Сколько любви, сколько нежности в письмах Пушкина: "Mia bella, idol mio, mio bei tesoro"… Для него нет никого прекраснее, нет дороже, нет ближе этой женщины.
Пушкин беспокоится о здоровье жены и детей. У Натальи Николаевны после родов бывала грудница, вот почему он спрашивает о нарывах.
Забота о семье красной нитью проходит через все письма. Пушкин понимает, что оставил жене недостаточно денег, что ей трудно справляться с хозяйством. Предугадывает и "непредвиденный случай": Наталья Николаевна сняла новую квартиру. Поэта радует, что у них в это время живет Сергей Николаевич. Все же мужчина в доме.
Вот перед нами еще два письма Натальи Николаевны к Дмитрию Николаевичу за 1833 год, перекликающиеся с письмами мужа.
"Пятница 1 сентября (1833 г. Черная речка)
Тысячи извинений, дорогой Митя, что я так запоздала с ответом, но что поделаешь, у меня опять были нарывы, как и в прошлом году, они причинили мне ужасные страдания и это помешало мне ответить тебе раньше. Спешу это сделать сейчас, чтобы утешить тебя по поводу твоих обманутых надежд в отношении графини Чернышевой; что делать, дорогой друг, примирись с этим. Я думаю, ты прав в своих предположениях; мне кажется, это Муравьев (святой) вредит тебе в этом деле; я знаю, что в прошлом году он провел все лето в Ярополице, живя в постоянном общении со всей семьей, что ж ты хочешь, чтобы он, при его красоте, не произвел впечатления на молодую девушку. Что касается тебя, то, зная твое благоразумие, я надеюсь, что твоя страсть потухнет так же быстро, как и зажглась. Скажи мне только, узнав об отказе, ты не думал о самоубийстве?
Знаешь ли ты о коварных намерениях, которые имеет в отношении тебя Сережа? Он утверждает, что если ты женишься на графине Черны – или на какой-нибудь другой женщине, он не посовестится ее обольстить, чтобы, как он говорит, вытянуть от тебя побольше денег через посредство твоей жены. (Как ты это находишь?) Советую тебе остерегаться этого молодого человека, ты знаешь какой он предприимчивый.
По поводу денег у меня к тебе просьба, которая возможно удивит тебя, но что делать, я сейчас в таком затруднительном положении и не могу обратиться к мужу, местопребывания которого не знаю, потому что он путешествует по России и только в конце сентября или начале октября будет в своем Нижегородском поместье, вот почему я беру на себя смелость умолять тебя помочь мне в том стесненном положении, в каком я нахожусь, прислав по крайней мере несколько сот рублей, если, конечно, это тебя не обременит, в противном случае откажи мне наотрез и не сердись, что я обратилась к тебе с этой просьбой. Будь уверен, дорогой друг, что только необходимость вынуждает меня прибегать к твоему великодушию, так как иначе я никогда бы не решилась беспокоить тебя в то время, когда ты чуть ли не собираешься застрелиться.
Мой муж оставил мне достаточно денег, но я была вынуждена все их отдать хозяину квартиры, которую только что сняла; я не ожидала, что придется дать задаток 1600 рублей, вот почему я теперь без копейки в кармане. Ради бога, ответь мне поскорее; до 15 числа этого месяца твое письмо еще может застать меня на Черной речке, а позднее я буду уже в городе. Я дала бы тебе адрес моего нового дома, но я сама еще точно его не знаю; мне кажется, это дом некоего г-на Оливье, но вряд ли это тебе поможет. Прощай, дорогой Митинька, нежно целую тебя и прошу, пожалуйста, не сердись на меня за мою просьбу и забудь о ней, если ты не можешь ее выполнить".
"27 сентября 1833 г. Петербург
Я только что получила твое письмо, дорогой Дмитрий, и благодарю тебя миллион раз за 500 рублей, которые ты мне позволяешь занять. Я их уже нашла, но с обязательством уплатить в ноябре месяце. Как ты мне уже обещал, ради бога, постарайся быть точным, так как я в первый раз занимаю деньги, и еще у человека, которого мало знаю, и была бы в очень большом затруднении, если бы не сдержала слова. Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю, как выразить тебе за них мою признательность, еще немного н я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно. Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру; он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет возможности известить его, так как только в будущем месяце он будет иметь твердое местопребывание. Пишу тебе сейчас только об этом, я должна идти одеваться, чтобы обедать в гостях.
