Он крепко вцепился в баранку, нажал акселератор. Машина рванулась с места и, резко набирая скорость, вылетела на площадь села, в самую гущу немецких мотоциклистов. Кто-то из них вскрикнул, шарахнулся в сторону, кто-то пронзительно свистнул. Перед смотровым стеклом метнулась длинная фигура в зеленом кителе. Метрах в десяти от бронетранспортера Косолапов резко развернул машину влево. Поворот был настолько крут, что меня и Аракеляна швырнуло в сторону и ударило о правые дверцы. Какие-то секунды казалось: машина неизбежно опрокинется. Она сделала вираж на двух колесах, номер поистине цирковой, снова рванулась вперед, перелетела через выбоину, высоко подпрыгнула, ударилась боком о плетень и на предельной скорости понесла нас по узенькой знакомой улице.
Сзади щелкали выстрелы. Но гитлеровцы спохватились слишком поздно. Мы уже успели отъехать метров на двести от них. Ближайший дом стал для нас прикрытием…
Расстояние до села Бочечки мы преодолели за полторы минуты. У первой хатенки Косолапов остановил машину, спрыгнул на землю, осмотрел колеса, кузов.
- Смотрите, товарищ полковник!.. - он постучал по смотровому стеклу, - Целились они верно, да смазали!
В смотровом стекле зияли, растекаясь серебряными трещинами, три пулевые пробоины.
Впервые я видел Мишу Косолапова в гневе. Он погрозил в сторону Казацкого кулаком.
- Что, подлые душонки, думали - в плен едем вам сдаваться? А вот этого не хотели? Что? Выкусили? То-то, знай наших!
Он еще раз показал гитлеровцам кукиш и деловито сел за руль. Я обнял Косолапова и поцеловал:
- Знаешь, Миша, теперь я буду считать тебя самым умелым водителем, какого только встречал. Да, водителем первого класса!
- Я взял бы такого в разведчики! - восхищенно воскликнул Аракелян.
Косолапов встрепенулся, лицо его зарделось от смущения. Лихо сдвинув на затылок пилотку, он спросил:
- Куда прикажете следовать, товарищ полковник?..
Не имея времени на поиски штаба, мы решили ехать на хутор Гнилицу, где должен был располагаться батальон капитана Наумова.
Капитана я застал в его штабе и приказал поднять батальон по тревоге, атаковать немецкую разведывательную группу в Казацком и уничтожить ее.
К вечеру эта боевая задача была выполнена. Только двум бронетранспортерам немцев из всей разведывательной группы удалось удрать. Фашисты отчаянно оборонялись, но частью были уничтожены, частью взяты в плен.
Пленные показали, что наша атака застигла их во время обеда. Именно в этот час батарея наших 76-миллиметровых пушек обрушила на них огонь. Потом батальон двинулся в атаку…
Ни в Путивле, ни во Вшивке, ни в Гвинтовом, рассказывали пленные, они не встречали сопротивления. Только в Казацком были обстреляны пулеметным огнем, однако после короткого боя овладели этим населенным пунктом.
Трое из допрошенных видели мою легковую машину. Оказывается, они были уверены, что по такой дороге машине уйти не удастся, и хотели захватить пассажиров живыми, так как знали, что в советских войсках легковыми машинами зачастую пользуются или командиры, или офицеры связи.
Вечером в чистеньком домике штаба майор Борисов рассказывал мне о приключениях, пережитых им за истекшие сутки.
- И опять приходится, Александр Ильич, применить это истертое слово "внезапно"… Однако другого и не найдешь, "Неожиданно" - немного не так звучит. Все произошло именно внезапно. Не успела наша Маня, заведующая лавкой военторга, расположиться неподалеку от штаба со своими товарами, - бац! - подкатывают немецкие мотоциклисты. Маня даже не рассмотрела, кто это, и спрашивает: - Значит, на почин?.. - Потом схватила деньги и что поценнее из товаров и огородами - к штабу. Отходили мы отстреливаясь. Мне пришлось добрый час у "максима" просидеть, пока все наши отошли. Потерь - не имеется. Только лавка военторга выбыла из строя.
