Из Рима мы приехали в Остию - маленький городок на берегу моря. Квартиры дорогие, денег мало, но мой сын Емельян проявил инициативу и вскоре гордо сообщил, что снял маленькую квартирку около самого моря, деньги уже внес и можно вселяться. Это оказалось подвальное помещение пещерного типа. Влажные с подтеками стены ничуть не смущали мокриц, одна группа которых поднималась наверх, а другая чинно спускалась вниз. Сразу чувствовалось, что мокрицы хорошо воспитаны, с высшим образованием. Присмотревшись, я разглядел безупречные балетные па и, как балетмейстеру и профессиональному танцовщику, мне не составило труда узнать танец ансамбля "Березка". К сожалению, единственная тусклая лампочка не позволяла полностью насладиться спектаклем. Впрочем, едва мы погасили и легли слать, мокрицы прекратили танец вместились нам на лица. Это почему-то отвлекло меня от сна, и я выскочил из подвала, как из горящего танка. Вслед за мной выскочила Галя, и только Емельян, как Зоя Космодемьянская, стоял, вернее, лежал, насмерть.
Я понял, что свою судьбу нельзя доверять другому и на следующее утро договорился с хозяином, который пошел мне на встречу и любезно предоставил двухкомнатную квартиру в этом же доме сумасшедшие деньги. Мы перебрались, открыли чемоданы и стали раскладываться. Когда я открыл шкаф, то обнаружил, что на меня в упор смотрят несколько сот огромных черных тараканов. Обратная сторона шкафа снизу доверху была покрыта их братьями и сестрами. Большие - майские жуки на их фоне выглядели комарами - с грузинской талией и запорожскими усами. Жена ничего не сказала, но по глазам я понял, что она не любит нецензурных слов, если она сейчас откроет рот, можно будет составить полный энциклопедический словарь шахтерского мата. Емельян мягко улыбнулся.
Я пошел в магазин, на последние деньги купил всевозможные средства от тараканов и опорожнил первую бутылку спрея прямо им рот. Они взбодрились и сладко облизнулись. Как я понял, их давно этим кормили, они привыкли и полюбили это лакомство. Другая бутылка с надписью "смерть" их явно развеселила, это средство, вероятно, шло, как французский коньяк. Кроме того, я заметил, что их стало значительно больше - наверное они пригласили соседей на неожиданный банкет. Они хорошо выпили, плотно закусили, немного попели и перешли на массовые пляски. Я не выдержал, взял сковородку и пошел в рукопашную, но силы были не равны, у тараканов оказались неисчерпаемые резервы.
В конце концов я подумал: они же бьются за правое дело, это их родина. Не они к нам пришли, а мы к ним. Оставил их в покое, и мы с ними жили душа в душу, как и весь итальянский народ.
В Италии я пошел на стриптиз и получил громадное удовольствие, но не от стриптиза, а от итальянских зрителей. Началось все, как обычно: вышла женщина, чувствовалось - не девушка, а мать, но фигура приличная, и начала под музыку раздеваться. Сняла накидку, перчатки, кофту, бюстгальтер, метражно, в смысле долго, снимала трусы. Наконец она осталась совсем голая, лишь томно прикрывая рукой низ живота. Музыка стихла, зал замер. Раздалась нарастающая барабанная дробь, такая, как в цирке для создания напряжения звучит перед исполнением смертельного номера под куполом цирка. С последними звуками крешендо женщина жестом триумфатора убрала руку - и зал взорвался криками восторга и шквалом аплодисментов!
Я несколько раз ходил на этот номер, но смотрел не на исполнительницу, а на зрителей и хохотал до слез. При звуках барабанной дроби у меня начинались колики.
