Мальчик был смышлён, книголюбив, только больно уж вспыльчив и не зело покорен. И оттого, что летами годился он Нестору во внуки, держал его летописец не в чёрном теле, как другие старцы своих послушников, сокрушая им рёбра посохами и таская за волосы при малейшей оплошке, а увещевал мальца кротостию и собственным примером труженика и человеколюбца. Но сие не всегда достигало цели. И сейчас, увидев Володю, Нестор улыбнулся мальчику, а тот, стыдясь того, что сегодня выказал себя лежебокой и восстал ото сна намного позже старца, покраснел до корней рыжих своих волос и не знал, куда девать от великого стыда зелёные свои очи. Да и как было не стыдиться отроку пред столь почтенным старцем?
Знал Володя, что его благодетель прославлен неусыпными своими трудами не только в их собственной честной обители, но знаменит и во всех концах славянских земель, и в Греции - на далёкой Святой горе Афонской, и в Византии, и даже во Фряжских монастырях, кои подвластны Римскому Папе.
- Благослови, отче праведный, - смущённо проговорил Володя и подошёл к наставнику, низко склонив голову.
"Вот что значит молодость, - подумал старец. - Никаких забот, никаких дум - лёг и уснул, проснулся - и опять хорош", - и, чуть завидуя мальчику, сказал:
- Поди к келарю, возьми какую ни есть еду. Мне попроси молочка да сухарей, а себе - чего-нибудь иного скоромного, хотя и говяды.
Послушники-келейники часто выбирали себе в исповедники старцев, с коими делили келью. Был духовником Володаря и Нестор, и потому у мальчика не имелось от него никаких тайн. Да и как им быть, когда не только весь божий день, но и все ночи находился послушник возле своего наставника?
И потому в их отношениях чистосердечие было неписаным законом. Зная это и не желая неловкости из-за того, что ныне выглядел он лежебокой, Володя сказал:
- Проспал я, честный отче, оттого что уснул только под утро.
- Чего так?
- Да вчерась, с благословения твоего, ходил я в Киев встречать Ярослава Святополковича с воями его, а возвернувшись, так из-за всего, что видел и слышал, взволновался, что и заснуть до самого утра никак не мог.
- Чего так? - удивился Нестор.
- Разгорячился я, - признался Володя, - как вспомнил князя Ярослава, молодого, сильного да красивого, в зеркальном доспехе, в алом плаще, на белом коне дивных статей. А за ним воев его, радостных, горделивых, а за ними множество пленных ятвягов да иных пруссов, кои станут теперь их рабами, да табун коней, да возы с добром. А тут ещё услышал, как люди вокруг стали говорить, что княжич Ярослав завтра зашлёт сватов к Мстиславу Владимировичу, в Новгород, чтобы взять дочь его за себя.
"Вот и роднятся ещё более Святополк с Мономахом, ибо Мстислав Новгородский - старший его сын, - подумал Нестор. - Да вроде бы неладно, что берёт Ярослав за себя свою двоюродную сестру. Ну, ин ладно, какое нам дело до княжеских утех да союзов? Стало быть, так надо, да и Руси от того никаких проторей нет".
А Володя меж тем продолжал:
- И вспомнил я, в обитель возвернувшись, зело громкий колокольный звон, да клики "Слава!*, да цветы, что бросали юницы и девы ратникам Ярослава. - И помолчав немного, вдруг сказал: - Любо мне, отче, ратное строение и часто мню я себя дружинником, от того и горячусь и приходят ко мне видения суетные, чернецу невместные. - И раскрываясь до конца, немного стыдясь того, о чём хотел сказать, Володя проговорил: - Приходят ко мне во снах и архангелы, мечами опоясанные, и отроковицы, очами и телесами вельми смущающие меня.
"Вот что значит молодость", - снова подумал Нестор, но уже не добавил к сему, что нет у неё никаких забот и никаких дум.
