А "там" все чаще раздавались разрывы гранат, усиливалась трескотня автоматов… Мучаясь от бездействия, не видя никакой возможности помочь своим, я начал палить по амбразурам немецких дотов, из которых, вылетали огненные струи. Несколько точек на какое-то время умолкали. Большего сделать я не мог при всем своем желании, потому что "сабантуй" начался где-то метрах в шестистах от меня - по ту сторону широкого и глубокого рва или оврага, разделявшего наши траншеи. По дну этого оврага протекал не замерзавший даже зимой ручей. А в шестидесяти метрах от оврага стоял единственный целый деревянный одноэтажный и вполне приличный, чудом уцелевший от войны дом с высокой покатой крышей и трубой. Я давно поглядывал на него. Тем более что вокруг все дома были разрушены до основания и разобраны на оборудование немецких землянок. Что там, в этом доме, я не знал, как не знали, наверное, и наши разведчики. И вот теперь за этим домом развернулось настоящее сражение.
Почему-то из трубы дома вдруг повалил дым - густой, уходивший высоко в зимнее, морозное небо; А через минуту-другую задымилось что-то и вокруг самого дома, но и стрельба за ним тоже усилилась - беспорядочная, частая.
Сопоставив все эти события - и разрывы гранат, и стрельбу, и дым из трубы, я твердо уверился в том, что это работа наших ребят. Теперь все свое внимание я перенес исключительно на дом. А там творилось и в самом деле что-то невообразимое…
Вот совсем прекратились разрывы гранат, зато усилилась ружейная стрельба. Еще больше повалил дым вокруг дома, кое-где стал просматриваться и огонь, и винтовочная стрельба велась какими-то дружными залпами, кажется, сразу сотней стрелков.
"Домик-то наверняка горит! - подумал я. - А организованная, дружная стрельба что-то смахивает на разрывы патронных коробок! Однако где же сами ребята? Что там сейчас происходит?"
Минуты казались мне часами.
Наконец-то я увидел фигурки людей, стремительно передвигавшиеся от воронки к воронке по нейтральной полосе. Двигались они все в одном направлении - приближались ко мне. Я предусмотрительно перевел ствол своей винтовки на первую из приближавшихся ко мне фигурок.
- Эй, стой! Кто там ползет?! - решил я подать голос и клацнул затвором винтовки.
- Свои!
- Стой, говорю! Кто это - свои?! Пароль!
- Да мы это, Женька! Не признал, что ли?! Где ты тут окопался? - Я узнал голос старшего сержанта Максимова.
- Давай жми сюда, Максимыч! Ну, что там у вас случилось? - спросил я у Максимова, как только он скатился, еле дыша, в мою воронку. - Как же вы ухитрились на немцев-то напороться?
- Да вот, случайно узнали, что в этом доме, - он указал большим пальцем назад, где все гуще поднимались клубы дыма, - находится склад с боеприпасами: пленный рассказал! Ну, решили взорвать этот храм. Дали изрядный крюк, поэтому и вышли не там, где намечали, и задержались немного. Зато - вот, горит строеньице! Представляешь, как немцы переполошились?! Вот-вот взорвется складик-то! Ну, конечно, без боя не обошлось…
- А ребята все целы? Или…
- Пока были все живы. Да погоди, сейчас подсчитаем, - сказал старший сержант и прилег рядом со мной.
А мимо нас уже проползали и остальные разведчики. Первыми проползли те, кто тащил завернутых в плащ-палатки, связанных фашистов. За ними, передвигаясь по-пластунски, быстро двигались и остальные.
- А двух мы все-таки спеленали! - довольно произнес Максимов. - Видал: порядочек! Все двенадцать вернулись. Вон последним командир ползет.
И он стал сигналить младшему лейтенанту Владимирову.
- Локтев! - остановил Владимиров разведчика, замыкавшего цепочку. - Останешься со мной! Остальным передай: быстро укрыться в траншее! Сейчас рванет! Целыми вернулись - как бы тут не сплоховать! Ну, посмотрим на плоды трудов своих?
