышей. А Полина Гельман рассказывала, что утром нашла у себя на груди семейство маленьких мышат, они удобно устроились…
Осенью 1943 года наши войска повели наступление на Керченский полуостров. В конце октября мы перебазировались на аэродром около маленького рыбацкого поселка Пересыпь на берегу Азовского моря и простояли там около 6 месяцев. Камень, море и ветер… Аэродром был на узкой полоске земли между морем и высоковольтной линией проводов, тянущихся вдоль дороги, параллельной берегу. Они соединяли косу Чушку и Темрюк. Провода служили прекрасной маскировкой. Кто бы мог подумать, что на таком кусочке земли расположен аэродром?
Все, что можно было собрать в метеорологии неблагоприятного для полетов, было собрано в этом месте: туманы, штормовые ветры и дожди. Мы с вечера выходили на аэродром и ждали погоды. Кое-кто засыпал под шум моря, Женя Руднева рассказывала сказки… А иногда и танцевали под звуки чьей-то губной гармошки. Неуклюжие, в унтах и меховых комбинезонах…
Только начинали летать - дул боковой ветер такой силы, что наши легкие машины почти опрокидывались - полеты прекращали. Стихнет ветер - взлетаем снова. Порой приходилось очень трудно. Незаметно с моря подползал туман и закрывал аэродром, когда экипажи были еще в воздухе. Тогда летчики шли на вынужденную посадку на берег Крыма или на Таманский полуостров.
Однажды на разведку погоды взяли с собой метеоролога, он был оптимистом, всегда уверял, что погода летная… Бершанская иногда ему показывала, что с моря уже ползет туман. После того как он до утра промерз на вынужденной, его отношение к прогнозам несколько изменилось…
Если экипажам удавалось благополучно посадить машину и потом можно было взлететь, утром они по одному возвращались домой. Продрогшие, замерзшие девушки заруливали на стоянки. А мы считали: все ли?
Обстановка на фронте была настолько напряженной, необходимость в наших полетах настолько велика, что приказывали летать и в плохую погоду.
С конца октября начались наши полеты на Керчь, когда мы прикрывали высадку десантов на побережье пролива.
По самому краю полуострова шла линия немецкой обороны. Десантные войска подплывали ночью на катерах или танкерах. С берега их обстреливала артиллерия, ловили лучами морские прожектора. Мы летали со специальной целью - бить по этим прожекторам и артиллерийским точкам.
Когда над целью появлялся самолет, немцы выключали прожектора. А наши машины появлялись над целью через каждые две-три минуты… Это давало возможность катерам подойти к берегу. Иногда пехотинцы просили: "Хоть не бомбите, если облачность низкая, хоть мотором шумите". За шумом мотора не было слышно шума винта подходящего катера.
В определенный момент, когда десант подходил к берегу, по сигналу ракеты мы переносили свой удар в глубь обороны противника и подавляли его артиллерию. (Подобным образом мы действовали и потом, при десанте через Вислу и Одер…)
Так мы прикрывали десант на пункт Эльтиген, южнее Керчи, где была высажена знаменитая сибирская дивизия Гладкова. Слава о ней шла по всей Кубани. Но нашим войскам не удалось соединиться с керченским десантом, они оказались в окружении немецких войск (с моря их тоже блокировали) на пятачке земли, без снабжения и помощи. Ночные авиаполки летали к ним и сбрасывали боеприпасы, продукты, медикаменты.
В центре Эльтигена стояла школа - единственный крупный ориентир. Надо было сбрасывать груз с южной стороны школы - с северной были немцы. Подсветить нам не могли: цель мала и простреливалась. Приходилось снижаться до 150–100 метров, чего ночью раньше никогда не делали. Часто работали двумя экипажами: первый бомбил огневые точки, второй сбрасывал продукты.
