Однако это его решение было кратковременным. Вскоре он понял, что оно было гласом вопиющего в пустыне: движение бывших солдат превратилось уже в союз сил, стремившихся разгромить демократию и превратить страну в фашистское государство. Куда бы ни шла партия, он должен был оставаться ее лидером. Поэтому в ноябре 1921 года он пошел на непростой мир с воинственно настроенными элементами в партии.
Вслед за этим последовала целая серия бескровных акций - своеобразная репетиция предстоявшего спектакля. Три года тому назад установление контроля над коммунальными сооружениями и предприятиями - светом, телефоном и водой - помогло Ленину и Троцкому овладеть Петроградом. Муссолини решил воспользоваться этим опытом. Пробным камнем стала Равенна: в сентябре 1921 года 3000 фашистов во главе с Бальбо овладели городом на Адриатике. 12 мая 1922 года настала очередь Феррары: 63 000 чернорубашечников захватили все командные пункты города, Бальбо же с пистолетом в руке сместил префекта, располагавшегося со своей администрацией в замке шестнадцатого века. Через семнадцать дней 20 000 человек захватили и удерживали в течение пяти дней Болонью, устроив свой бивуак под колоннадами, затем ушли, придя к выводу, что город может быть взят.
В августе 1922 года, когда социалисты объявили всеобщую забастовку, Муссолини предъявил ультиматум правительству Факты: либо правительство прекращает эту забастовку, либо это делает он. Поскольку власти проявили нерешительность, фашисты остановили движение поездов и трамваев, затем от Таранто до Мерано заполыхали более ста штаб-квартир социалистов.
Тон заявлений Муссолини стал тверже. 11 августа он провозгласил:
- Подготовка к маршу на Рим начата. А 19 августа добавил:
- Век демократии прошел.
Д'Аннунцио, услышав об этом, воскликнул в ужасе:
- Рим, Рим, неужели ты сдашься какому-то убийце и палачу?
Премьер-министр Факта предложил ему прибыть в Рим 4 ноября, в день прекращения военных действий, во главе колонны ветеранов - инвалидов войны.
Когда это известие дошло до Муссолини 24 октября во время заседания конгресса партии в Неаполе, он решил, что не даст этому лысому поэту украсть его славу. Дуче поручил генералу де Боно, Бальбо, Бьянчи и де Веччи срочно разработать план марша на Рим. Началась борьба за власть.
Послевоенный хаос, боязнь большевизма, взлет и падение шести правительств за три года - все это помогло Муссолини, который 30 октября 1922 года стоял перед королем во дворце Квиринале как шестидесятый премьер-министр страны.
Уже через двенадцать часов Муссолини провел первое заседание кабинета министров в своих апартаментах на втором этаже гостиницы "Савойя". Промежуточное время он использовал для наведения порядка в городе. В час пополудни начался пятичасовой марш фашистских отрядов по улицам Рима - от площади Пополо к площади Венеции по узкой улице Корсо-Умберто и затем мимо дворца Квиринале, с балкона которого король отдал им салют. Во главе колонны шел здоровенный чернорубашечник, размахивая пальмовыми ветками - символом победы.
Триумф этот продолжался не долго. Получив донесения о беспричинных беспорядках и нападках на социалистов, Муссолини тут же направил распоряжение главе города Джино Кальца-Бини: "Примите совместно с начальником полиции меры по избежанию кровопролития".
К уходящему в отставку премьеру Факте он послал личную охрану в количестве десяти крепких чернорубашечников, напомнив им:
- На этой войне он потерял сына. Смотрите, чтобы ни один волосок не упал с его головы.
Когда начальник римской Центральной железнодорожной станции доложил о невозможности вывезти из города в течение двадцати четырех часов шестьдесят тысяч устраивавших шум и гам фашистов, Муссолини холодно ответил ему:
- Вычеркните из своего словаря слово "невозможно".
Настало время встречи друзей. Итало Бальбо, прибывшему на следующее же утро, он ничего не сказал, молча обняв. Дино Гранди, приложившему все силы для организации марша, сказал с упреком:
- А ты ведь не верил в мою звезду. Сейчас я не могу включить тебя в состав правительства - это не понравится многим чернорубашечникам.
Джузеппе Мастроматти, своего личного представителя в Перудже, Муссолини встретил спокойно. Когда же тот высказал мнение, что настоящая революция призывает браться за кинжалы, Бенито медленно покачал головой и возразил:
- Нет. За кровь приходится платить кровью - а я не хочу окончить свою жизнь подобно Кола ди Риенци.
Уходя из апартаментов, Мастроматти вспомнил о судьбе римского тирана четырнадцатого века, находившегося у власти всего несколько месяцев, когда взбунтовавшаяся чернь тащила его окровавленного по улицам города к церкви Сан Марчелло, чтобы повесить там за ноги.