Он пристроился рядом с нами в воронке. Локтев, передав приказание командира, тоже залег рядом с Владимировым, тут же по привычке быстро изготовившись к стрельбе.
С Валькой Локтевым мы учились в Тамбове в одной школе. Правда, он был на два класса младше, но со мной училась его сестра Лида, расположения которой добивались чуть ли не все наши мальчишки. Сам Валька - широкоплечий, здоровый парень - выделял меня среди остальных наших ребят потому, что мне часто приходилось бывать у них в доме: мы с Лидой вместе пользовались учебниками, которых в то время у нас не хватало. Сейчас Валентин тоже был снайпером и уничтожил не один десяток фашистов.
- Да, спасибо пожару! - произнес Локтев. - Из-за него от нас немцы так быстро отстали!
- О! Да вы, кажется, и мне работенку подкинули! - сказал я, увидев трех фашистов, спускавшихся с ведрами в руках к незамерзавшему ручью. - Ну спасибо! А то я тут чуть не окоченел, сидя без дела! - И взял на мушку одного из солдат.
- Это что же - пожарные? За водичкой кинулись? Бей пожарных, Женька! - крикнул Максимов.
А меня и просить было не надо - один фашист уже сидел на перекрестье прицела. Я дал им всем возможность набрать воды, зная, что с тяжелыми ведрами гитлеровцам передвигаться будет куда труднее, идти они будут медленнее.
- Ты, Валька, мне не мешай! Ты свое уже сделал! Теперь дай и мне поработать, - сказал я Локтеву, тоже приготовившемуся открыть огонь по немцам.
Подумав, он согласился, но продолжал смотреть в оптический прицел. А пожарные, как их окрестил Максимов, набрав полные ведра воды, уже поднимались по скользкой дорожке на гребень оврага. Их черные фигуры четко вырисовывались на снегу. Прозвучал мой первый выстрел, и фашист, добравшийся до гребня оврага первым, как бы споткнулся, упал и покатился под ноги двум остальным немцам. Покатились вниз, гремя ведрами, и они. Подняться на ноги я им так и не дал…
- Ну, отлично! - произнес Максимов и добавил: - Жди, сейчас еще придут!
И правда, из-за дома по тропинке уже бежали к оврагу еще трое фашистов. У каждого в руке было по два ведра. Первый из них, не глядя вокруг, быстро скатился со склона оврага, присев на полы шинели. Второй хотел последовать его примеру, но, окинув взглядом представившуюся ему картину, сообразил, в чем тут дело, и повернул было назад, однако третий, сбитый моей пулей, свалил его с ног, и оба - и живой и мертвый - покатились вниз, перегоняя свои ведра. А я тем временем занялся первым гитлеровцем. Быстро откатался на русских горках и он. Второй, заорав благим матом от испуга, кинулся было вверх, но не успел сделать и трех шагов, как и с ним все было кончено.
А там, за домом, разгоравшимся все больше, решили применить другую тактику: не дождавшись воды, стали забрасывать огонь снегом. Вот я увидел лестницу, появившуюся с той стороны, чуть выше крыши горевшего дома. На гребень крыши, к трубе, уже лезли два солдата. Что они хотели там делать, я не понял, да и не до того мне было. Только и один, и другой после моих выстрелов скатились на землю.
А вокруг дома уже бушевало пламя. Слышны были взрывы, глухо раздававшиеся внутри самого склада.
- Ну, братва, - произнес младший лейтенант Владимиров, - сейчас, кажется, действительно рванет! Давайте-ка лучше спустимся вниз.
Мы все быстро нырнули на дно воронки. И не успели, широко раскрыв рты, прижаться друг к другу, как воздух потряс оглушительной силы взрыв. Ахнуло так, что земля ходуном заходила под нами, а в воздух поднялись, обгоняя друг друга, доски, бревна и огромные комья земли. Все это с грохотом падало вокруг нас.