Когда бойцы этой дивизии все-таки прорвались к Керчи и потом проходили по Таманскому полуострову, они заходили к нам, благодарили за помощь, иногда жалели, что картошку сбрасывали им сырую, печь ее они не могли, по кострам враг сейчас же открывал огонь… Мы удивлялись, откуда они знали, что наш полк летал к ним, туда ведь летали и другие полки нашей дивизии.
Оказывается, только наши девушки, убирая газ, кричали сверху: "Полундра, лови мины" или: "Морячки, куда картошку?" С малой высоты голоса так хорошо слышны.
Гладков писал впоследствии, что девичьи голоса в темном ночном небе помогали бойцам больше, чем мины и картошка…
Иногда ставили перед полком и другую задачу: освещать САБом подходящие к берегу катера противника, не бомбить их, потому что практически попасть в катер ночью с большой высоты невозможно, а освещать, представляя ясную мишень для нашей артиллерии.
Однажды редакция армейской газеты получила письмо от солдата пехоты, оно было не очень грамотно, но интересно.
"Некоторые говорят, что такое женщины? Как часто к ним плохо относятся. А у нас здесь летают женщины на самолетах. Мы называем их "наши Маруси". Мы этим Марусям очень благодарны. Как только они появляются ночью над немецкими частями, немцы сразу перестают стрелять, и мы можем спокойно отдыхать, даже спать… Мы просим наше письмо напечатать в газете, чтобы все знали, какие они - наши Маруси и как они нам хорошо помогают…"
Это письмо мне показал редактор нашей газеты…
Когда мы летали через пролив, нам выдали морские куртки с особым порошком. При попадании в воду эта куртка надувалась, и человек в ней не тонул. Но для нас это была ненужная вещь. Летали ведь ночью: если самолет упадет в море, ты сумеешь выбраться из кабины, куртка надуется, продержишься в ледяной воде полчаса, ну час, кто тебя подберет? Катер сторожевой? Так он ночью разве найдет тебя?
* * *
Боевые ночи… Сколько их было. Многие неизгладимо врезались в память…
Ночи темные и длинные. Полеты начинаются с заходом солнца, а заканчиваются с рассветом.
На аэродроме нет ни землянок, ни специального помещения для летчиков. Да они им и не нужны. Девушки всю ночь не вылезают из кабин самолетов, разве только выпить стаканчик горячего чая тут же, стоя около машин. БАО привозит чай в термосах, по нашему заказу, и полуторка с ним стоит на краю площадки. У механиков и вооруженцев тоже нет передышек, они непрерывно снабжают бензином и бомбами машины и отправляют их в очередной полет.
У посадочной полосы установлен прожектор, но включаем его в исключительных случаях (чтобы не демаскировать аэродром) по красной ракете штурмана или в сплошной туман. Внутри прожекторной машины есть телефон, карты и журнал боевых действий. Это своеобразный передвижной штаб полка.
…Еще светло, а в штабе в поселке уже трещит телефон. Из дивизии передают задачу на ночь: цели - Булганак и Катерлез; бомбить живую силу, склады с боеприпасами и артиллерийские батареи противника. Напряжение - максимальное, сколько сможем…
Уточняем линию фронта, список здоровых экипажей, вызываем метеоролога. Бершанская ставит задачу командирам эскадрилий. Последние указания штурмана полка. Я заканчиваю график полетов. Ни в коем случае нельзя перепутать, какая эскадрилья вылетает сегодня первой, иначе шума не оберешься. Ведь первые до рассвета успеют сделать на один вылет больше.
Первый самолет уходит в воздух, ровно через три минуты второй, за ним третий, четвертый… Взлетает последний, и на какое-то время становится непривычно тихо. Докладываю в дивизию и уже слышу, как от моря нарастает жужжание - возвращается первый экипаж.
Горят керосиновые фонари "летучая мышь", свет которых видно только с одной стороны. По ним и садятся самолеты. Вернувшийся экипаж докладывает Бершанской о выполнении задания, об обороне противника, о погоде. Наношу все на карту. Сегодня особенно сильно стреляли зенитки, штурман видел, как долго держали прожектора чей-то самолет. Смотрим по расчету времени, кто это был, ясно: Дудина-Гламаздина.