Тогда, 30 октября 1922 года, в гостинице "Савойя" казалось, что подобная история в жизни человечества никогда более не повторится.
Глава 3
"Трупы под моими ногами"
Ноябрь 1922 года - декабрь 1924 года
Скрипя тормозами, черная "изотта-франчини" повернула к дворцу Виминале, в котором располагалось министерство внутренних дел. Не успел шофер премьера открыть дверцу машины, как Муссолини выпрыгнул из нее. За ним следовал заместитель министра Джиакомо Асербо. Перескакивая сразу через две ступени каменной лестницы у фасада здания, дуче приблизился к привратнику с серебряной булавой, одетому во фрак и петушиную шляпу. Тот сразу же отдал ему честь.
Войдя в кабинет министра, Муссолини, вместо приветствия, произнес:
- Мне очень жаль, синьор, что вы нездоровы. Бюрократ, которых было довольно много в те ноябрьские дня 1922 года, попался в ловушку.
- Ваше превосходительство, видимо, ошибается, - запротестовал он. - Я чувствую себя превосходно.
- Тогда, - возразил сердито Муссолини, ударяя кулаком в свою раскрытую ладонь, - потрудитесь объяснить, почему вы пришли на работу в одиннадцать часов, тогда как официальное начало рабочего дня - в девять часов утра.
Обратившись к своему спутнику, сказал:
- Асербо, запишите его фамилию - здесь, по-видимому, много сорной травы, которую следует прополоть.
Новая метла добралась до всех уголков Италии. Бенито Муссолини - председатель совета, министр как внутренних, так и иностранных дел - стал действовать по своему плану. В 8 часов утра 31 октября он прошел скорым шагом по длинным коридорам дворца Чиги, где располагалось министерство иностранных дел, оставляя на столах отсутствовавших сотрудников свою визитную карточку как знак скрытого предупреждения. В 9 часов утра он был на связи со всеми тридцатью министрами своего кабинета, введя ежедневную перекличку.
Вскоре дрожавшие от страха бюрократы стали называть 1922 года первым годом фашистской эры, и на официальных документах появилась двойная дата, но ни один из двадцати четырех часов не стал священным.
Однажды, не дозвонившись до одного из министров в два часа дня, Муссолини швырнул трубку, воскликнув:
- Это просто буржуазная привычка уходить на обед.
Расслабляться он не позволял и себе. За первые два месяца своего премьерства он провел сорок два заседания кабинета, каждое из которых продолжалось не менее пяти часов. Приходя в свой кабинет в 8 часов утра, он редко покидал его ранее 9 часов вечера. Обедать он появлялся не ранее трех часов дня. Новые его апартаменты находились в доме номер 156 по улице Виа Раселла, на третьем этаже. Съедал он обычно по три чашки бульона с крошеной ветчиной, который ему готовил Кирилло Тамбара, доверенный слуга, последовавший за их семьей в Рим.
Работал Муссолини как одержимый. Меморандумы и телеграммы шли постоянным потоком. На них он делал пометки "Хорошо. - М." или же перечеркивал синим карандашом.
Он создал большой совет из глав ведущих министерств как совещательный орган по вопросам законодательства, направленного на борьбу с бюрократией и сокращение громоздкого управленческого аппарата, в результате чего было уволено тридцать пять чиновников различного ранга. Добился Муссолини и слияния синерубашечников-националистов с фашистами. Ликвидировав королевскую гвардию, созданную по инициативе премьера Нитти, он включил ее подразделения в состав милиции национальной безопасности, подчинив их себе. Для наведения порядка в дорожных делах запретил автомашинам подавать звуковые сигналы, ввел одностороннее движение транспорта и не разрешил дальнейшее использование допотопных двухколесных экипажей с местом кучера сзади. Несмотря на большую загруженность, он находил время, чтобы присутствовать на церемониях открытия нового завода или фабрики, а также серебряных юбилеях действующих.
- Я хочу, чтобы пятьдесят тысяч итальянских предприятий работали как часы, - заявлял он и принимал меры для осуществления этой идеи.
Энтузиазм Муссолини передался многим министрам. Пытаясь сбалансировать государственный бюджет впервые за долгие годы, министр финансов Альберто де Стефани даже спал в своем кабинете. Эдоардо Торре, начавший проводить реформу на итальянских железных дорогах, несколько раз выезжал на различные станции и, если выяснял, что какой-либо поезд опаздывает, тут же снимал машиниста, заменял его машинистом резерва и на подножке паровоза на полной скорости мчался до станции назначения. В первую же неделю своего пребывания в министерском кресле Торре установил, что железные дороги несут потери от воровства, превышающие цифры 1915 года в три тысячи раз. Для решения проблемы он стал направлять с грузовыми составами охранников, появлявшихся как джины из бутылок при попытках грабителей вскрыть двери какого-нибудь вагона. В результате число ограблений резко снизилось, да и поезда стали приходить вовремя.