Нежно тебя целую, Сережа также. Он пробудет у меня до 8 октября, а потом уедет в Новгород. Смотри на обороте.
Вот мой адрес: у Цепнаго моста, против Пантелеймана в доме Оливье".
Письмо от 1 сентября писалось после того, как Наталья Николаевна получила пушкинское письмо из Москвы с описанием его пребывания в Яропольце. Отголоски его мы видим здесь. Пушкин спрашивает, не застрелится ли Дмитрий Николаевич, получив отказ на свое предложение, и Наталья Николаевна задает тот же вопрос. Все это, конечно, в шутку. Шутит она и по адресу брата Сергея, к которому, кстати сказать, очень хорошо относился Пушкин. Упоминаемый Андрей Муравьев, сосед Чернышевых, так же как и Дмитрий, был очень увлечен Надеждой Григорьевной, но и он не имел успеха. Позднее, в 1838 году, она вышла замуж за князя Г. А. Долгорукого.
Пушкин уехал надолго, поэтому Наталье Николаевне пришлось самой впервые сделать важный шаг в семейной жизни – снять новую квартиру. Надо сказать, что в те времена было принято, уезжая на все лето на дачу (а тогда жили за городом подолгу, по 5-6 месяцев), оставлять в целях экономии старую квартиру, а осенью переезжать на другую. Очевидно, так делали и Пушкины. За шесть лет жизни в Петербурге они сменили несколько квартир.
Надо полагать, Наталья Николаевна сняла на этот раз квартиру побольше, чтобы детские комнаты были просторнее и кабинет Пушкина расположен поудобнее. И несомненно, сделала это при помощи тетушки Екатерины Ивановны, которая, вероятно, и подыскала эту квартиру; Наталья Николаевна даже не твердо знает адрес, съездив туда только один раз ее посмотреть.
Пушкин считал, что квартира дороговата. 12 сентября он писал жене: "Если дом удобен, то нечего делать, бери его, но уж по крайней мере усиди в нем". А 8 октября из Болдина: "… слава богу… что ты хоть и дорого, но дом нашла".
Уже первые письма Натальи Николаевны к Дмитрию позволяют нам по-новому судить и о ее отношении к мужу. Вынужденная обратиться к брату за помощью, она подчеркивает, что муж оставил ей достаточно денег и что в ее затруднении виновата она одна. Далеко не случайно во втором письме она повторяет брату: "…денег, которые муж мой мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения…" Дмитрий Николаевич, отвечая сестре на письмо от 1 сентября, по-видимому, упрекнул Пушкина в том, что он, уезжая, не обеспечил семью нужной суммой денег. Это обидело и задело Наталью Николаевну, и она вынуждена была вторично подчеркнуть, что муж и не подозревает, что она испытывает недостаток в деньгах. Сдержанная и деликатная, она ни одним словом не намекает брату на его бестактность, но письмо ее так кратко и сухо, что это можно прочесть между строк.
Первого октября Пушкин, наконец, приехал в Болдино и на другой же день написал жене.
"Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня – думал здесь найти от тебя письма, и не нашел ни одного. Что с вами? Здорова ли ты? Здоровы ли дети? Сердце замирает как подумаешь.
…Въехав в границы Болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи. Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня – искокетничаешься. Одна надежда на бога да на тетку. Авось сохранят тебя от искушения рассеянности…
Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами, а на молоденьких шестидесятилетних и не глядел… Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать, и потом к тебе с добычею…
Прости – оставляю тебя для Пугачева. Христос с вами, дети мои. Цалую тебя, женка, будь умна и здорова" (2 октября 1833 года. Болдино).