Вспомнив о чем-то и даже вскочив из-за стола, он спросил:
- Вы комиссара, Федора Филипповича, видели?.. Как, значит, он до сих пор не знает, что вы в бригаде? А ведь он уверен, что и вы, и Аракелян, и Косолапов - в плену у немцев! Он видел, когда ваша машина промчалась в Казацкое, кричал вам, махал руками, вы не обратили внимания, проехали мимо. А теперь уже в штаб корпуса послано донесение о том, что вы в плену!
Из соседней комнаты послышался голос связиста:
- Да, слышу. Я - "Волна"… Полковник Родимцев - в штабе… Почему не верите? Он возьмет трубку…
- Отлично! - обрадовался Борисов. - Опять налажена связь. Слышите, кто-то не верит, что вы не в плену!..
Оказалось, это звонил Затевахин. В голосе его я расслышал веселое изумление:
- Как же ты так быстро вернулся из плена?
- О, товарищ полковник, умеючи, это недолго! Удалось ускользнуть.
- Докладывай, везучий…
Затевахин выслушал мой доклад и засмеялся:
- Такого водителя медом кормить и говорить ему только комплименты!
Затем перед бригадой была поставлена новая задача: утром нам предстояло прикрыть двумя батальонами направление Конотоп - Казацкое и одним батальоном - Нечаевка - Казацкое. Обстановка быстро менялась. Изменились и боевые задачи. А в последние дни наш начальник штаба не успевал отдавать войскам все новые и новые распоряжения.
С улицы, грохнув дверью, вбежал комиссар Федор Филиппович. Он споткнулся о порог, что-то растерянно пробормотал, прислонился к дверному косяку.
- Александр Ильич!..
- Он самый, - ответил за меня Борисов.
Мягко, неслышно ступая, Чернышев приблизился ко мне. Лицо его передергивалось, протянутые руки дрожали.
- Жив… Ну, ей-богу… Жив! А ведь мы донесение послали.
Вдруг он крутнулся посреди комнаты, пристукнул каблуками.
- Живем, товарищ комбриг!
Бурные проявления его радости прервал связист. Командир 2-го батальона капитан Савва Никифоров докладывал, что немцы после огневого артиллерийского налета перешли в наступление на село Казацкое из района Конотоп - Сохны.
Было раннее утро 11 сентября. Дул резкий северный ветер. Срывался дождь Над селом перекатывались отзвуки канонады.
Мы поспешили в Казацкое. Для подготовки наблюдательного пункта времени не было, и я согласился с предложением Аракеляна обосновать НП на юго-западной окраине села, на высокой соломенной крыше сарая. Почему-то мне показалось, что лучшего места и не отыскать: с крыши был отчетливо виден весь поселок Сохны, окрестная местность, дороги.
Наши связисты разместились в сарае: близко, удобно, незаметно для врага.
Я даже похвалил Аракеляна, но позже спохватился: напрасно похвалил.
Утром над Казацким появилась шестерка "фокке-вульфов". Идя на бреющем полете, она принялась обстреливать село из пушек и пулеметов. Фашистские летчики, конечно, не могли не заметить на крыше сарая группу людей. Шестерка развернулась и сделала заход на наш наблюдательный пункт.
Очевидно, мне помогла тренировка в прыжках, когда я был парашютистом. Слетев на землю, я даже не ощутил боли в ногах. Слежалая солома крыши взвихрилась от пулеметных очередей, будто от ураганного шквала, затрещали стропила, запрыгали щепки… Рядом со мной к стене сарая прижался капитан Аракелян.
- Товарищ полковник, - говорил он торопливо, - я готов идти в цепь любой роты… Хотя бы даже сейчас. Только на эту проклятую крышу я больше не полезу.
Новый наблюдательный пункт пришлось оборудовать на земле. Гитлеровцы тем временем развертывали наступление на Казацкое.
Все теперь перемешалось, и ни я, ни командир корпуса не знали положения на фронте. Временами до нас доносился гул бомбежки. Вероятно, где-то далеко отсюда авиация противника наносила удары по нашим войскам… Где именно? Каковы были замыслы противника? Почему немцы так настойчиво рвались в Казацкое?