Ещё раз, как-то по-новому взглянув на Володаря, увидел вдруг Нестор не отрока, но юношу, вспомнил себя в такую же пору и соединил лета его с тем, что было на дворе. А за стенами обители стоял месяц травень, и смерды сеяли в тёплую землю рожь и овёс, начиная с Егория весеннего, и шли юницы и юноши в зеленеющие рощи слушать соловьиные трели. И глядели старики, какова на Николин день трава, а мальцы начинали выгонять лошадей в ночное и сидели от заката солнца до восхода у жарко горящих костров, учиняя игрища, в коих, что греха таить, немало было и языческого.
Прилетали в эту пору ласточки, стригли и касатки, а вместе с ними с берегов русского моря приносили тёплые полуденные ветры первых комаров. Старики же с интересом глядели на дубы, примечая, появился ли на них пух. Если появился, то, стало быть, уродится к осени добрый овёс, и возьмётся земля за свой род. А всё живое переполнялось любовной истомой, и от лягушек до человеков всякая тварь влеклась к себе подобной, чтобы продолжить своё потомство. И думали человеки о земном и плотском, забывая о небесном и божественном. Старики же, что ждали уже скорого вознесения на небеса, а с ними вместе и подобный им черноризец Нестор, о греховном не помышляли.
И потому спросил с любопытством летописец Володаря:
- А как же грядущее твоё иночество?
- Не знаю, правый отче, - с растерянностью и печалью проговорил Володя.
- Ну, ин ладно. Иди, Володя, сначала к отцу келарю, а таким, Бог даст, надоумит он нас, грешных, как поступить тебе. Одно знаю: неволею иноческий подвиг не свершишь и насильно Господу мил не будешь. О том скажу я и отцу-настоятелю, замолвлю за тебя слово.
Мальчик подбежал к старику, порывисто поцеловал ему руку и выскочил за порог.
А Нестор, вздохнув, склонился над пергаментом. Писал он легко, свободно, ибо так же легко и свободно и чувствовал себя, хотя такое состояние души пришло к нему не сразу, а только после многих лет послушничества, строгого монашества и бесконечных дневных и ночных бдений в храме и в келье, где чуть ли не всё время проводил он за чтением и письмом.
Печерский монастырь, в который пришёл он ещё юношей полвека назад, был не простой обителью, но светочем христианской учёности; и именно там стал он знаменитым летописцем, коему выпала завидная доля обессмертить своё имя, создав великий исторический труд - "Повесть временных лет".
Прежде чем Нестор взялся за её составление, он написал уже два труда: о житиях первых русских святых - князьях Борисе и Глебе, и о знаменитом игумене Печерского монастыря, тоже святом, Феодосии.
Нестор не просто переписал Летописи Никона и Ивана, но переделал их на свой лад, созвучный ладу князя Святополка, и выдвинул на первый план не византийцев, а славян, а среди князей первым стал благодетель Печерской обители - благоверный и мудрый Киевский князь Святополк.
В таком же тоне преподносил Нестор и его предков: Рюрика и Игоря, Ольгу и Святослава. Нестор ещё застал первого печерского летописца преподобного Никона и его последователя - черноризца Ивана. Сам же Нестор был уже третьим коленом учёных мнихов, посвятивших себя созданию повестей о начале Русской земли.
И Никон, и Иван, а потом и сам Нестор гордились тем, что не были слугами ни князей, ни бояр, но признавали над собою власть одного лишь Бога, а служили одной лишь Божьей правде. И потому считали они Русскую землю не чьим-нибудь уделом, а царством матери Божьей, Пресвятой Девы Марии. А коли так, то не высилась над Русью ничья рука, хотя бы и багрянородных византийских базилевсов. На том стояли и многие русские князья.