В это время садится следующий самолет, за ним - другой. А первый уже выруливает на старт и снова поднимается в воздух. Ночь-"максимум".
Вокруг машин копошатся механики и вооруженцы. Пока все идет хорошо, и непрерывной цепочкой садятся и уходят в ночь самолеты, туда, к линии фронта, где разгорается пламя пожаров. Вернулись и улетели и Дудина с Гламаздиной. "Немного коленки подрожали после светового плена", - говорит Аня Дудина.
Звонит телефон, начальник штаба дивизии, поддразнивая меня, говорит, что "лошади майора Бочарова успели сделать больше выездов", чем мы. Не верится что-то. Некстати вспоминается, как недавно от неудачно выпущенной ракеты сгорел хвост самолета. А у Бочарова подбили машину и пришла телеграмма: "Лошадь погибла, хвост подходит Озерковой…" Таков шифр.
Иду посмотреть, как обстоят дела на старте. Свет фонаря выхватывает из темноты сосредоточенные, перепачканные лица вооруженцев. Шутка сказать - на каждую из них уже приходится около двух тонн подвешенных бомб, подвешенных нежными женскими ручками…
На крыле бензозаправщика притулилась фигурка механика - это Тоня Рудакова, или Пончик, как прозвали ее подруги за красные, круглые щеки. Сейчас они серые.
Теперь мы принимаем доклады прямо у кабин экипажа, я влезаю на крыло (только после первого вылета экипаж приходит к нам в прожектор). Они докладывают совсем устало… Уже по девять вылетов сделала каждая из них. По тому, как закуривает папироску Женя Жигуленко, я понимаю, что над целью сегодня очень нелегко. Как-то сейчас там другие?
Женя Жигуленко - высокая стройная девушка с широкой натурой, любительница стихов и цветов, ее букеты бывали непомерных размеров и небывалой красоты. Она училась до войны в аэроклубе, поэтому, полетав штурманом, потом пересела в первую кабину. После войны неожиданно для нас окончила институт кинематографии, стала режиссером. И выпустила фильм по мотивам истории нашего полка "В небе ночные ведьмы". В нем есть и выдумка и правда.
Пробиваются рассветные лучи. Садятся последние самолеты. Сегодня все закончилось спокойно. Все вернулись. Полеты были эффективными. До утра горели и взрывались склады с боеприпасами. Девчонки идут на завтрак и спать…
А я уже думаю о заботах следующего дня…
* * *
В марте 1944 года к нам в Пересыпь прилетел писатель Борис Ласкин. Получил разрешение командования. Вообще-то к нам в полк не очень пускали журналистов и писателей, особенно после того как один из них, некий Купер, увез дневники Жени за 41-й год и мои. Ласкин писал пьесу о женщинах на войне. Ну и хотел повидать все своими глазами.
Хочу привести некоторые его записки, которые были опубликованы его женой после смерти писателя. Нам кажется, что этот взгляд со стороны тоже представляет интерес. Он говорил мне потом, что первое впечатление от полка было такое, как будто он попал в пионерлагерь и идет "военная игра". Почему-то его очень потрясло, что я проверила у него документы - "как будто все всерьез"… Пьесу он написал, она шла какое-то время в театре Советской Армии. Как видно из его записок, он изменил свое мнение о "пионерлагере"…
Б. Ласкин
Лечу в женский авиаполк. Интересно, какие они, эти женщины? Наверное суровые, громогласные и уж совсем не женственные.
* * *
Отпустил усы. Пусть сразу поймут - прилетел мужчина.
* * *
Прилетел. С аэродрома провели в штаб. Начальник штаба полка Ирина Ракобольская. Коротко острижена. Карие лукавые глаза. Проверила документы. Вежливо посмотрела на мои усы, улыбнулась: "Хотите быть похожим на Хемингуэя?" Кругом сдержанно засмеялись. Утром сбрил усы.