Так мы лежали, кажется, минут пятнадцать. Но как только почувствовали, что последние осколки глубоко впились в землю и наступила тишина, мы выползли на поверхность. Оглянувшись на пейзаж, существенно изменившийся за какие-то десять минут в обороне врага, мы быстро побежали к своим траншеям. Вслед нам не раздалось ни одного выстрела: стрелять было некому. Все, что находилось вокруг склада, взлетевшего только что на воздух, было сметено с лица земли. Лишь огромная воронка чернела да комья свежей и дымящейся земли остались на том месте.
А вечером, в землянке, я выводил на цевье своей снайперской винтовки белой масляной краской четыре средние и шесть маленьких звездочек. Они обозначали, что из этой винтовки мной уничтожено 46 фашистских захватчиков.
Большого размера звездочкам еще только предстояло появиться на смену этим, маленьким…
Боевые будни
На участке, где мы стояли, при замене подразделений одного-двух снайперов, хорошо изучивших оборону противника, оставляли "сверхсрочниками". Снайперы должны были помочь свежему подразделению освоиться на новом месте, разобраться в обстановке. Но, как правило, мы так и оставались потом в штате этой новой роты или батальона до прихода очередной смены. А потом все это повторялось при следующей замене. Люди шли на отдых, а снайперы работали, как говорится, без выходных.
Постоянные бомбежки, непрерывные артобстрелы, охота за снайперами противника, ежесекундная возможность самому стать мишенью для не менее опытного немецкого стрелка или погибнуть от любой шальной пули или осколка вражеской мины или снаряда - все это держало в постоянном напряжении.
Однако никто из нас не ныл, не жаловался, потому что мы понимали: этого требовало дело. Да что там говорить, мы сами добровольно и вполне сознательно оставались на этом участке, продолжали бить фашистов, забывая порой, к какому подразделению причислены. Слабые физически среди нас были. Однако слабые духом не встречались.
В свободное от работы ночное время я уходил к своему дружку, земляку Володе Дудину, нашему старшине роты, тоже бессменному на этом участке. Я забирался в его хозяйственную землянку-каптерку и там, лежа на ящиках с боеприпасами или на каких-то мешках, в относительной тишине мог спокойно поспать, полежать с вытянутыми, уставшими ногами.
С Володей мы легко находили темы для разговоров. При свете самодельной коптилки, заправленной бензином или жиром, мы вспоминали далекое, дорогое мирное время. Мы вспоминали наш довоенный 154-й полк, пограничный город, красоту карельской природы. Вспоминали, конечно, и свой родной Тамбов, нашу до обидного короткую юность, свой дом, родных и знакомых. Только о девушках, о любимых мы не говорили, - просто у нас их не было.
Володя Дудин, став старшиной роты, заботился о снабжении личного состава боеприпасами, обмундированием и питанием. А в свободное от работы "личное" время он вместе со мной выходил на передний край со снайперской винтовкой. На его боевом счету уже числилось десятка три уничтоженных фашистов.
Однажды мы так увлеклись с ним беседой, что не заметили, как за закрытой дверью землянки наступил рассвет. Напомнил нам об этом наш полковой острослов и насмешник, лихой в прошлом шофер Володя Козырев. До войны он возил командира полка, но проштрафился, и его направили в строй.
Ворвавшись в каптерку, Козырев прямо с порога, сделав огромные глаза, закричал:
- Вы что же сидите тут, байки травите, а там фашисты такую пакость придумали!
- Что там еще за пакость ты увидел? - недовольно спросил Дудин, привычно ожидая от Козырева очередного подвоха или розыгрыша. - Опять сюда трепаться пришел?
- Да я вполне серьезно! Немцы поставили фанерный щит, а на нем - подлые надписи в наш адрес. Что делать-то будем?
- Пошли, Володя, - говорю я Дудину, - бери свою снайперку, посмотрим, что там за наглядная агитация у фашистов.
Вот и передний край. Действительно, на немецкой землянке стоит фанерный щит на тонких рейках, воткнутых в снег. По щиту крупно написано углем: "Здовайтеся миряни! Передите наша сторона!"
- Ну-ка, старшина, - говорю я Дудину, - заряжай полную обойму да бей! Ты - по правой, а я начну по левой стегать.