Весь день 11 сентября мы отбивали яростные атаки противника, а утром с удивлением заметили, что его войска стали отходить в сторону Конотопа.
Чтобы не допустить прорыва противника на юг, в сторону крупной железнодорожной станции Бурынь, бригаде предстояло немедленно выступить в район Вшивка - Нечаевка - Гвинтовое и занять оборону фронтом на север.
Во второй половине дня бригада снялась с занимаемого рубежа, свернулась в батальонные колонны и двинулась к Нечаевке. Однако немцы обнаружили наше передвижение. Не успели мы отойти от Казацкого на пять километров, как вражеские танки и мотопехота вклинились в наш походный порядок и отрезали головную походную заставу от передового отряда. Закипел жаркий, неравный бой.
Я находился с главными силами бригады. Когда наш передовой отряд столкнулся с противником и пошел в атаку, я принял решение развернуть войска и отбросить немцев.
В передовом отряде были опытные офицеры: майор Борисов и капитан Наумов. Однако, несмотря на все их усилия, им соединиться с заставой не удалось. Только во второй половине ночи к нам как-то прорвался офицер связи и доложил, что наша головная походная застава находится в районе расположения штаба армии.
Место для командного пункта мы избрали в стороне от дороги, возле огромного стога сена. Я видел, как еще в начале боя артиллеристы капитана Кужеля в упор расстреляли и сожгли два танка противника. На нашу батарею двинулись вражеские бронетранспортеры. Артиллеристы не дрогнули. Они подбили шесть бронетранспортеров и рассеяли пехоту. Но неожиданно средоточием боя стал наш командный пункт… Выбран он был явно неудачно. Впрочем, нам было не до поисков более подходящих мест.
Немецкие летчики заметили группу военных у стога сена и, сбросив бомбы в расположении наших подразделений, принялись дырявить из пушек злосчастный стог. Он сразу же загорелся. Нам пришлось отползать ложбинкой к зарослям конопли. К счастью, здесь оказалась довольно глубокая канава.
Бой грохотал и перекатывался над полем звоном металла, гулом бомбовых разрывов, воем пикирующих самолетов, криками, стонами и проклятиями, пулеметными очередями.
Неподалеку от канавы разорвался тяжелый снаряд, и высоко взнесенное черное облако земли долго недвижно стояло на месте. Из этого облака, словно из самого разрыва, вышли трое. Я узнал Борисова. Он широко размахивал руками; автомат покачивался у него на груди. За Борисовым ковылял кто-то незнакомый. Еще дальше мелькнула крепкая, сильная фигура разведчика Мудряка.
А, вот оно что! Борисов и Мудряк привели пленного. Лицо плечистого, дородного фашистского офицера было измазано кровью, зубы выбиты, под глазом синел "фонарь". Я возмутился:
- Как вы посмели пленного калечить?
Мудряк козырнул, стал по стойке "смирно":
- Так что он сам виноват, товарищ полковник! Когда мы хотели взять его живым, стал, шельма, кусаться… зубастый черт! Он нашему сержанту палец откусил, будто ножом, костогрыз, оттяпал… Ну, сержант взвыл, конечно, от боли и прикладом по челюсти его саданул. Зубы и посыпались, как медь из копилки. Да это и неважно, товарищ полковник, все равно они у него были вставные, металлические.
- Где взяли пленного?
- Возле Нечаевки… Ехал на бричке, а в бричке полно барахла.
Я задал немцу несколько вопросов. Он только мычал и мотал головой.
Не было смысла терять дорогие минуты на дальнейший допрос: положение бригады все усложнялось. Пленного увели. Борисов возвратился в бой. А передо мной появился капитан Андриец. Растрепанный, крайне взволнованный, он доложил почему-то шепотом:
- Немецкие танки и мотопехота заняли населенные пункты Кузьки и Бондари. Тылы, имущество бригады под угрозой… У нас одних парашютов и новых шинелей на две тысячи бойцов.
- Заройте это имущество в землю, товарищ Андриец.
Он схватился за голову.
- Такую ценность?!
- Бригада в полуокружении. Немцы подтягивают свежие силы.