* * *
Командир полка - мягкая, необычайно женственная. Ставит боевую задачу. Офицеры-девушки записывают. Совсем как в институте на первом курсе.
* * *
Здесь очень любят цветы. Больше всех их любит Женя Жигуленко - высокая, синеглазая, красивая девушка с двумя орденами, ложась спать, кладет на подушку цветы. Берет цветы и в самолет. Улетает бомбить врага с пучком подснежников. Она мастер составлять букеты, она же озорна, любит разыгрывать. А вид у нее кроткий, застенчивый…
* * *
Марина Чечнева. Командир эскадрильи. Ужасно ей хочется походить на мужчину. Ухватки бывалого солдата. А присмотришься - милая девушка, ласковая. Обожает стихи.
* * *
С утра после завтрака пошел с капитаном Ракобольской на занятия в одну из эскадрилий. По пути выясняю планы послеармейской жизни капитана: закончить МГУ. Ее лекцию "Авиационное наступление" слушали хорошо. Во время перерыва летчица - лейтенант, совсем молоденькая, с двумя орденами, сидела, держа на руках кошку. Кошка мурлыкала и безответственно тыкалась мордой в орден Красного Знамени. Фамилия девушки Гашева. Ей 21 год. Она получила письмо от матери. Письмо в стихах. Его читала вся эскадрилья.
* * *
Полк работает ночью. Это ночные бомбардировщики. Днем зашел в одну из эскадрилий. Разговаривают две девушки, обе офицеры. Меня не заметили. "Ты понимаешь, - говорит первая, - на холсте вышит поросенок, на поросенке фартук с карманчиками". "Аппликация?" - спрашивает вторая. "Да, в карманчике платок. Хочешь синий, хочешь зеленый". - "Прелесть". Я кашлянул, обе оглянулись и сразу, без перехода: "Экипажи все отбомбились", - сказала первая. "Вернулись без потерь", - добавила вторая. Я вышел. Мне не хотелось мешать их беседе на военные темы.
* * *
Когда начальник штаба полка еще училась в школе, она играла донну Анну. Пришла Мухина - знаменитый скульптор - и сказала: "Этой девочке надо идти на сцену".
* * *
Фашистские зенитчики подбили наш самолет. Он совершил вынужденную посадку на ничьей земле. Летчик и штурман - Руфина Гашева и Ольга Санфирова решили пробираться к своим. Идут - одна чуть впереди, другая сзади. На двоих подруг один пистолет. Идущая впереди говорит подруге, у которой в руке пистолет: "Если наткнешься на врагов - первым выстрелом убей меня, вторым себя". Идут. Потом первая оборачивается, говорит подруге: "А ведь ты меня не убьешь". Вторая тут же отвечает: "Я тебя больше всего на свете люблю. Я тебя обязательно убью!"
* * *
Вчера в полк привезли погоны. Началась массовая примерка. Я на мгновение почувствовал себя в ателье мод.
* * *
Штурман полка Женя Руднева, держа в руке список штурманов, ласково говорит: "Это все мои штурманята".
* * *
Мужчины, приезжающие в полк, держатся весьма осторожно. Кажется, что под ногами у них не поле аэродрома, а минное поле.
* * *
В рабочее время: "Товарищ капитан! Разрешите обратиться?" В нерабочее время: "Ира, у тебя есть белые нитки? Толя письмо прислал - умрешь со смеху".
* * *
Маша Смирнова до войны была учительницей и дошкольным воспитателем. Представьте себе ее в белом халате и косынке. Она сидит на пеньке и читает ребятишкам сказочку. Проходит время, и эта самая воспитательница совершает свой 705-й (!!) боевой вылет на бомбежку врага. Это уже не сказочка. Это чистая правда…
Я смотрю на Машу и думаю. Пройдут года. У Маши будет внучка. И внучка скажет своей подружке: "А моя бабушка кавалер ордена Александра Невского".