На второй день нас с автобусом отбуксировали на погрузочную платформу станции Казаки. Но свободных железнодорожных платформ там не нашлось. Наконец за полбуханки хлеба одну платформу отцепили от остановленного товарняка. За вторую половину буханки автобус был затолкан на платформу и прикреплен к ее бортам проволочными растяжками…
Если б я предполагал, какие ждут меня испытания с тем "вольво", повел бы Тоню в Москву пешком… Еще полбуханки хлеба - и платформа была прицеплена к эшелону. Он продвигался в сторону Москвы, то и дело останавливаясь и пропуская встречные воинские эшелоны. Они шли непрерывным потоком: готовилась Орловско-Курская операция. Часто на какой-либо станции платформа с автобусом оказывалась отцепленной и затолканной в тупик. Я все больше постигал порядки работы на железной дороге, уже точно знал, кому из дежурных диспетчеров совать хлеб или махорку.
Наконец мы оказались на путях Павелецкого вокзала Москвы. Тем же манером добился, чтобы платформу с "вольво" поставили под разгрузку. Где-то разыскал я грузовик, шофер которого за последнюю буханку хлеба согласился отбуксировать нас на Можайское шоссе. Мне пришлось сесть за руль автобуса…
17
И вот автобус во дворе Тониного дома. Что с ним делать дальше? Кому он нужен с бездействующим мотором? Решили: утро вечера мудренее. Но утро оказалось для меня трагическим: ночью кто-то срезал в автобусе покрытия почти всех сидений и спинок - я даже не догадывался, что они кожаные. Кинулся к домоуправу. Он посмотрел на изувеченный салон машины и сказал:
- Ничем помочь не могу. Срежь оставшуюся кожу.
- Я лучше ночевать буду в автобусе.
- Значит, прирежут тебя самого.
Покрытия с уцелевших сидений я снял так, чтобы их можно было натянуть на каркасы вновь. И начал искать в чужой мне Москве людей, кто бы помог обменять автобус на легковую машину. Первым делом обратился к Михаилу Сергеевичу Хайку, другу Поповкина. Евгений Ефимович передал со мной письмо Хайку (он работал тогда в газете "Военное обучение"). Всемогущий Хайк, как отзывался о нем Поповкин, первым делом послал меня на "Мосфильм" - им, мол, нужен всякий заграничный хлам. Поехал я на студию с большой надеждой, зная, что ее директором недавно назначен кинооператор Головня, который на Северо-Западном фронте несколько раз находил ночлег в моей землянке. Но Головня отказался помочь, тем более дать за автобус легковую машину.
По просьбе Хайка осмотрел мотор "вольво" какой-то старейший автомобилист Москвы. Сделал он это в мое отсутствие. И каково же было мое удивление, когда, подняв капот над мотором, я не обнаружил дырки в стенке блока. На ее месте чуть горбилась вьюшка от обычной печной плиты, прижатая краем гайки к стенке блока! (Рядом с пробоиной, к счастью, был нарезной штырь.) Забрызганная маслом и припорошенная, она воспринималась загадочной деталью мотора.
Дома (квартиру Тони я уже считал своим домом) меня ждали указания Хайка: приедет смотреть автобус инженер из автобатальона ГУАС НКВД (что такое ГУАС, не знаю до сих пор); будь на месте.
И верно, в этот же день приехал инженер - очень важный мужчина в шляпе и при галстуке, осмотрел автобус, его мотор и сказал, что он согласен взять "вольво", но только в обмен на грузовой автомобиль, который на днях выходит из капитального ремонта. Выбора у меня не было, другие перспективы тоже не предвиделись, и я по военному телеграфу запросил разрешения на такой обмен у Поповкина. Ответ пришел немедленно. Шутливый: "Меняй на что угодно, но чтобы оно ехало". А также сообщал, что мне присвоено звание "майор" (даже указал номер и дату приказа). Разумеется, я тут же помчался в магазин военторга за покупкой майорских звезд и погон с двумя полосками.