Он скрипнул зубами, сжал кулаки.
- Слушаюсь, товарищ полковник…
Рядом со мной на откос канавы лег Чернышев.
- Кажется, придется возвращаться в Казацкое, Александр Ильич…
- Но ведь наша задача выйти на Нечаевку - Гвинтовое!
- Перед нами слишком крупные силы…
Мы отбивали непрерывные атаки немцев до вечера 13 сентября и только оборудовали на высотке, неподалеку от сгоревшего стога сена, командный пункт, как из штаба корпуса прибыл офицер оперативного отдела майор Чернов.
- Новая задача? - спросил я.
- Да, возвратиться в село Казацкое и не допустить прорыва в направлении Хижки - Духановка.
Я прочитал боевое распоряжение.
- Но ведь Казацкое занято немцами. Знают об этом в корпусе?
Чернов растерянно развел руками.
- Нет…
- Вы добирались к нам через Казацкое?
- Я ехал через деревню Бочечки, что рядом с Казацким. Меня обстреляли из автоматов.
- Ясно. Значит, и там немцы. Однако, товарищ майор, приказ есть приказ.
Я при нем передал необходимые распоряжения в батальоны, и наши подразделения двинулись на новый рубеж.
Знакомое село. Мы снова вошли в него после короткого боя. Немцев здесь было не больше роты, и они поспешно отступили. Я осмотрел площадь, на которой несколько дней назад произошла моя "трогательная" встреча с немецкими мотоциклистами, и точно определил то место, где Косолапов исполнил свой "коронный номер" - изумительный разворот.
Где же население Казацкого? Люди попрятались, притаились, они были уверены, что в селе снова немцы.
Но вот я вижу, в окнах постепенно зажигаются огоньки. Слышны радостные возгласы. Старушка-хозяйка распахивает перед нами дверь.
- Милые… Соколы наши, - какое счастье! Значит, выгнали этих воров?!
Она рыдает, склонившись на плечо штабному писарю; он тоже украдкой смахивает слезу.
- Сынку… Сынку, родной мой! Не оставляйте нас на поругание, на муки…
До боли мне жаль эту старенькую украинку: я знаю, что и в других домах в эти минуты люди рыдают от радости, рассказывают о пережитом, просят о помощи и защите и что солдаты теряются: как отвечать им? Обнадеживать - значит лгать; сказать горькую правду - и самим невыносимо больно. Что ж, воин должен держать себя в руках. Будет и на нашей улице праздник! А пока - за работу. До праздника еще много воды утечет и много прольется крови.
Около четырех часов утра на улицах загремели очереди автоматов. Я выбежал на крыльцо. Где-то близко застрочил пулемет, коротко ухнула танковая пушка.
Что же случилось? Быстро связался с комбатом Михайловым. Он сообщил, что, кроме нас, в селе расположилось на ночь какое-то немецкое подразделение и наши завязали с ним бой…
На рассвете веселый, свежевыбритый и подтянутый капитан Кужель докладывал:
- Ночью мои артиллеристы устанавливали орудия вдоль дороги Казацкое - Хижки. Один орудийный расчет заметил возле дома большие грузовые машины. Таких машин у нас нет… Бойцы подошли ближе. Здесь, оказалось, были не только машины, но и немецкие танки. Хлопцы тут же развернули орудие и влепили прямой наводкой по этим машинам. Немцы спали. Потом они начали стрелять куда попало и пытались бежать… Мы захватили три танка, два из них вполне исправные, захвачены две автомашины и оружие.
Докладу капитана я нисколько не удивился: в те первые месяцы войны, случалось, не только ночью, даже днем нелегко было разобраться, где немцы, а где свои.
Но событие было радостное: вскоре оно стало известно всей бригаде и ободрило солдат.
Меня тревожило, однако, что связи со штабом корпуса не было почти всю ночь. Мы подготовили донесение о состоянии бригады, о том, что она стала малочисленной, разорвана на части, и это не могло не отразиться на ее боеспособности. Но как же передать это донесение?
- Я думаю, имеется единственный способ: добраться в штаб на мотоцикле, - предложил Аракелян. - У меня есть новенький трофейный мотоцикл. Езжу я отлично. Давайте донесение: как пуля пролечу!..