В Остии жило много иммигрантов - одесситов. Одесситы влюблены в свой город Одессу, и сам факт рождения в нем воспринимают, как высокую правительственную награду, печать, исключительной избранности. Писатель Аркадий Львов, выступая по русскому телевидению, заявил: "Валентин Катаев говорил, что его бабушка была одесситка, а я вам скажу, что не бабушка, а я сам коренной одессит - чем, надо понимать, в какой-то мере дискредитировал творчество Катаева и расставил точки - кто есть кто. Завести одессита ничего не стоит. Однажды я ехал в Одессе в трамвае и громко начал восторгаться городом. Вокруг меня тут же собралась приличная, полностью со мной согласная аудитория. Кто-то пожалел, что я пропустил цветение каштанов, другой посоветовал прогуляться по набережной вечером и т.д. Я благодарил, продолжал восхищаться красотой города и под конец мечтательно произнес: "Да, ну что говорить, Одесса... Ей бы еще Днепр..."
- Шо, шо, шо? - послышалось со всех сторон.
- Днепр?! Какой Днепр, эта лужа?! Зачем Одессе Днепр, у нас Черное море?
- Да, но все-таки Днепр - это поэтично. Редкая птица долетит до середины Днепра.
- Да зачем этой курве туда лететь, что она там забыла? О чем Вы говорите, Одесса курорт, зачем ей болото, когда есть море?
Я постепенно дал себя уговорить, страсти затихли, я соглашался:
- Да, вообще-то, конечно. Черное море есть Черное море, с ним ничего не может сравниться - и для курорта незаменимо... - и через паузу:
- Ей бы еще Днепр, - и, пока никто не сумел сориентироваться, выскочил на остановке, на ходу крикнув:
- С Днепром Одесса была бы не хуже Харькова!
В Остии иммигранты, в том числе одесситы, собирались около почты. Я подошел и начал возмущаться:
- Приехал из Рима, получил в ХИАСе пособие и узнал, что москвичам и ленинградцам будут платить на процентов больше, чем бывшим жителям других советских городов: Одессы, Кишинева, Харькова и т.д.
- Как?! Что?! - послышались возмущенные голоса.
- Сам ничего не могу понять. Говорят, мол, у жителей маленьких провинциальных городов, таких как, например, Одесса соответственно меньше запросы, чем у людей столичных - москвичей и ленинградцев.
- Маленьких?! Провинциальных?! Это у нас-то маленькие запросы?!!
- Да я полностью согласен! Сам-то я из Москвы, меня это не касается, но что это такое - мы все иммигранты, все в равном положении, а они говорят, что нельзя же сравнивать высокий культурный уровень москвичей и ленинградцев с примитивностью жителей глубинки, захолустья, типа одесского.
Это их доконало, мы поехали в Рим и возмущенной галдящей толпой ввалились в ХИАС. В воздухе густо стоял русский, еврейский и свежевыученный итальянский мат. Перепуганная девушка, работница ХИАСа, говорила только по-английски и вызвала переводчика, тоже нашего иммигранта.
Переводчик, мужик с юмором, сначала был в полном недоумении, но потом увидел в толпе меня, и в его глазах зажглась искра понимания.
- Господа, - обратился он к толпе. - Я понимаю ваше возмущение, но давайте не будем кричать все сразу; выберем представителя, ну, например, Бориса Сичкина, как москвича и нейтральное лицо, и позвоним в Нью-Йорк, чтобы решить вопрос непосредственно с центральной властью.
Все согласились, мы с переводчиком зашли в кабинет, рассказали друг другу пару анекдотов, я вышел и объявил, что все в порядке - вопрос урегулирован, и всем будут платить поровну.
После этого Остия бурлила еще пару недель, и все были благодарны Сичкину, который сумел предотвратить чудовищную несправедливость.
Одним из развлечений в Остии было посещение кинотеатра. Хозяин кинотеатра, хороший мужик, пожаловался мне, что дела идут плохо, и я решил ему помочь. На этой неделе шел фильм "Девушка моей мечты", в котором есть сцена, где красивая актриса Марика Рокк купается, сидя в бочке. Никакой обнаженной натуры и сексуальности в этой сцене, если не считать бочку не было, но я подошел к почте и завел разговор о фильме:
- Красивая все-таки баба, грудь совершенной формы, и когда она спокойно, без ханжества выходит из бочки...