Через два дня в двухъярусном гараже на Бутырском валу я осматривал капитально отремонтированный грузовик, ничего толком не понимая в моторе. Больше оглядывался по сторонам: меня поразило то, что машины по спиральной дороге можно загонять на второй этаж гаража. Подписали нужные документы, хотя я был убежден, что никто и нигде спрашивать их у меня не станет. Главное, как доставить грузовик на фронт? Самому садиться за руль было боязно. Да и где взять бензин?
В автобатальоне попросил у начальства дать мне шофера, чтоб он отвел автомобиль на Можайское шоссе. В кабину сел плотный крепыш в темном, испятнанном маслом комбинезоне. Оказалось, что это он делал капитальный ремонт ЗиСу. Фамилия его - Сайченко.
По дороге на Можайку я выяснил, что работает Сайченко в батальоне по вольному найму. Одинок, живет в общежитии. И я закинул удочку:
- Поедем со мной на фронт. Станешь военным водителем, будешь чувствовать себя куда лучше!
- Посадят! - уверенно ответил Сайченко. - За дезертирство.
- За дезертирство на фронт? Ты слышал, чтоб кого-нибудь судили за бегство на фронт?..
Короче говоря, на второй день, захватив сумку с инструментами и кое-какими собственными вещичками, Сайченко появился у нас на Можайском шоссе. Я простился с Тоней, и мы выехали со двора.
- Как же будем с бензином? - тревожно спросил я у Сайченко.
- Моя забота, - хмуро ответил он. - Важно, чтоб сегодня не хватились меня в батальоне.
Далее все было просто. Доехали до Даниловского рынка, остановились. Машину сразу обступили женщины: "Подвезите, Бога ради…"
Сайченко о чем-то перешептывался с ними, кое-кого подсаживал в кузов. Потом выехали за город, остановились на обочине. Сайченко начал изымать у женщин "калым" - бутылки с водкой или самогонкой. Я накинулся на него с упреками, а он, махнув на меня рукой, как ничего не смыслящего, начал "голосовать" перед проходившими по трассе бензовозами. Короче говоря, водку стал менять на бензин…
К исходу второго дня мы уже были в редакции - в селе Кириковке на берегу реки Ворскла, недалеко от Ахтырки. В редакции царила тревога: к Ахтырке прорвалась крупная группа немецких танков, и редакция получила приказ быть наготове к броску за Ворсклу. Типография свернула работу цехов, офицеры и вольнонаемные грузили в машины свои вещички. Мое возвращение из Москвы осталось почти незамеченным. Когда я доложил Поповкину о том, что доставил грузовик и шофера, которого надо зачислить в штат, он отмахнулся от меня:
- Подробно доложишь потом! А насчет штата - это сейчас не так просто. Я уже "хлебаю" за штаты!
Очень жаль, что я не знал причины раздражения Поповкина, а он в царившей суматохе не нашел возможным объяснить мне ее.
Оказалось, что в политотделе армии работала комиссия из Москвы или политуправления фронта. Проверялась в эти дни и работа редакции "Мужество". А у нас, как я уже говорил, была чехарда с расстановкой кадров. Но в мое отсутствие все, кто, числясь на более высоких должностях, исполняли не свои обязанности, по подсказке Поповкина сговорились играть "спектакль" представляться проверяющим по должностям, какие значились в документах, в том числе и в платежных ведомостях.
Ответственный секретарь редакции, каким я числился после отъезда на академические курсы майора Аристова, - это своего рода "начальник штаба", от которого во многом зависит лицо и содержание газеты. И когда я вышел от Поповкина, меня тут же пригласили в дом, где до моего возвращения из Москвы располагался секретариат во главе с майором Николаевым. Там встретил меня строгий подполковник в очках - член комиссии вышестоящего политуправления. Первое, о чем он меня спросил, было:
- В чем вы видите, товарищ майор, главную задачу ответственного секретаря редакции?
- В том, чтобы заставить каждого работника делать то, что ему положено по должности, делать качественно. Из поступающих в секретариат материалов выбирать самые интересные, литературно шлифовать их и увязывать тематику с теми задачами, которые решает армия, - бойко ответил я.