Это был отважный офицер, скромный и решительный. Он уже не раз бывал в опасной разведке, в одиночку ходил за "языком", и ему везло, как, случается, может везти только очень смелому человеку.
По моим расчетам штаб корпуса должен был находиться в лесу, около хутора Волчик. В этот хутор я и направил Аракеляна.
В крестьянской хате, которую занимал штаб, собрались офицеры. Были здесь комиссар Чернышев и Борисов. Комиссар рассказывал о первых весточках из Конотопа. Он встретил двух беженок, - каким-то чудом они прорвались через фронт и ушли дальше, на восток, на поиски эвакуированных конотопских железнодорожников. В городе они сорвали со стены приказ немецкой комендатуры и отдали его Чернышеву. Сейчас этот приказ лежал передо мной, и я читал крупные жирные строки:
1. Кто не сдаст оружие - будет расстрелян. 2. Кто не сдаст телефонные аппараты - будет арестован и расстрелян. 3. Кто будет заниматься охотой - будет расстрелян. 4. Кто не пойдет на работу добровольно - будет доставлен в полицию и понесет суровое наказание.
- Я покажу этот приказ солдатам, - взволнованно говорил Федор Филиппович. - Гитлеровцы нередко и сами агитируют фактами против фашизма. Они печатно подтверждают собственную бесчеловечность и удваивают нашу ненависть.
Под окном затрещал мотор мотоцикла, и Чернышев отодвинул занавеску.
- Аракелян?! - воскликнул он удивленно. - Да, прибыл Аракелян…
Капитан вбежал в комнату, держа у груди пакет. Сначала я подумал, что он ранен: ноги его подгибались, лицо приняло землистый оттенок. Он схватил кувшин с водой, выпил два глотка, заговорил сбивчиво:
- Танки… Очень много танков! Они развернулись в боевые порядки и уже наступают на Казацкое… За ними движется цепь немецкой пехоты. Их много. До полка. Они идут из Лизогубовского леса, со стороны Нечаевки и Гвинтового.
Не хотелось верить Аракеляну. Быть может, он ошибся? Да, немцы могли предпринять атаку с помощью подоспевших танков, но только не из Лизогубовского леса. Ведь в этом лесу все еще оборонялись наши 6-я и 212-я воздушно-десантные бригады! Где же они?..
Спросить об этом Аракеляна я не успел, - на село обрушился огонь то ли шести, то ли восьми батарей артиллерии. Пехота и танки противника ворвались в Казацкое одновременно с нескольких направлений. Завязалось ожесточенное уличное сражение.
С невысокого крылечка мы увидели, как три немецких танка медленно выкатились на площадь. Они разворачивались в сторону нашего домика. Неужели за такое короткое время гитлеровцы успели засечь местонахождение штаба? Возможно, вражеские танкисты заметили нас на крыльце?
Я спрыгнул с крыльца и лег под фундамент дома. Рядом со мной упал врач Охлобыстин. Комиссар успел пробежать во двор; еще несколько офицеров залегли вокруг дома.
Танки свернули в нашу уличку и, не ведя огня, двинулись в сторону окраины. Они прогромыхали в пяти-шести метрах от меня и вскоре скрылись за поворотом.
Я услышал чьи-то ругательства и не сразу узнал голос Охлобыстина.
- Трижды проклятые… Хорошо, что нас не заметили!
На соседней улице и чуточку дальше, на юго-западной, окраине села, непрерывно гремели пушки артдивизиона капитана Кужеля. Мы уже научились узнавать их по тембру: по-видимому, Кужель продолжал отбивать танковую атаку.
Оставаться дольше здесь, у хаты, не было смысла. Северо-западнее Казацкого начинался Лизогубовский лес. Я дал сигнал о перемещении штаба в этот лес короткими перебежками и по-пластунски. Но выйти из зоны очень плотного ружейного и пулеметного огня было почти невозможно. Мы отползли огородами метров на сотню и оказались перед вражеской пехотой. Было непонятно, когда она успела просочиться в наш тыл и сосредоточиться на довольно выгодном рубеже?