Четыре муфти наконец представили составленную и подписанную ими фетфу. В ней было сказано: что обрезание представляет собой дополнение [84] , что оно не было введено Пророком, а лишь рекомендовалось им, что можно поэтому быть мусульманином, не будучи обрезанным; что же касается второго вопроса, то можно пить вино и быть мусульманином, но это значит жить во грехе без надежды на награду, обещанную избранным. Наполеон выразил свое удовлетворение решением первого вопроса, радость его казалась искренней. Все эти старые шейхи разделяли ее. Но он выразил большое огорчение по поводу второй части фетфы. Как убедить его солдат принять новую религию, когда это означает самим признать себя грешниками, взбунтовавшимися против велений неба? Шейхи признали, что это трудно, и заявили, что со времени постановки этих вопросов они в своих молитвах неустанно просят помощи у бога Измаила. После продолжительной беседы, в которой не все шейхи проявили себя одинаково твердыми в своих убеждениях, причем одни не видели никакого выхода, а другие полагали, напротив, что в фетфу можно внести некоторые изменения, шейх Аль-Мохди предложил: оставить в фетфе только первую часть, что окажет благоприятное действие на страну и просветит тех людей, чьи мнения расходятся с ее содержанием; вторую же часть сделать предметом новой дискуссии; быть может, удастся получить консультацию у шейхов и шерифов Мекки, которые такого высокого мнения о своей эрудиции и влиянии на Восток. Это предложение было принято. Фетфа была обнародована во всех мечетях; в пятницу, после молебна, когда имамы имеют обыкновение произносить проповедь, они разъяснили фетфу и единодушно и энергично высказались в пользу французской армии.
Вторая фетфа явилась предметом горячей и длительной дискуссии и переписки с Меккой. Наконец, будучи бессильны подавить сопротивление всех несогласных, равно как привести ее в полное соответствие с точным текстом Корана и заветов Пророка, муфти выработали фетфу, в которой говорилось: что новообращенные смогут пить вино и быть при этом мусульманами, если искупят свой грех добрыми делами и благотворительностью; что Коран предписывает раздавать в качестве милостыни или обращать на благотворительность не менее одной десятой своего дохода; те же, кто, став мусульманами, будут продолжать пить вино, должны будут довести средства, раздаваемые в качестве милостыни, до одной пятой своего дохода. Эта фетфа была принята и казалась способной примирить между собой все точки зрения. Совершенно успокоившись, шейхи полностью посвятили себя служению султану Кебиру и поняли, что ему понадобится по крайней мере год, чтобы просветить умы и преодолеть сопротивление. Он приказал представить ему чертежи, планы и сметы для подготовки строительства мечети, достаточно большой, чтобы вместить всю армию в день, когда она признает закон Магомета. Между тем генерал Мену публично перешел в ислам. Став мусульманином, он посещал мечеть в Розетте. Он не просил никаких послаблений. Весть об этом наполнила радостью сердца всех жителей Египта и не оставила сомнений в искренности намерений французов. Повсюду шейхи проповедовали, что Наполеон, не будучи неверным, любя Коран, выполняя миссию Пророка, является истинным служителем священной Каабы. Этот переворот в умах сопровождался переворотом в управлении. Все, что было трудно, стало легко; все, что прежде удавалось приобрести с оружием в руках, теперь стало поступать по доброй воле, без усилий. С этого времени паломники, даже самые фанатичные, неизменно оказывали султану Кебиру такие же почести, как мусульманскому государю; примерно с того же времени при появлении главнокомандующего в городе правоверные стали падать ниц; они вели себя по отношению к нему так, как имели обыкновение вести себя по отношению к султану.
III
В день 18 августа, когда ниломер [85] на острове Руда показал 14 локтей, диван и кади приказали прорвать дамбу канала Повелителя Правоверных. Это – церемония, в которой жители Каира принимают наибольшее участие. Еще до восхода солнца 200 000 зрителей усеяли оба берега Нила в Старом Каире и у острова Руда. Несколько тысяч малых и больших барок, украшенных флагами и знаменами, дожидались момента, когда можно будет войти в Нил. Часть французской армии в парадной форме была выстроена тут же. Султан Кебир, окруженный своим французским штабом, четырьмя муфти, улемами, великими шейхами, шерифами, членами дивана, имея справа от себя Аль-Бакри, потомка Пророка, а слева – Ас-Сада, потомка Хасана, выехал из своего дворца, проследовал через весь город и прибыл в павильон у устья канала. Он был принят кади и шейхами ниломера. Был оглашен протокол, констатирующий уровень, достигнутый Нилом, доставлены и проверены на глазах у публики использованные меры. Было объявлено, что "маль-аль-хур" подлежит уплате. Оглашение этого акта, подписанного и объявленного во всеуслышание, сопровождалось артиллерийским залпом и радостными кликами этой огромной толпы зрителей. Кади прорвал дамбу со всеми обычными церемониями. Потребовался час, чтобы река унесла ее. Нил устремился в канал с высоты 18 футов. Вскоре после этого маленькая барка, на которой находился шейх ниломера, вошла в реку первой, а за ней последовали другие, покрывшие собою Нил. Они дефилировали целый день. Генеральный казначей Эстев разбросал значительную сумму в мелкой монете. В павильоне был сервирован роскошный обед. Султан Кебир искренне подчинился всем формальностям, которых требовал обычай от правителя страны.