Меня перебили, все этот фильм уже видели и выхода Марики из бочки не заметили.
- Значит, пропустили, - сказал я, и вся шарашка, человек 70, побежали смотреть ее выход из бочки. Марика из бочки, естественно, не вышла, о чем мне и сообщили.
- Вы что, меня разыгрываете? - удивился я.
- Ну хорошо, пойду посмотрю еще раз.
На повтор фильма я, разумеется, не пошел, что не помешало мне снова в красках описывать длинные ноги, девичью грудь и совершенные линии ягодиц.
- Ничего понять не можем, - сказали они. - давай рванем еще раз, - и пошли. Результат тот же - голая баба не хотела выходить из бочки.
- А, понял, - сказал я. - Вероятно у них есть два варианта: один, дневной, когда идут дети - тогда они ее не выпускают из бочки и второй, вечерний - для взрослых.
- Хорошо, пойдем на последний сеанс.
К этому времени вокруг бочки уже был нагнетен ажиотаж: пошло человек двести. Излишне говорить, кроме бочки они ничего не увидели, и я пошел, якобы, к директору выяснять в чем дело. Вернулся и сообщил, что механик принял их за какую-то важную делегацию и перестраховался, пустив дневной вариант, но завтра на последнем сеансе он пустит вечерний вариант, причем прокрутит эпизод выхода из бочки дважды, второй раз рапидом.
На следующий день зал был забит до отказа, но Марика Рокк упорно сидела в бочке. Зал дрожал от ругательств и проклятий в адрес бочки. Когда я рассказал хозяину кинотеатра про бочку и голую бабу, он хохотал, целовал меня и говорил, что я ему спас квартал.
Иногда мне снились кошмары: якобы я снова в Москве, но при этом каким-то образом иммигрировал, об этом пока никто не знает, но когда узнают... Короче был в положении героя Ильфа и Петрова, которому снилась советская власть с ее горкомами, обкомами и их представителями. Однажды во сне я услышал "Интернационал". Меня передернуло, я попытался отогнать эту кошмарную песенку, но пение становилось все громче, и я понял, что это наяву, мир до основанья мы разрушим..." "кто был никем, тот станет всем..." Под этот устрашающий текст я вышел на улицу и увидел, что весь парк напротив забит людьми с красными знаменами, стоит трибуна, с которой какой-то хмырь с горящим взором обличает пороки капитализма, а толпа дрессированных идиотов бурно ему аплодирует. После хмыря на трибуну поднялась девушка в белой униформе, посетовала на тяжелую жизнь медсестер в Италии, потребовала, чтобы итальянским медсестрам бесплатно выдавали мясо, масло, молоко и хлеб, как это происходит с их советскими коллегами и под конец развернула транспарант: "Мы хотим жить, как живут медсестры в Советском Союзе". Я подошел и сказал, что в Советском Союзе медсестры член без соли доедают... - Правильно делают, - серьезно ответила она. - Соль есть вредно.
Я послал ей воздушный поцелуй.
В Италии я в качестве гида ездил с иммигрантами в туристические поездки по югу и северу. В отличие от других профессиональных экскурсоводов я понятия не имел о предмете и нес от фонаря абсолютную ахинею, типа того, что вулкан Везувий так назван по имени старого еврея, который никак не мог ужиться с такой же старой курвой Помпеей; в результате Везувий рассердился, и Помпея фраернулась со здоровьем.
Выяснилось, что иммигрантам именно это и надо, они от души хохотали и предпочитали именно мои экскурсии. В поездках на юг особенной популярностью пользовался Неаполь из-за существовавшей в нем толкучке, на которой иммигранты продавали фотоаппараты, часы, самовары, матрешки и прочее привезенное барахло. Среди них выделялся маленький еврей, который с важным видом ходил с лотком, на котором были разложены бритвенные лезвия "Нева" и советские презервативы. Лезвиями "Нева" можно было резать только воду, а в советском презервативе получаешь удовольствие только когда он рвется, что, слава Богу, случается очень часто, тем не менее именно у него не было отбоя от покупателей.