- Правильно, - согласился подполковник. - А еще?
- Еще многое: работа корректоров, наборщиков, метранпажа. Назначение дежурств по редакции, отправка корреспондентов на передовую… Но дело в том, что я - не ответственный секретарь…
- Как это?! - изумился подполковник.
Мне и в голову не приходило, что предаю я Поповкина и своих товарищей. Изумление же подполковника воспринял как заинтересованность такой "мудрой" расстановкой кадров в редакции. Слово за слово, фраза за фразой, и проверяющий имел уже полную картину - "кто есть кто" в редакции "Мужества". Но главное, что он пришел к неожиданному выводу:
- Поповкин сделал эти перестановки для того, чтобы самому не покидать редакцию, не ездить на передовую. Мол, заместителя у него нет, газету не на кого оставлять… Так?
- Не так! Неправда! - воскликнул я, поняв наконец, что произошло. Поповкин дружит почти со всеми начальниками политотделов дивизий! Не они же приезжают к нам, а он к ним ездит! А в траншеях и блиндажах переднего края редактору армейской газеты делать нечего!
Потом в политотделе армии подводились итоги работы проверочной комиссии. Поповкин получил выговор, и ему приказали навести порядок в редакции - чтоб все исполняли свои обязанности согласно должностям.
Я попал в немилость к Евгению Ефимовичу.
- С завтрашнего дня приступай к секретарству! - сердито приказал мне Поповкин, вернувшись с совещания.
- Мне не по зубам быть секретарем газеты! Завалю работу! - взмолился я.
- Завалишь - откомандирую в отдел кадров! Оттуда пошлют в стрелковый батальон комиссаром.
Верно говорят: язык мой - враг мой. Я обиженно отпарировал:
- Посчитаю за честь быть комиссаром! Только не стрелкового батальона, а артиллерийского дивизиона! Я по профессии артиллерист. Но для начала давайте обсудим на партсобрании вопрос: кто и для каких целей сделал в редакции должностные перестановки.
Это с моей стороны была дерзость неслыханная. Поповкин взъярился до крайности. Пригрозил мне наказанием за то, что я не выполнил его приказа: привез из Москвы не легковую машину, а грузовую.
- У меня сохранилась ваша телеграмма, - отпарировал я.
В наш разговор вмешался зашедший в дом майор Яскин, начальник издательства.
- Шофер Сайченко не только водитель, но и автомеханик! - с радостью объявил он. - Это же колоссальное приобретение для издательства!
Судьба Сайченко была решена (он прослужил в "Мужестве" до конца войны), а моя в то время оставалась в неизвестности. Я попросил у Поповкина разрешения: напоследок, прежде чем сесть в секретарское кресло и "завалить" работу, съездить один раз на передовую. Смилостивился редактор… Может, потому, что на передовой в эти дни было пекло. Немцы крупными танковыми силами контратаковали, пытаясь вновь захватить Ахтырку…
Поехал я в какую-то из дивизий вместе с Семеном Глуховским и Давидом Каневским. Помню, отлеживались мы в тени сада, пережидая бомбежку, ели крупные переспевшие сливы. Семен и Давид начали наставлять меня:
- Не бойся ты секретарской работы! Это проще и безопаснее, чем мотаться по передовой. Но не старайся все делать сам, обращайся к нам за помощью…
18
Вскоре вернулся я в редакцию, разыскав ее уже в Ахтырке, от которой противник был отброшен. Обосновался в доме, отведенном под секретариат, начал работать. Оказалось, что давняя годичная моя учеба в строительном техникуме с его важным предметом - черчением - пригодилась и в газетном деле. У меня неожиданно стали получаться весьма оригинальные макеты полос с точно симметричным расположением статей, репортажей, заметок, фотографий. В Ахтырке приблудился к редакции полусирота - двенадцатилетний Ваня Слипченко. Поповкин по моей просьбе назначил его моим "адъютантом" посыльным при секретариате. Ваня был веселым, сообразительным и энергичным пареньком, быстро усвоил обязанности посыльного, облегчив мне работу. Как только понадобится броская шапка для полосы, четверостишие в "Шпигель" (окошко справа от заголовка газеты), занимательная подпись под фотографией - я тут же посылал Ваню с запиской к Семену ли, к Давиду, к Сереже, к другим "мужественникам". Очень украшал газету миниатюрными новеллами Анвер Бикчентаев. Я их заверстывал на самое видное место, разнообразил шрифтами и шириной набора.