После шести моих выстрелов щит накренился на левую сторону: рейка была перебита. Правая, Вовкина, еще держалась. По ней я успел сделать всего один выстрел: последняя пуля, выпущенная Дудиным, сделала свое дело - фанерный щит упал, завалившись лицевой стороной в нашу сторону.
- Вот так-то будет лучше! И на что, сволочи, рассчитывали? Чекистам писать такое! А тебе, Козырев, в благодарность за проявленную бдительность я открою секрет: тебя хотят снова посадить на машину. Правда, пока на санитарную.
Володю Козырева действительно вскоре забрали в наш медсанбат. Мы, его друзья, были рады за него: он любил свое дело и водителем был отменным. И парень он был лихой. Скольких раненых перевез в Ленинград наш Володька! Скольким жизнь спас! Возил оперативно, в любую погоду, проскакивая под артобстрелами, бомбежками…
Володя Козырев умер в 1973 году в Тамбове. Работая на машине городской "Скорой помощи", он сам был безнадежно болен.
- Слышь, Вовка, - говорю я как-то Дудину, - завтра я решил посидеть в одном хорошем месте. Знаешь на нейтралке разбитый трамвай? Так я уже два дня кручусь там, готовлю огневую позицию. Сегодня она у меня будет закончена. Удобно - до немцев рукой подать, все видно как на ладони, а меня ни одна пуля не возьмет. Почти под трамваем оборудовался!
- Смотри не прогадай, - отвечает Дудин. - Ориентир и для немцев тоже очень хорош!
- Я и сам об этом думал, но больше двух дней там сидеть не собираюсь - сменю позицию.
- Ну, ни пуха тебе, ни промаха! - говорит мне Володя, подливая горячих щей из свежемороженой капусты нашей заготовки.
Как-то послали меня с группой бойцов "старшим заготовителем" на нейтральную полосу, где осенью хозяйничали ленинградские женщины. Нам тогда пришлось нелегко: под огнем противника, на сорокаградусном морозе отыскивать под глубоким снегом огромные кочаны и рубить их в темноте, а потом складывать в мешки из плащ-палаток. Зато капусты заготовили для батальона почти на месяц!
Мы с Володей от души посмеялись, вспомнив мой вторичный "огородный" поход. В ту ночь гитлеровцы почему-то совсем не вели огня в нашу сторону. А объяснилось потом все очень просто: кроме моей группы, в кромешной темноте трудились и фашисты - им тоже захотелось капусты… Когда мы разобрались, что к чему, было уже поздно: и те, и другие разошлись в разные стороны.
…Поблагодарив хозяина за щи, я отправился к себе: перед выходом надо успеть еще проверить свою "подружку", как мы, снайперы, называли испытанную в боях и безотказную русскую трехлинейку с оптическим прицелом. Проверить - значит почистить, смазать, а зимой и замаскировать: обмотать всю чистым бинтом, чтобы она не выделялась на снегу.
В своей землянке, пристроившись на каком-то ящике, я занялся этим привычным делом. Бойцы услужливо предлагали мне патроны из своих запасов с пулями, окрашенными в разные цвета: зеленые - бронебойные, красные - зажигательные, желтые - трассирующие. У немцев и финнов были пули с желтой окраской - это разрывные, так называемые "дум-дум", запрещенные международным правом. Однажды такая пуля, выпущенная фашистским снайпером, разорвалась в моей руке, разворотив "верхнюю треть левого плеча", как писалось потом в моей истории болезни.
Снайпер идет в засаду на день, а берет патронов на неделю - разных, всех сортов. Мало ли что может произойти за это время на переднем крае! Тщательно протерев каждый патрон в отдельности и разложив их по карманам ватника и брюк, набиваю полностью и патронташ. Вооружаюсь, как всегда, основательно: два пистолета - один в кобуре, другой за сапогом, несколько гранат, из них пара противотанковых, на поясе - финский нож. В сумке через плечо - противогаз. К ремню пристраиваю малую саперную лопатку в чехле - без нее на работу мы тоже не ходим. Большая лопата осталась в моей стрелковой ячейке, куда я собирался сейчас идти.