Видимо, покупатели, учитывая полное отсутствие функциональности названных предметов, не сомневались, что перед ними ценные произведения абстрактного искусства.
17 августа 1979 мы вылетели в Нью-Йорк. В самолете я зашел в радиобудку и, обратившись к иммигрантам, сказал, что есть пленка с записью Леонида Ильича Брежнева и затем голосом Брежнева пожелал всем счастья и удачи на американской земле. Я думал, что все оценят шутку, но вернувшись в салон увидел растроганные лица:
- Какой все-таки чуткий человек, не обижен на нас, а, наоборот, желает счастья.
Я не стал их разочаровывать, и многие до сих пор уверены, что им пожелал удачи Леонид Ильич Брежнев.
И вот я в Нью-Йорке. Живу в самом престижном районе - ни одного белого. В Америке есть богатые люди и люди, живущие за чертой бедности, а я живу на черте, ни туда и ни сюда - и прекрасно себя чувствую. Богатые навешивают на дверь сто замков, и все равно их грабят, а я держу дверь открытой: может, воры зайдут и по рассеянности чего-нибудь оставят.
Виктор Шульман
Когда по приезде в Америку я впервые увидел в газете огромную тупую морду, глядя на которую сразу хотелось начать на ней (морде) сеять квадратно-гнездовым способом, я не сомневался, что внизу будет надпись "Обезвредить преступника". Оказалось, что морда была помещена на анонсе к предстоящему концерту Виктора Шульмана. Забегая вперед, в Израиле мне довелось услышать выступление Шульмана, и, как говорят одесситы, это было что-то особенное. Я слышал разную мелодику речи - одесскую, кавказскую, украинскую, среднеазиатскую, но мелодика речи Шульмана... Я попытаюсь ее передать, используя знаки препинания, но это надо слышать. После объявления "Сейчас я вам спою песню со второй стороны моего седьмого диска" Шульман поет песню, в которой есть такие слова: "Но если, тетя, мы сумели жить в России, то здесь мы, тетя, тоже проживем". Звучало это так:
- Но если тетя (не обращение "но если, тетя", а что-то повествовательное, связанное с тетей, типа "но если тетя хорошо готовит"), - в то время, как публика ждет рассказа о тете, голос Шульмана снижается до таинственного шепота и он невнятно бормочет:
- Мы сумели жить в России, - голос артиста крепнет, в нем появляется комсомольский задор, и он выкрикивает лозунг.
- То здесь мы - тетя! (что значит: "здесь мы - тетя?" - недоумевает зритель. "Вы что, оба - тетя? Ну, она и там и здесь тетя, а ты?")
- Тоже. (Точка, утвердительно) - стоит на своем Шульман. И через паузу:
- Проживем?
Такая вот актерская работа.
Подразумевается, что Шульман - еврейская фамилия, но я не сомневаюсь, что это псевдоним: на его фоне Симон Петлюра выглядит, как благообразный патриархальный местечковый еврей.