В качестве поддержки начинаний Муссолини рабочие государственной табачной фабрики, неапольского арсенала и римских армейских и морских складов провели сверхурочные работы, не требуя за это никакой платы. Более десяти тысяч писем получал он еженедельно от граждан, которые предлагали свою добровольную помощь. А один из отцов обратился с просьбой переменить королевским декретом имя своего сына с Ленин Эспозито на Бенито Муссолини Эспозито.
Луиджи Пиранделло, знаменитый драматург, будучи спрошенным о его мнении о событиях вскоре после марша на Рим, проворчал:
- Я знаю только то, что люди, приходящие к власти, хотят есть. Те же из них, кто помоложе, будут есть больше.
Когда Муссолини доложили о подобных высказываниях, он воскликнул:
- Я не из тех, кто лишь проходит через Рим. Я намерен оставаться здесь и править страной. Итальянцы должны подчиняться, и они будут подчиняться - даже если я буду вести борьбу не только против врагов, но и против друзей, даже против себя самого.
Выступая в качестве премьера на первом заседании палаты депутатов 16 ноября, он высказался в таком же духе. На скамьях, занимаемых депутатами-социалистами, было неспокойно. Даже места для публики были почти все заполнены чернорубашечниками, постоянно хватавшимися руками за рукояти кинжалов. Первые слова дуче, с которыми он обратился к ассамблее, стоя с руками упертыми в бедра и бледным от эмоций лицом, были проникнуты угрозой:
- Если бы была необходимость, я мог бы устроить в этом сером зале бивуак для моих чернорубашечников и прекратить деятельность парламента.
В зале стояла полная тишина, когда Муссолини, сделав театральную паузу, добавил:
- В моей власти было сделать именно так, но не таковым было мое желание. - Подождав реакцию собравшихся на эти слова (свою речь дома он репетировал целых три часа), дуче промолвил: - Во всяком случае, пока.
Затем он перешел к главному пункту своего выступления:
- Палата должна понять, что я могу распустить ее через два дня или два года. Требую передачи мне всей полноты власти.
И он получил всю полноту власти 275 голосами. Против были социалисты и коммунисты - 90 голосов.
- Я хочу поставить веху начала моей эры… подобно льву, наносящему удар своей лапой, - признался он в те дни Маргерите Заффарти и провел растопыренными пальцами по кожаной спинке стула.
Но не только в Италии Муссолини играл в то время своими мускулами. Когда в конце августа 1923 года генерал Энрико Теллини с четырьмя офицерами, принимавшие участие в качестве представителей итальянской части комиссии в демаркации границы между Грецией и Албанией, были убиты из засады на греческой территории, Муссолини тут же потребовал от Греции найти и наказать убийц и выплатить компенсацию в размере пятисот тысяч фунтов стерлингов, дав срок пять дней. Поскольку греки ограничились только извинениями, Муссолини направил эскадру итальянских кораблей для бомбардировки и захвата острова Корфу.
В первый, но не последний раз Муссолини выступил против созданной всего три года назад Лиги Наций, убежденный, что ни одна страна не должна превышать своих полномочий. И он выиграл схватку, так как Лига передала этот вопрос конференции послов, а та решила, что Греция должна заплатить требуемую сумму, а итальянский флот покинуть Корфу.
Уже в ноябре 1922 года Муссолини показал свое лицо и в международном плане: с дуче и Италией все должны считаться. По пути на Лозаннскую конференцию, которая должна была решить вопрос о послевоенном будущем Турции, Муссолини вызвал к себе в купе поезда Сальваторе Контарини, генерального секретаря по международным делам, и делегата конференции Раффаэля Гуариглия. Без всяких комментариев он передал им тексты телеграмм на имя французского премьера Раймона Пуанкаре и британского министра иностранных дел лорда Керзона.
Вечером оба этих государственных деятеля и Муссолини должны были быть почетными гостями на официальном банкете в гостинице "Бо Риваж" в Лозанне. Предварительно было решено, что Муссолини, прибывающий на 45 минут раньше парижского поезда, будет ожидать обоих на вокзале.
В его телеграммах шла речь об изменении этого плана. Муссолини сообщал, что сойдет с поезда в Территете, в ста километрах от Лозанны, на берегу Женевского озера, где и предлагал встретиться в привокзальной гостинице, отказавшись от банкета.
Ни один из репортеров, освещавших эту конференцию, не забыл момента, когда прибывшие на личном поезде Пуанкаре, он и Керзон выглядывали в недоумении из окон пульмановского салона, не видя Муссолини. Пуанкаре громко и возмущенно спросил:
- Где же этот ублюдок?