Киевский Великий князь Святополк особенно откровенно стал противоборствовать византийским императорам и патриархам. Для начала он увёл из-под власти киевского митрополита, поставленного константинопольским патриархом, Печерский монастырь, назначив туда своею волей не просто игумена, но - впервые на Руси - архимандрита. И потому, хотя и был монастырь Божьей обителью, более прочих земных владык зависел он от Великого Киевского князя, и хотя не явно, но должен был соразмерять дела своих иноков с его волей. Потому же и "Повесть временных лет", где каждая запись хоть и в малой степени, но непременно касалась родственников Святополка Изяславича, как давно усопших, так и ещё живых, писалась Нестором с немалым бережением и глубоким смыслом.
И всё, что написал Нестор до этого и что собирался он писать впредь, составлялось так, будто стоял у него за спиной Святополк Изяславич и глядел на кончик пера, следя за тем, как появляются на листе пергамента одна за другою затейливые буквицы Кирилловой глаголицы.
Нестор перечитал последнюю фразу и добавил:
"Город же Киев был там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина, а ловушка для птиц была за городом; был за городом и другой двор, где стоит сейчас двор Уставщика позади церкви Богородицы Десятинной; над горою был теремной дворец - был там каменный терем".
Меж тем подоспело время обедни. "Пора, - подумал Нестор, - пойти в храм, поставить свечи за Кирилла и за Мефодия".
Он встал из-за стола, перекрестился, как и всякий раз, когда собирался выйти за дверь, и сам себе сказал:
- Добро есть, коли в храм идёшь натощак, - тогда вдвойне будет угодно Господу твоё моление.
И с тем вышел на монастырский двор.
Храм Успения был уже заполнен братией и мирянами. Нестор привычно окинул молельников взором и пошёл к парной иконе преподобных Кирилла и Мефодия, возле которой сегодня горело множество свечей - больше, чем перед каким-либо другим образом.
Нестор увидел всех молящихся, но остановился взором на одном из них - своём ровеснике, старце Олимпии, который написал добрую половину всех икон в храме, ибо был лучшим иконописцем обители.
И образы Кирилла и Мефодия, стоящих под большим крестом с книгами в руках, тоже были написаны им же. Нестор подошёл к Олимпию и опустился на колени рядом с ним.
Отстояв до конца обедни и не только не перемолвившись, но и не переглянувшись друг с другом, старцы в один и тот же миг поднялись с колен и вышли из храма.
На паперти они поцеловали друг другу руки, и Олимпий спросил:
- О чём ныне писал, отче Нестор?
- Об Ольге, - ответил летописец.
И Олимпий сказал:
- Надо бы образ её написать, тем более что нет его в нашей обители.
Олимпий был не только отменный иконописец, но и вельми книжистый инок. Да и как могло быть иначе? Перо летописца и кисть живописца всегда были рядом друг с другом, так же, как соседствовали на образах строки Писания с ликами святых, а в житиях и летописях между письменами располагались изображения того, о чём они сообщали. И не случайно это было, но во всём изначально угадывался промысл Божий, ведь известно, что Писание заповедали нам четыре апостола, коих речей и доныне "евангелистами", и среди них был и Лука, оставивший христианам и первый живописный лик Богоматери, созданный им, отцом иконописи ещё при жизни Святой Девы. И с тех пор шли христианские писатели и богомазы об руку друг с другом, каждый по-своему славя Господа и его угодников.
И Нестор, вроде бы неожиданно, но на самом деле совсем не вдруг, потому что вопрос этот давно сидел в уме у него, спросил Олимпия:
- А что знаешь ты о том, откуда и какого рода-племени была Ольга? Да и насчёт того, как звали её до крещения, я тоже не добре ведаю.
Сколько же разных слухов, порой прямо противоположных один другому, ходило об Ольге, но достоверных сведений не было. Нестор слышал, что Ольга якобы носила славянское имя - Прекраса и была болгарской царевной из города Плескова. Её забрал оттуда знаменитый воевода, князь Олег, правая рука отца Игоря - Рюрика. Взял, чтобы привезти её в Новгород и сделать невестой Игоря, а потом и женой. Прекраса приехала на Русь, но столь сильно любила свою родную Болгарию, что дала имя Плесков новому, срубленному по её воле городу.