После смерти знаменитого импресарио Сола Юрека Шульман решил взять дело в свои руки, но, в отличие от Юрека, его страшно раздражала необходимость платить артистам какие-то деньги, и он всеми силами пытался этого избежать. Крайне не любил артистов, которых ему не удавалось обмануть; так, в частности, бесконечно говорил гадости о Володе Высоцком, который, будучи предупрежден, потребовал платить ему перед выходом на сцену за каждый концерт, а не после окончания гастролей. Вскоре после моего приезда Шульман мне позвонил и предложил гастроли - 80 долларов за концерт плюс питание. Подмывало спросить: Ты что, охуел?", но я ограничился тем, что сказал: "Сорри, но я не ем джанк и плачу рабочему сцены не 80, а 200 долларов". Шульман тут же начал заниматься мелкими гадостями, мешал мне организовывать концерты, выкупал зал и т.д. Впоследствии я все же поехал с Шульманом в Израиль - очень хотелось посмотреть страну, а никаких связей у меня там не было - и это оказалось крупнейшей ошибкой: помимо того, что я фраернулся с деньгами, у меня еще украли весь реквизит. За реквизит отвечал Шульман, но... Шульман говорил, что он закончил две консерватории (мало того, что это невозможно - с дипломом одной консерватории во второй просто не примут документы, но зачем?) - московскую и свердловскую, однако, когда я ему дал ноты куплетов Бубы Касторского, он их положил в сторону и сказал: "Лучше напой - я слухач". На самом деле нотный стан у Шульмана ассоциируется с местом, куда кладут ноты, а гармония – с саратовской гармошкой. Администратор Павел Леонидов посвятил Шульману эпиграмму:
Виктор Шульман миллион
Сгреб. Живет на взморье
Потому что кончил он
В две консерватории
Когда я был в Москве, очаровательная женщина и великолепная актриса Аросева позвонила мне и спросила, имеет ли смысл связываться с Виктором Шульманом для проведения концертов.
- Несомненно, - ответил я. - Если хочешь покончить жизнь самоубийством, но не хватает силы воли. Еще ни один артист живым из поездок с Шульманом не возвращался.
Я долгое время ничего не слышал о Шульмане, и недавно в среде творческой эмиграции разнеслась радостная весть: Шульман привез на гастроли цирк, но гастроли сорвались, т.к. медведь укусил Шульмана за жопу. Увы, радость была преждевременной - как выяснилось, не медведь Шульмана, а Шульман, когда медведь, не желая с ним разговаривать, демонстративно повернулся к Шульману спиной, укусил медведя за жопу, и медведю до сих пор делают уколы от бешенства.
Несколько слов о ностальгии
"Еврейский дух слезой посолен,
душа - хронически болит;
еврей, который всем доволен –
покойник или инвалид".
Игорь Губерман
Я раньше не сомневался, что этой болезнью, ностальгией, страдают только русские. Выяснилось, что здесь, в иммиграции, евреи по ностальгии побили все рекорды. Страдают тупо и раздражают всех окружающих. Помню, еще в Италии, где мы проходили иммиграцию, в Остии около почты стояла группа иммигрантов и обсуждала меру страдания, которую они готовы вытерпеть, чтобы вернуться обратно в Союз: босиком по стеклам, в тюрьму, 10 лет готов отсидеть, но зато на родине...
И это не прошло и месяца, как они уехали. Кто же вас гнал?! Вы же все эти желания могли удовлетворить дома в спокойной обстановке. Встал с утра, походил немножко по стеклам, потом сел в автобус, поехал в одесский аэропорт. Там постоял, сошел с ума от счастья, тебя привезли в больницу, 15 кубиков аминазина в задницу, немного оклемался - опять по стеклам. Ну, а уж насчет тюрьмы - это желание удовлетворялось с гарантией. "Ничто Родину заменить не может. Наш дом там", - бубнят они с угрюмым трагизмом.
Вообще-то Родина - это место, где ты родился. Моя жена Галя страшно тоскует или делает вид, что тоскует, по родине. Галя украинка, родилась и выросла на Украине, там стала балериной, танцевала в киевском театре и т.д., но тоскует она не по родной хате и не по Украине милой, а по Москве. В отличие от Гали, ее мама еще в Москве действительно скучала по родине: "Хата... во дворе шелковица... коза белая... безрогая... Машенька", - мечтательно говорила она, любовно поглаживая бюстик Тараса Григорьевича Шевченко. И я купил ей хату в Лисовичах. Во дворе шелковица. Нашел козу - белую безрогую. И надо же случиться - Машенькой звали. Выдержала Мария Ивановна там ровно год. В один прекрасный день она появилась на пороге нашей московской квартиры налегке, бросив хату и, надо думать, от отвращения оставив там все вещи.
- Мария Ивановна, а как же хата?
- Шоб вона сказилася, - по привычке еще на украинском ответила теща.