"Мой ангел, сейчас получаю от тебя вдруг два письма, первые после Симбирска. Как они дошли до меня, не понимаю: ты пишешь в Нижегородскую губ. в село Абрамове, оттуда etc. А об уезде ни словечка… Воображаю твои хлопоты и твою досаду; слава богу, что ты здорова, что Машка и Сашка живы… Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать – и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить. Вот уж неделю как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пуг.[ачеве], а стихи пока еще спят. Коли царь дозволит мне Записки, то у нас будет тысяч 30 чистых денег. Заплотим половину долгов, и заживем припеваючи… Цалую и благославляю всех вас. Кланяюсь и от всего сердца благодарю тетку Катерину Ивановну за ее милые хлопоты. Прощай" (8 октября 1833 года. Болдино).
"Мой ангел, одно слово: съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Собрания законов (год. 1774 и 1775 и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву. Не забудь. Что твои обстоятельства? Что твое брюхо? Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября. Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с ц.[арем], ни с женихом княжны Любы. Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины… Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше? Прости, цалуя Вас и благословляю. Тетке цалуя ручку. Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки? Саше подсвистываю. Прощай" (11 октября 1833 года. Болдино).
"Получил сегодня письмо твое от 4-го окт. и сердечно тебя благодарю. В прошлое воскресенье не получил от тебя письма и имел глупость на тебя надуться, а вчера такое горе взяло, что (давно) и не запомню, чтобы на меня находила такая хандра. Радуюсь, что ты не брюхата, и что ничто не помешает тебе отличаться на нынешних балах… Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности – не говорю уж о беспорочности поведения, которое относится не кто и как чему-то важнейшему. Охота тебе, женка, соперничать с графинею Саллогуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у нее поклонников. Все равно кабы граф Шереметев стал оттягивать у меня Кистеневских моих мужиков.
Кто же еще за тобой ухаживает кроме Огорева? Пришли мне список по азбучному порядку. Да напиши мне также где ты бываешь, и что Карамзины, Мещерская и Вяземские… Что-то моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! – а каков Сашка рыжий? Да в кого-то он рыж? Не ожидал я этого от него. О себе тебе скажу, что я работаю лениво, через пень колоду валю. Все эти дни голова болела, хандра грызла; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты, бог знает, что со мною делается. Старам стала и умом плохам. Приеду оживиться твоею молодостию, мой ангел. Но не жди меня прежде конца ноября; не хочу к тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж. А ты не брани меня…" (21 октября 1833 года. Болдино).
"Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма. Спасибо; но я хочу немножко тебя пожурить. Ты кажется не путем искокетничалась. Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало… Прошу, чтобы у меня не было этих академических завтраков. Теперь, мой ангел, цалую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка, только не загуливайся, и меня не забывай… Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно уже открылись – да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской бырышнею, всё, что не comme il faut, все, что vulgar… Если при моем возвращении я найду, что твой милый простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя.
Ты спрашиваешь как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду; ус да борода – молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей, и лежу до 3-х часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верьхом, в 5 в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До 9 часов – читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо…" (30 октября 1833 года. Болдино).
Пушкин долго не получал писем от жены, так как она неточно написала адрес. Беспокойство мешало ему сосредоточиться. Но наконец вдохновение пришло, и он принялся за работу: "Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины…" – сообщает он Наталье Николаевне 11 октября.
Болдинские письма поэта, нам кажется, следует рассмотреть отдельно от предыдущих. Пока поэт путешествовал, был занят сбором материалов к своей работе, встречался с новыми людьми, а семья жила на даче вместе с Екатериной Ивановной, у него не возникало беспокойства в отношении появления Натальи Николаевны в свете.
Но вот наступил октябрь, Пушкины вернулись с дачи, поселились в новом доме. Возобновился "сезон" в петербургском высшем обществе, открылись двери великосветских гостиных, начали приходить приглашения на вечера и балы, от которых тогда не было принято отказываться. Видимо, выезжала и Наталья Николаевна, конечно, не одна, а с тетушкой Загряжской. Пушкин знал, что ее всегда окружает толпа поклонников, и этим вызваны его опасения, что она без него будет вести себя не так, как ему хотелось бы. Поэт был старше своей Наташи на тринадцать лет, и по письмам его чувствуется, что он относился к ней в первые годы как к девочке, которую надо оберегать и постоянно предостерегать. Он был уверен в любви своей жены, но все же ему не нравились некоторые воздыхатели, окружавшие Наталью Николаевну, имена которых он желает знать "по азбучному порядку".