Встал второй Плесков на реке Великой, сразу же прослыв младшим братом Новгорода и его боевым оплечьем.
Вскоре появилось у города и другое имя - Псков, а уже через много лет после смерти Ольги стали считать Псков её родиной, говоря, что не поставила она сей град, а родилась в нём.
Олимпий, услышав вопрос, сам спросил Нестора:
- А что ведомо об этом тебе?
И летописец рассказал иконописцу то, что знал.
Олимпий же, выслушав его, добавил:
- Многое свидетельствует о том, что была Ольга болгаркой. Как я слышал, близким её человеком был болгарский монах Григорий, что прибыл вместе с нею на Русь, а потом поехал вместе с нею в Константинополь, где Ольга крестилась, получив имя Елены. За то же говорит и другое, - сын её, Святослав, по крови наполовину болгарин, хотел сделать своим стольным городом Переяславец на Дунае, сказав: "Не хочу жить в Киеве, а в Переяславце, ибо здесь середина земли моей".
- Про это и я слышал, - ответил Нестор, - но слышал и кое-что ещё: говорят, что была она до того, как приехала в Новгород, невестой Константина Багрянородного, а потом, невесть почему, свадьба императора с Ольгой расстроилась, и она поехала с Олегом Вещим на Русь.
- Я не понимаю многого, - продолжил разговор Олимпий, - но в этом ты должен знать более моего: как случилось, что Ольга, приехав в Новгород, по Рождеству в 903 году, родила единственного своего сына, Святослава, через сорок два года? Ежели было ей даже десять лет, как пишут византийцы, то всё равно выходит, что родила она сына совсем старой, тем более что не в десять же лет стала она женою Игоря.
- Признаюсь, что и мне кажется всё это нелепицей, - ответил Нестор смущённо. - И хотя написал я о том в повести моей, однако же только потому, что так писали наставники мои - Иван и Никон. Сам же я тому совсем не верю.
Во имя Руси великой
Вернувшись в келью, выпил Нестор молока, размочив в нём сухари, и, ещё раз перекрестившись, сел работать дальше. Прочитав последние написанные строки, Нестор вывел:
"И поведали Ольге, что пришли древляне. И призвала их Ольга к себе и сказала им: "Добрые гости пришли"; и ответили древляне: "Пришли, княгиня". И сказала им Ольга: "Говорите, зачем пришли сюда?" Ответили же древляне: "Послала нас Деревская земля с такими словами: "Мужа твоего мы убили, так как муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, потому что ввели порядок в Деревской земле. Пойди замуж за князя нашего за Мала". Сказала же им Ольга: "Любезна мне речь ваша, - мужа моего мне уже не воскресить; но хочу вам завтра воздать честь перед людьми своими, ныне же идите к своей ладье и ложитесь в неё, величаясь. Утром я пошлю за вами, а вы говорите: "Не едем на конях, ни пеши не пойдём, но понесите нас в ладье ". И вознесут вас в ладье".
И отпустили их к ладье. Ольга же приказала выкопать на теремном дворе за городом яму великую и глубокую.
На следующее утро, сидя в тереме, послала Ольга за гостями. И пришли к ним и сказали: "Зовёт вас Ольга для чести великой". Они же ответили: "Не едем ни на конях, ни на возах и пеши не идём, но несите нас в ладье". Ответили киевляне: "Нам неволя, князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя". И понесли их в ладье. Они же уселись, величаясь, избоченившись, и в великих нагрудных бляхах. И принесли их на двор к Ольге, и как несли, так и сбросили их вместе с ладьёй в яму. И, приникнув к яме, спросила их Ольга: "Хороша ли вам честь?" Они же ответили: "Пуще нам Игоревой смерти". И повелела засыпать их живыми; и засыпали их".