На летучках, к неудовольствию Поповкина, мою работу начали осторожно похваливать. А через некоторое время в "Красной звезде" или во фронтовой газете был опубликован обзор печати, и в нем наше "Мужество" упоминалось как одна из лучших армейских газет. Поповкин был сломлен, пригласил меня на обед, и мы возродили былую дружбу…
Не считаю нужным описывать боевые действия нашей армии, ибо книжка не об этом. Главное, что мы шли на запад, враг отступал, открыла нам объятия родная мне Украина. Мы с Поповкиным (он наполовину был украинцем) упивались разговорами с крестьянами на украинском языке. Но чем ближе оказывались к Днепру, тем больше замечали, как бедно жили в оккупации украинцы, сколь ограблена врагом была земля и ее обитатели. Мы испытывали скудность в питании - снабженцы армии не успевали за стремительно наступающими войсками или надеялись на доставшееся нашим передовым частям трофейное продовольствие. Постепенно вступал в силу и "бабушкин аттестат": это значило, что местное население подкармливало родную, освобождавшую его от вражеского ига армию. Но прокормить все эшелоны армии крестьянам было не под силу, и нам, "тыловикам", приходилось потуже затягивать ремни - со снабжением нас продуктами были перебои.
В середине сентября 27-я армия совершила марш из-под Опочек через Зеньков, Гадян, Лохвицу в район Переяслав-Хмельницкого. А с 25 сентября с рубежа Козинцы начала форсировать Днепр для захвата Букринского плацдарма. Редакция "Мужества" расположилась в приднепровском селе Цыбля, жила впроголодь. И вот однажды старшина Дмитриев доложил Поповкину, что на огородах близ редакции бродит в поисках кормежки бык. Чей он - неизвестно. А вдруг отбившийся от стад, которые немцы угоняли на запад?
- Мог бы и не докладывать, - сердито ответил старшине Поповкин. Наступят сумерки - прикончи его - и в котел.
Дмитриев с шоферами проворно выполнили приказ. Редакция начала отъедаться свежим говяжьим мясом. Но старшина, будучи хозяйственным человеком, перестарался. Он не мог решиться закопать в землю бычью шкуру и развесил ее на веревке сушиться…
В эти дни Поповкина вызвали в Москву, в управление кадров Главпура на переговоры. Как редактора лучшей армейской газеты его решили повысить в должности - назначить редактором четырехполосной газеты Отдельной Приморской армии. Газета по своему статусу приравнивалась к фронтовой, и Евгений Ефимович не мог отказаться от такого лестного предложения.
А в его отсутствие в редакции разыгрались драматические события. Во двор, где сушилась на солнце шкура быка, зашел председатель местного колхоза, осмотрел ее, сердито потрепал за хвост и изрек:
- Была единственная тягловая сила в колхозе, и ту съели. От немцев сохранили, а от своих не уберегли…
Об этом я узнал только после того, как Военный совет армии обсудил письменную жалобу председателя колхоза и поручил армейской прокуратуре завести уголовное дело.
Судебная машина завертелась с особой активностью: как раз в это время был обнародован суровый приказ Сталина о сохранении колхозной собственности. В нем было буквально сказано, что за убой колхозного скота виновных судить военным трибуналом, определяя меру наказания вплоть до расстрела.