Нил предвещал паводок более сильный, чем за последние перед тем несколько лет. В городе была устроена иллюминация, и празднество продолжалось всю эту ночь и следующие восемь ночей. Вскоре площади Каира сделались озерами, некоторые улицы – каналами, сады – затопленными лугами, над которыми высились деревья. В течение сентября весь Египет являл зрелище моря, если смотреть на него с вершины пирамид, горы Мукаттам или дворца Саладина. Это было восхитительное зрелище. Минареты и вершины мавзолеев как бы плавали в воздухе над поверхностью вод, которые бороздили во всех направлениях тысячи больших и малых парусников, занятых перевозками, обеспечением коммуникаций и обслуживанием нужд населения. Солдаты больше не жаловались, что Нил не оправдал своей репутации. Они больше не говорили, что это ручей, несущий грязную, мутную воду. В рукавах Нила высота воды достигала 27-28 футов, в большинстве каналов – 8, 10 и 12 футов, а на поверхности земли – 4, 5 и 6 футов. В декабре Нил вернулся в свое русло или в каналы. Постепенно показалась вновь земля. Тысячи земледельцев занялись вспашкой и обработкой ее. Они сеяли всякого рода злаки и овощи; наконец, несколько недель спустя, был снят первый урожай. Эти цветущие равнины, покрытые густыми всходами, имели очаровательный вид. Солдату показалось, что он вернулся в прекрасную Италию. Какой контраст с суровым видом этих иссушенных и выжженных равнин в июне и июле, то есть всего шесть месяцев назад!
В конце августа в этом году (1798 г.) отмечался праздник Пророка. Армия разделяла радость и удовлетворение жителей. Город был иллюминован цветными плошками. Каждая мечеть, каждый дворец, каждый базар, каждое здание отличались своими украшениями. Устраивались фейерверки. Армия в парадной форме произвела ряд эволюций под окнами дворца Бакри. Главнокомандующий и весь состав штаба нанесли ему визит. При этом присутствовали все улемы и муфти. Усевшись на земле на подушках, они распевали магометанские литании. Эти почтенные старцы целый час декламировали арабские стихи во славу Магомета. Все они с силою раскачивались сверху вниз. В момент, указанный молитвой, залп ста пушек, установленных в цитадели Гизы, на судах флотилии, а также всех полевых батарей приветствовал стих, который возвещал о прибытии Пророка в Медину – начало хиджры [86] . Шейх дал обед на пятидесяти столиках – по пяти приборов на столик. В середине стоял столик султана Кебира и Бакри. Полковые оркестры один за другим исполняли серенады, отражая всеобщую радость. Все площади города были заполнены бесчисленными толпами народа, разделившимися на круги в 60-100 человек, которые стояли, прижавшись друг к другу, и все время раскачивались либо сверху вниз, либо вперед и назад с такой силой, что некоторые теряли сознание. Члены духовных братств, рассеянные по всем этим кругам, возбуждали сильнейшее любопытство и пользовались почтением народа. Непринужденность и веселье, с которыми мусульмане предавались всем этим церемониям, искренность, радость и братство, которые характеризовали их отношения с солдатами, позволяли судить о развитии общественного мнения и о том, сколь велико было достигнутое сближение.