Вполне естественно, что ей, молодой женщине, нравилось поклонение мужчин. Кто может упрекнуть ее в этом? Не надо забывать и того, что сам Пушкин, гордившийся красотой своей жены, охотно вывозил ее в свет, особенно в первые годы.
Многое зависело от настроения Пушкина в данную минуту и от обстоятельств. То он пишет: "Кокетничать тебе не мешаю", то: "Ты кажется не путем искокетничалась" и тут же: "цалую тебя, мой ангел, как ни в чем не бывало". "Гуляй, женка… только меня не забывай".
В 1834 году, когда Наталья Николаевна поехала в Москву к своим родным, Пушкин пишет: "Кокетничать позволяю сколько душе угодно", то есть разрешает ей вдали от "большесветия" вести себя свободнее, зная, что она никогда не переступит установленных норм поведения.
В словаре В. И. Даля, современника Пушкина, слово "кокетничать" означает: строить глазки, жеманничать, рисоваться. Конечно, Пушкин ни на минуту не мог себе представить, что его жена может вести себя подобным образом. В его понимании "не кокетничать" значило вести себя в обществе сдержанно, он требовал от нее "холодности, благопристойности и важности", опасаясь, что живость характера и естественность поведения Натальи Николаевны могут дать повод к осуждению и сплетням в чопорном светском обществе.
Даже Щеголев, давший отрицательную характеристику жене поэта, писал: "В кокетстве раздражала Пушкина больше всего общественная, так сказать, сторона его. Интимная же сторона, боязнь быть "кокю", не волновала так Пушкина. Эту особенность взглядов Пушкина на кокетство надо подчеркнуть и припомнить при изложении истории столкновения его с Дантесом".
Положение Пушкина в дворцовых кругах и светском обществе было трудное. Великий поэт, гордость России, он был вынужден в силу многих обстоятельств вращаться в этом обществе. Зависть, злоба и недоброжелательность окружали Пушкиных, и каждый неловкий шаг молодой женщины давал повод к пересудам и сплетням. Конечно, не исключено, что, попав в высшее общество, она вначале допускала какие-то небольшие промахи с точки зрения правил "света", строго соблюдавшихся. Вот этого-то и опасался самолюбивый и гордый поэт.
Пушкин создал себе идеал молодой женщины, который он так проникновенно отразил в онегинской Татьяне. Ему хотелось, чтобы его любимая жена походила на замужнюю Татьяну:
Она казалась верный снимок
Du comme il faut…
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать; но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
Зовется vulgar…
Здесь мы видим и comme il faut и vulgar – все то, о чем упоминал поэт в письмах к жене. Но Наталья Николаевна была еще и прекрасна, не было ей равных в петербургском обществе среди самых красивых женщин.
Естественность ее поведения, скромность, застенчивость, доверчивость к людям – все то, за что так любил свою Наташу Пушкин, – были яркой противоположностью поведению светских дам, завидовавших ее красоте, надменных и злоязычных, умевших скрывать свои мысли под любезной улыбкой, а за глаза распространявших сплетни и неверно толковавших поведение жены поэта.
Впоследствии, уже после смерти Пушкина, П. А. Вяземский писал Наталье Николаевне: "Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, мало предусмотрительны… Красота – это дар, но стоит он немного дорого. Вы – власть, сила в обществе, а вы знаете, что все стремятся нападать на всякую власть, как только она дает к тому хоть малейший повод".
Это свидетельство Вяземского еще раз подтверждает, что именно волновало Пушкина.
"Слишком приметна была она, – писал упоминавшийся уже пушкинист А. Ф. Онегин, – и как жена гениального поэта, и как одна из красивейших русских женщин. Малейшую оплошность, неверный шаг ее немедленно замечали, и восхищение сменялось завистливым осуждением, суровым и несправедливым". Несправедливым…
Пушкин говорил о себе: "Я мнителен, как мой отец". Вот эта мнительность и питала воображение поэта, вызывала порою несдержанность в письмах, заставляла опасаться, что в его отсутствие жена вдруг почему-то изменит свое привычное поведение. Но вспомним, что еще Еропкина говорила о юной Наташе, что она обладала удивительным тактом, умением держать себя, что все в ней было comme il faut.