Примерно с полчаса длилась перебранка после того, как им были вручены телеграммы Муссолини. Отказаться от его приглашения значило проложить глубокую борозду между союзниками, а им было необходимо сохранить единый фронт против турецкой делегации. В молчаливой ярости Пуанкаре и Керзон направились в Территет на первую встречу с Муссолини, который ожидал их в фойе "Гранд-отеля" в утреннем костюме с большой черной тростью, подобно ирландцу, широко улыбаясь. Около него стояла целая фаланга молодых фашистов - его телохранителей.
Дипломаты старой школы, Пуанкаре и Керзон, были непривычны к тому, что даже во время их первой встречи и беседы в апартаментах Муссолини у двери стояли эти забияки со снаряженными карабинами в руках. В конце встречи они были вынуждены пообедать вместе с Муссолини в ресторане гостиницы. Когда же после этого оба направились к личному поезду, впереди их вышагивал оркестр бойскаутов в количестве двадцати человек, исполнявший фашистский гимн.
Контарини и Гуариглия после Корфу чувствовали себя на конференции вполне уверенно, да и Муссолини следовал традиционному курсу Италии в вопросах внешней политики - ориентации на Британию.
Приближенные скоро заметили слабое звено Муссолини - боязнь осмеяния.
- Когда я делаю ложный шаг или осознаю, что не владею ситуацией, - признался он как-то одной из своих приятельниц, - то начинаю нервничать, становлюсь злым и не могу даже спать ночью.
Когда Италия в 1924 году получила официальное право на владение Додеканесскими островами, Муссолини намеревался сразу же послать к ним военно-морскую эскадру для формального подтверждения этих прав.
- Но мы и так владеем ими уже десять лет, - запротестовал Гуариглия. - Если вы сделаете так, над нами будет смеяться весь мир.
Муссолини помрачнел, но от своего плана отказался.
Барон-Руссо, прекрасно знавший дипломатический протокол, придерживался такой же тактики.
Муссолини, несмотря на всю свою власть, оставался грубым романьольцем. В сорок своих лет он не имел подходящего утреннего туалета, фрака и лакированных туфель. Его гардероб как издателя "Иль Пополо" состоял из нескольких готовых костюмов. А модными он считал только свои гетры да котелок, который хранил как талисман.
- В мире остались только трое, кто носит их, - поделился он своей мыслью с Рашель, поклонницей Лауреля и Харди, как и он сам, - это я, Станлио и Оллио.
Когда дуче однажды появился во дворце Чиги в зеленом пледовом костюме, отороченном красной лентой, подобно лошадиной попоне, сшитом им на заказ у портного, Барон-Руссо отреагировал словами:
- Какой прекрасный костюм у вас, ваше превосходительство, для поездки в Шотландию. Не собираетесь ли вы туда?
Муссолини понял намек и в этом костюме более нигде не появлялся.
Во время их короткого визита к британскому премьер-министру Бонару Лоу в декабря 1922 года Барон-Руссо вновь показал свою сообразительность. Когда поезд подходил к конечной станции Виктория, Муссолини вышел из своего купе с той самой черной тростью, с которой встречал Керзона в Швейцарии.
- По случаю вашего первого посещения столицы этой страны разрешите мне взять на память 'эту вещицу, - нашелся дипломат и мягко забрал трость у Муссолини.
В обществе дам с драгоценными украшениями и мужчин с твердыми воротничками - в этом незнакомом ему мире - Муссолини старался выглядеть достойно. За всю свою жизнь он ни разу не побрился самостоятельно, после женитьбы это делала Рашель. Теперь же он внимательно слушал то, что ему говорил Барон-Руссо по вопросам дипломатического этикета: краги вместе с фраком не надевают, на банкетах салфетку за ворот рубашки не затыкают, вино не разбавляется водой, и хлеб не мочится в бокале.
Главным ментором Муссолини стала леди Сибил Грехем, жена британского посла. В качестве почетного гостя на банкетах в посольстве он занимал место рядом с хозяйкой.
- Следите за каждым ее движением, - посоветовал ему Барон-Руссо. - Берите те же ложки, вилки и ножи, что и она.
Уходя со званого вечера, Муссолини поцеловал ее руку и сказал, широко улыбаясь:
- Я не знал ранее, что англичане пьют суп как пиво.
Во многих случаях он оставался тем, кем был на самом деле, - простым крестьянином.
Деньги для него в течение всей жизни были самой настоящей мистерией. Отправляясь в двухнедельное путешествие, он мог взять с собой всего сто лир. Когда "Иль Пополо" потребовался заем в местном банке, чтобы покрыть самые необходимые расходы, банкир потребовал долговую расписку.
- А что это такое? - спросил издатель своего помощника Луиджи Фредди.
Уже вскоре после этого при выезде к озеру Комо какой-то нищий попросил у него милостыню, а поскольку у Муссолини не было с собой денег, он выписал тому долговую расписку.