1 вандемьера, в день праздника республики, мусульмане, в благодарность за участие армии в празднике Нила и Пророка, предались радости с полной непринужденностью. На площади Эзбекия была сооружена пирамида. На балюстраде, окружавшей пьедестал, расположились муфти, кади, улемы, великие шейхи. Выслушав обращение главнокомандующего и проделав ряд эволюций, армия прошла церемониальным маршем. Предоставление почетного места на этом празднестве знатным людям страны было с величайшим удовлетворением отмечено народом. Главнокомандующий дал обед на сто персон, со всей роскошью, какую можно было продемонстрировать в Париже. Вечером состоялись бега и всякого рода игры, развлечения для народа и солдат. Новым зрелищем, от которого французы ожидали большого результата, явился пуск воздушного шара, осуществленный Контэ. Шар поднялся и исчез в великой Ливийской пустыне. Место, где он опустился, осталось неизвестным, на нем [87] никого не было, но находились стихи на турецком, арабском и французском языках. Он, впрочем, не вызвал любопытства у мусульман. Но если он не произвел эффекта, на который рассчитывали, то породил различного рода слухи. Правоверные говорили, что он служит средством связи султана Кебира с Магометом. Шейх Аль-Мохди много смеялся над этим слухом, ходившим в народе. Он сочинил на эту тему прекрасные арабские стихи, которые распространились по всему Востоку.
IV
В Мекке царствовал шериф Халеб. Каирские улемы написали ему о прибытии французской армии и о покровительстве, оказываемом ею исламу. Он ответил, как человек, стремящийся предохранить большие интересы, которые были у него в Египте. Он царствовал над бедной местностью, для которой Египет был почти единственным источником средств существования – ржи, ячменя, овощей. Мекка, пришедшая в сильный упадок, все же сохраняла некоторые остатки прежнего процветания благодаря караванам с Запада и Востока. Караваны с Востока собирались в Дамаске и оттуда же отправлялись в путь, западные – отправлялись из Каира. Шериф написал султану Кебиру и присвоил ему звание служителя священной Каабы, что стало известно и распространилось по стране через посредство мечетей, возымев хорошее действие. Шериф Мекки – суверенный правитель, имеет свои войска; но Джидда, порт Мекки, принадлежит султану, который держит там гарнизон. Он посылает туда пашу, который позволяет себе вмешиваться в управление самим городом [88] . Политика Константинополя состоит в том, чтобы уменьшить, как только возможно, религиозное влияние шерифа Мекки. Султаны являются халифами [89] ; по существу, им удалось свести это влияние к нулю. Французский главнокомандующий вел прямо противоположную политику. Он был заинтересован в том, чтобы возвысить авторитет этого мелкого владетеля в религиозных делах, поскольку тот нуждался в Египте для удовлетворения своих нужд. С ростом этого влияния соответственно уменьшалось влияние муфти Константинополя. Он [90] не только допускал, но и способствовал всеми средствами сношениям улемов с шерифом, который не замедлил осознать, сколь выгодна была такая политика для его интересов, для повышения его авторитета. Шериф стал желать укрепления французской власти над Египтом и, насколько от него зависело, всемерно этому способствовал.
Кахья паши был назначен эмир-агой. Этот выбор удивил; но он был вызван влиянием Порты. Она выразила пожелание, чтобы этот важный для религии пост был занят османом. Эмир-аге было передано все имущество и все права, связанные с отправлением этой должности. Он набрал отряд в 600 человек для сопровождения каравана [91] . Вскоре он стал пользоваться большим авторитетом и реальным влиянием. Ковер, который ежегодно посылает Каир для священной Каабы с караваном паломников, сделан из шелка, богато вышитого золотом; он изготовляется в мечети Султан-Калаун. Был отдан приказ сделать этот дар богаче обычного и вышить на нем большее количество изречений.
Офицеры инженерных войск, занятые фортификационными работами, повредили несколько могил. Весть об этом распространилась и вызвала величайшее недовольство. Около 6 часов вечера народный поток заполнил площадь Эзбекия и поднял шум под окнами султана Кебира. Охрана закрыла шлагбаумы, встала в ружье. Главнокомандующий был за обедом. Он подошел к окну со своим переводчиком, гражданином Вантюром, который объяснил ему, что это признак доверия, освященный обычаем способ представлять петиции государю. Вантюр спустился вниз, приказал открыть шлагбаумы, успокоил охрану, велел выбрать депутацию из двадцати человек. Эти люди поднялись в апартаменты главнокомандующего и были приняты с величайшим уважением. С ними обращались, как с великими шейхами. Им подали кофе и шербет. Затем их ввели к главнокомандующему; они изложили свои жалобы. Ряд могил осквернен, французы ведут себя, как неверные или идолопоклонники. Лица, входившие в состав депутации, были большей частью улемами или муэдзинами, то есть людьми, которые обычно крайне фанатичны. Они говорили с жаром, но их жалоба была принята. Об офицерах французских инженерных войск отозвались с осуждением. Был послан приказ немедленно прекратить работы, и муфти выполнили все необходимые формальности, предписываемые в подобных случаях ритуалом. Делегаты были чрезвычайно польщены; они выразили свое удовлетворение собравшемуся народу; поднявшись на подобие помоста, они отчитались в сделанном депутацией. Отчет был встречен возгласами радости. Затем они отправились к оскверненным могилам. Работы были уже прекращены. Гордые своей победой, успокоив свою совесть, они прошли через весь город, распевая стихи Корана. Наконец они вошли в мечеть Аль-Азхар, где служил один имам; он помолился за султана Кебира и за то, чтобы Пророк всегда поддерживал в нем настроения, благоприятные исламу.