Весь этот груз меня не тяготил. Как каждый снайпер, я знал, что когда-то это да понадобится. Особенно если остаешься один на один с противником на нейтральной полосе. Будь у меня запас продуктов - его не взял бы. На полный желудок хуже воюется: поешь и расслабишься, спать захочешь. А малейшая оплошность за передним краем стоит тебе жизни. Даже воды мы с собой не брали, выходя на "охоту". Оружие, бинты и патроны - вот чем запасается снайпер в первую очередь. Шинель тоже лучше всего оставить в землянке: милое дело обходиться ватником - в нем легче передвигаться.
Мне пора отправляться, пока не наступил рассвет.
Все в землянке тепло прощаются со мной, желают доброго возвращения. У нас это вошло в обычай: кто его знает, удастся ли тебе благополучно вернуться с "охоты". Но вслух об этом тоже говорить не принято - таков порядок.
На всякий случай обязательно рассказываю ребятам, куда я иду, где точно буду сидеть. Предупреждаются об этом и командир роты, и бойцы боевого охранения, наблюдатели. Я уверен: за моей точкой, за моей работой будет следить не одна пара глаз, и это придает больше уверенности в благополучном исходе любой такой операции. Своего рода чувство локтя товарищей, даже если они и не совсем близко, но почти рядом с тобой.
Вот уже и боевое охранение… Посидел, передохнул немного, поговорил с ребятами, еще раз предупредил их о наблюдении за моим НП. Они тоже только что заступили на пост и будут находиться здесь до следующего наступления темноты.
Дальнейший свой путь - от боевого охранения до трамвая - совершаю уже осторожно, по-пластунски.
Вот и он, трамвай-ветеран. Стоит, сирота, без стекол в окнах. Его желто-красные бока изрешечены пулями, пробиты осколками от снарядов - живого места не найдешь! Ощетинился щепками деревянных деталей. Внутри него ветер свистит через все отверстия. Рассказывали, будто бы последний рейс этого трамвайного вагона был неудачным: все его пассажиры попали в плен и гитлеровцы их расстреляли. Первым пострадал вагоновожатый, попытавшийся оказать сопротивление фашистам.
Сейчас этот разбитый трамвай у немцев, наверное, был ориентиром № 1… Я уже не раз бывал тут раньше, все мне здесь знакомо до мелочей.
Устраиваюсь поудобней в своей глубоко вырытой стрелковой ячейке - справа от трамвайной линии и чуть впереди вагона. Мой НП хорошо замаскирован со стороны противника, да и сверху, пожалуй, ничего не обнаружишь. Искусству маскировки наши бойцы давно уже научились, особенно мы, снайперы. Общеизвестно - беспечные, ленивые и неосторожные на фронте не выживают.
Я себя ленивым не считал. Еще в детстве - будь то в школе или дома - я приучил себя добросовестно и аккуратно выполнять порученное мне дело, даже если оно мне и не нравилось. Мать много работала, чтобы одеть и обуть меня, дать возможность нормально учиться. Она приходила поздно с работы, очень уставала, и я всегда помогал ей по хозяйству. Поэтому и в армии мне служилось легче, чем другим, не приспособленным к самообслуживанию. А уже на фронте я вполне сознательно не ленился поработать лопатой: это было просто необходимо для сохранения собственной жизни. К этому я приучал и своих учеников-снайперов.
…Прошло еще несколько томительных минут, и вот как-то нерешительно, осторожно, словно стесняясь того, что с его появлением снова затарахтят пулеметы и опять будут умирать люди, выглянуло солнце. Вот уже и совсем светло стало.
Я давно присматриваюсь к обороне противника. Вижу знакомые до мелочей холмики - это немецкие землянки. Около них нет-нет да и пройдет кто-нибудь, наклоняясь к земле. Пусть не беспокоятся сегодня, - не они меня сейчас интересуют. Я присматриваюсь к тылам: там, как сказали мне разведчики, где-то должен быть их штаб. Его-то и пытаюсь обнаружить. Раньше любой фашистский штаб было легко определить по линиям связи. Теперь немцы стали осторожней: стали тянуть провода по земле, зарывать их снегом.