Старшина Дмитриев, когда его вызвал военный следователь, вину от себя отвел: он выполнил приказ редактора газеты подполковника Поповкина. Член Военного совета генерал-майор Шевченко и начальник политотдела полковник Хвалей дали санкцию на арест Поповкина и на судебное разбирательство в военном трибунале. Мол, есть приказ товарища Сталина и надо с кого-то начинать приводить его в действие. Судебные власти колебались только в одном: арестовать Поповкина в Москве или дождаться его возвращения в нашу армию, где ему предстояло сдавать дела…
В редакции, кроме меня и Дмитриева, еще никто ничего не знал. Надо было что-то предпринимать. У меня в голове, кажется, хрустело от панических мыслей, сердце не покидал холодок. Тиранило воображение: я представлял себе, как будут расстреливать Поповкина перед строем командиров и политработников, вспомнил другие расстрелы, свидетелем которых был. Сказать, что это ужасно, - значит, ничего не сказать.
Сидел я над макетом очередного номера газеты. За соседним столом печатала чью-то статью машинистка Таня Курочкина, которую Поповкин "мобилизовал" в Воронеже, дав ее начальству "в обмен" четыре килограмма бумаги.
Зашла хозяйка дома, "оккупированного" нами под секретариат, Меня вдруг пронзила дерзкая мысль, и я с притворной сердитостью накинулся на пожилую женщину с упреками:
- Поверили мы вам, что бык, которого мы зарезали, отбился от немецкого стада, а теперь беда.
- Я говорила?! Ничего я не говорила! А какая беда?
- Разве не вы? - мы разговаривали с ней по-украински. - Кто же мне это говорил, дай Бог памяти? А теперь Поповкина ждет расстрел. Так требует приказ Сталина.
- Да вы что?! - ужаснулась хозяйка. - Застрелить человека за скотину? Да еще такого человека, как Евген Ефимович?
Таня Курочкина тоже окаменела за пишущей машинкой.
- Это правда? - спросила она почти шепотом.
- Правда, но пока секрет. Может, действительно подтвердится, что бык трофейный.
- Подтвердится непременно! - затараторила хозяйка, - Я вам и Евгену Ефимовичу сама говорила! Соседи говорили! Вся наша улица подтвердит! Разве можно убивать человека за скотину? Да тому быку всего три года! Я помню, как он родился!
- Ничего вы не помните! - Про себя я уже хохотал, подсчитывая в уме, какая разница в возрасте у быка и у Поповкина. Но разговор продолжил: - Бык из стада, которое немцы гнали за Днепр! Если люди подтвердят, то трибунал может решить по-другому.
Свои "карты" я раскрыл полностью…
- Подтвердят! Все подтвердим! - Женщина выбежала из хаты, и ее белый платок замаячил уже на улице. Заработал "сельский телеграф"…
Но я не знал, что за убой даже "трофейного" скота полагается строгое наказание, если мясо не оприходовано по весу у военных снабженцев, которые затем на какое-то время снимают обладателей "трофея" с положенного "мясного довольствия".
Редакция обычно получала продукты на складе административно-хозяйственной части штаба. Я тут же помчался к ее начальнику капитану Урывскому, с которым был хорошо знаком. Застал Урывского в расстроенных чувствах: его "терзали" работники особого отдела за то, что без их ведома взял на работу в офицерскую столовую трех девушек из числа репатриированных (освобожденных из немецкого плена и отправляемых в тыл). Как мог успокоил я Урывского, а потом рассказал об опасности, нависшей над Поповкиным.
- Чем же я могу помочь? - удивился он.
- Мясо убитого быка ты взвесил и снял редакцию с довольствия. Дай мне накладную, датированную задним числом.
- Но это же надо все последующие накладные переподшивать!
- Я готов сделать это сам. Главное - нужен документ, и человек будет спасен. Не собственной же корысти ради приказал он зарезать быка.
- Ладно, давай пожульничаем вместе. Тем более с мясом у меня плохо…
Вернулся я в редакцию с накладной в кармане и застал в секретариате следователя армейской прокуратуры. Он сидел за моим столом, а перед ним лежала папка с надписью: "Дело Е. Е. Поповкина". Хозяйка нашего дома и две ее соседки в один голос доказывали следователю, что они считали быка ничейным, что он съедал на сельских огородах свеклу. Вот и попросили Поповкина избавить их от такой напасти.