Мечети получали доход с большого количества земель и вкладов; но эти доходы нередко растрачивались администрацией мечетей. Султан Кебир, желая продемонстрировать свой интерес ко всему, что интересовало религию, подтвердил действительность всех вкладов, которыми пользовались мечети, мавзолеи, другие религиозные учреждения. Узнав, что мечеть Хасана очень плохо управляема, он однажды отправился туда в час молитвы. Все молящиеся вышли и окружили его, удивленные столь необычным зрелищем. Он велел позвать имамов, ведавших содержанием мечети. "Почему, – сказал он им, – этот храм божий так плохо содержится? Что сделали вы с доходами мечети? Разве для вас и ваших семей верующие дарили ренты и земли, или же они подарили их для содержания мечети и религиозных нужд?" Он тут же велел выбрать шестерых старейшин квартала и приказал отчитаться перед ними в использовании доходов мечети. Это встретило живейшее одобрение общественного мнения. Из отчетности стало ясно, что администрация должна мечети значительные суммы. Эти суммы были возвращены дебиторами и употреблены на украшение мечети. Наполеон повторил ту же сцену во всех мечетях, где имелись злоупотребления. Путешествуя по стране, он проявлял о них такую же заботу. Повсюду он заставлял возвращать растраченные суммы, в результате чего в храмах повсеместно развернулись ремонтные и другие работы. Жалобы на тех, кто присваивал доходы мечетей, посылались анонимно или за подписью жалобщика, и он внимательно следил за отчетностью и возвращением присвоенных сумм, что необыкновенно радовало народ – и по причине его религиозности, и в силу того, что видеть, как заставляют раскошеливаться людей, ведающих общественными фондами, – для него всегда счастье.
V
Жены беев или киашифов иногда испрашивали аудиенции у султана Кебира. Они являлись, окруженные многочисленной свитой. Лица их были закрыты в соответствии с обычаем страны. Невозможно было судить о том, насколько они красивы; но маленькие ручки, тонкая талия, более или менее мелодичный голос, манеры, являющиеся следствием благосостояния и хорошего воспитания, раскрывали их сан и положение в свете. Они целовали руку султана Кебира, подносили ее к своему лбу и сердцу, усаживались на дорогих шелковых подушках и заводили разговор, в котором проявляли столько же ловкости и кокетства, сколько могли бы проявить наши европейские женщины, получившие наилучшее воспитание, чтобы добиться того, за чем пришли. Будучи рабынями своих мужей, они имеют, тем не менее, права, защищаемые общественным мнением; например, право ходить в бани, где завязываются интриги и устраивается большая часть браков. Ага янычар Каира, выполнявший функции начальника полиции и оказывавший большие услуги армии, однажды, в качестве вознаграждения, просил султана Кебира руки одной вдовы; эта вдова была красива и богата. "Но откуда вы знаете, что она красива, вы ее видели?" – "Нет". – "Почему вы просите ее руки у меня, согласится ли она на это?" – "Без сомнения, если вы ей прикажете". Действительно, как только эта вдова была поставлена в известность о намерении главнокомандующего, она подчинилась. Между тем эти двое супругов никогда не виделись и не знали друг друга. В дальнейшем большое количество браков совершалось таким образом.
Когда женщины едут в Мекку, они лежат в своего рода закрытых паланкинах из ивовых прутьев с занавесками, которые ставят поперек верблюда. Иногда эти корзины подвешиваются с обеих сторон седла, причем поддерживается равновесие; в подобном случае один верблюд несет двух женщин.
Жена генерала Мену продолжала после своей свадьбы посещать бани в Розетте [92] . Там перед ней заискивали все женщины, которым было очень любопытно узнать, как она живет. Она рассказывала им о деликатности и заботливости ее мужа, о том, что за столом ей подают первой и ей же достаются лучшие куски, что для перехода из одного помещения в другое ей подают руку, что муж неустанно ухаживает за ней, старается исполнить все ее желания, удовлетворить все нужды. Эти речи возымели такое действие, что вскружили голову всем женщинам Розетты, и они направили в Каир султану Кебиру петицию с просьбой приказать египтянам во всем Египте обходиться с ними по обычаю французов.