Нестор вспомнил, как у одного старого летописца читал он, что князю Малу приснился перед смертью сон, - будто пришла к нему Ольга с многоценными одеждами, украшенными жемчугом, и с чёрными одеялами, расшитыми зелёными узорами, и указала ему на залитую чёрной смолой ладью, в которой должны были с почётом понести его - жениха - на свадебный пир. Жутко стало Малу от этого сна, ибо в ладье не только носили на торжества, но и хоронили покойников. Однако, подумав, не стал Нестор писать об этом, ещё раз решив сообщать лишь то, в чём был он сам совершенно уверен.
И, взяв перо, продолжил: "И послала Ольга к древлянам, и сказала им: "Если вправду меня просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великою честью пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди". Услышав об этом, древляне избрали лучших мужей, управлявших Деревскою землёй, и прислали за ней. Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, говоря им так: "Вымывшись, придите ко мне". И растопили баню, и вошли в неё древляне и стали мыться; и заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь её от двери, и сгорели все.
И послала к древлянам со словами: "Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие у того города, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и устрою ему тризну". Они же, услышав об этом, свезли множество медов и заварили их. Ольга же, взяв с собою малую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле своего мужа и оплакала его. И повелела людям своим насыпать великую могилу и, когда насыпали, приказала совершать тризну.
После того сели древляне пить, и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге: "Где дружина наша, которую послали за тобою?" Она же ответила: "Идут за мною с дружиною мужа моего".
И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить за их честь, а сама отошла прочь и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их 5000. А Ольга вернулась в Киев и собрала войско против оставшихся древлян".
Нестор задумался над тем, как следует продолжить повествование, но не успел додумать до конца, как вдруг кто-то постучал в дверь.
"Кто бы это?" - недовольно подумал летописец и громко проговорил:
- Володя! Пойди прими гостя.
Близко к вечеру подъехал к Святым воротам монастыря княжеский тиун Иван Кривой. Передав повод сопровождавшему его стремянному, неспешно пошёл к игумену обители. Соблюдая чин и вежество, спросил Иван у отца-настоятеля позволения повидаться с Нестором. Чтобы не было кривотолков, откровенно сказал Иван архимандриту, что прислан он от великого князя Святополка Изяславича просить Нестора пожаловать завтра поутру в Берестово, а для чего надобно сие Святополку Изяславичу, он, тиун Иванец, того не ведает.
Архимандрит посопел недовольно: мог бы князюшка и его самого призвать на совет или по какой иной нужде, - да видать, по учёному делу занадобился ему черноризец, а то что же ещё? - а он, игумен, в тех делах не горазд.
А после того направился Иван-тиун к Нестору. Войдя в келью, перекрестился на икону Иоанна-евангелиста и подошёл под благословение черноризца.
Почтительно передав приглашение князя, Иван двинулся было обратно, да вдруг в дверь постучали ещё раз. Теперь нежданным пришельцем оказался келейник архимандрита.
- Отец-настоятель просит тебя, Нестор, тотчас пожаловать к нему, - сообщил он, почтительно поклонившись.
"Эка важная птица, черноризец, - подумал Иван, - и владыка, и князь обойтись без него не могут. Надо будет довести о том Святополку Изяславичу".
И ещё подумал: "А что за нужда у архимандрита? Хорошо бы узнать. Да вот как?"
И вдруг будто кто шепнул черноризцу, тот проговорил резко, раздражённо:
- Да что за дело ко мне у владыки Феоктиста?
- Только что довели владыке, что вот-вот будет в обители некий старец с Афона, именем Лаврентий, - проговорил посланец быстро, с неудовольствием покосившись на тиуна. "И сие доведу князю, - тотчас же решил Иван. Не любит он афонских шатунов, всякий раз ждёт от них некоего подвоха".
И, радуясь неожиданной удаче, ещё раз поклонившись, Кривой борзо юркнул за порог.