Письмо Екатерины Николаевны от 9 ноября – несомненно, реакция на вызов Пушкиным Дантеса на дуэль и последовавшие за этим события. Независимо от исхода дуэли она считает, что ее брак с Дантесом невозможен: "мое счастье уже безвозвратно утеряно". Чем можно объяснить ее отчаяние? Как бы оно ни было глубоко в тот момент, все же она могла предполагать, что когда-нибудь впоследствии встретит другого человека, с которым сможет связать свою судьбу. Однако, очевидно, это было невозможно. Невольно напрашивается мысль: если Екатерина Гончарова и не была беременна до брака с Дантесом, все же она была в связи с ним? Не в этом ли состояла тайна, разглашения которой так боялись и Жуковский, и Загряжская, и Геккерны?
Приведем несколько выдержек из конспективных заметок Жуковского о предполагаемой дуэли Пушкина.
"7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну… Открытия Геккерна… О любви сына к Катерине… О предполагаемой свадьбе… Мысль все остановить – возвращение к Пушкину. Les revelations. Его бешенство…"
Если предположить, что Геккерн "открыл" Жуковскому тайну связи Дантеса с Екатериной, а Жуковский сообщил об этом ничего не подозревавшему Пушкину, то становится понятной его реакция на это "откровение": его бешенство.
Можно себе представить чувства поэта: он понимал, какой резонанс в обществе получила бы эта связь его свояченицы, – это бросило бы тень на его дом.
В недавно опубликованном письме графини С. А. Бобринской, подруги императрицы Александры Федоровны, занимавшей видное положение в придворных кругах, мы находим очень прозрачные намеки на обстоятельства, предшествовавшие свадьбе. Приведем некоторые выдержки из этого ее письма, адресованного мужу.
"…Никогда еще с тех пор, как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустую молву… Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы жены Пушкина… ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и, чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю…Под сенью мансарды Зимнего дворца тетушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно одно лишь белое платье, и это непорочное одеянье невесты кажется обманом! Во всяком случае ее вуаль прячет слезы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море. Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни".
И наконец, в письме А. Н. Карамзина к брату от 13 (25) марта 1837 года есть одна знаменательная фраза, относящаяся к Екатерине Геккерн: "…та, которая так долго играла роль сводни, стала в свою очередь любовницей, а затем и супругой".
Таким образом, в настоящее время имеется несколько документов, подтверждающих правомерность этого предположения.
Не подлежит сомнению, что письмо Екатерины Гончаровой отражает и тяжелую, напряженную обстановку в доме Пушкина в эти дни. О пасквиле и о предполагаемой дуэли узнали и Наталья Николаевна, и Екатерина, и Александра, а также и Иван Николаевич Гончаров. Последний был немедленно послан сестрами в Царское Село за Жуковским. Семья волновалась.
В письме Екатерина Николаевна спрашивает брата: "Думаешь ли ты приехать и когда?"
По-видимому, после 4 ноября Дмитрию Николаевичу было послано кем-либо из Гончаровых сообщение о событиях с просьбой приехать, а письмо Екатерины побудило его экстренно выехать в Петербург.
В архиве Гончаровых нами обнаружены документы, датирующие этот отъезд. В послужном Списке Д. Н. Гончарова имеется запись о том, что ему был предоставлен отпуск: "…1836 г. с 14 ноября на 8 дней; в архив явился 27 ноября".
Надо полагать, Дмитрий Николаевич получил письмо сестры 12-13-го числа и в тот же день подал прошение об отпуске. Очевидно, он выехал 13 ноября и 17-го уже был в Петербурге.
Срочный выезд главы семьи Гончаровых в Петербург свидетельствует о том, насколько его взволновало письмо Екатерины Николаевны, дата же отъезда из Москвы, а следовательно, и прибытия в столицу косвенно позволяет датировать письмо Е. И. Загряжской, приводимое ниже.
Общеизвестно, какие усилия прилагали Жуковский, Загряжская, секунданты к тому, чтобы предотвратить дуэль. Тем более можно легко себе представить те бурные переживания, которые волновали всех в доме Пушкина. Несомненно, и Наталья Николаевна, и все Гончаровы старались повлиять на Пушкина. Не умоляла ли его и Екатерина Николаевна отказаться от дуэли?..
Приведем также чрезвычайно важное письмо к Пушкину его секунданта В. А. Соллогуба и ответ поэта. "Я был согласно Вашему желанию у г. д Аршиака, чтобы условиться о времени и месте. Мы остановились на субботе, так как в пятницу я не могу быть свободен, в стороне Парголово, ранним утром, на 10 шагов расстояния. Г. д'Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерн окончательно решил объявить о своем брачном намерении, но удерживаемый опасением показаться желающим избежать дуэли, он может сделать это только тогда, когда между вами все будет кончено и Вы засвидетельствуете словесно передо мной или г. д Аршиаком, что Вы не приписываете его брака расчетам, недостойным благородного человека. – Не имея от Вас полномочия согласиться на то, что я одобряю от всего сердца, я прошу Вас, во имя Вашей семьи, согласиться на это предложение, которое примирит все стороны. Нечего говорить о том, что г. д'Аршиак и я будем порукой Геккерна. Соллогуб".
А вот ответ Пушкина:
"17 ноября 1836 г.
Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека.
Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным. Примите уверения в моем совершенном уважении.
А. Пушкин".
Обращает на себя внимание, что намерение Дантеса жениться на Е. Гончаровой подчеркивается Соллогубом и является как бы главным мотивом отказа Пушкина от дуэли. П. Е. Щеголев писал по этому поводу: "Показать своим друзьям и знакомым Дантеса до нелепости смешным, заставив его под угрозой дуэли жениться на Е. Н. Гончаровой, – значило для Пушкина подорвать его репутацию в обществе". Но в свете новонайденных писем мы полагаем, что тут были другие, более веские причины. Пушкин пишет, что у него нет никаких оснований приписывать это решение соображениям, недостойным благородного человека. Не означает ли это, что всякий благородный человек должен жениться на девушке, с которой уже вступил в связь?
По поводу этого письма Пушкина А. Ахматова писала, что оно имело целью изобразить Дантеса трусом, под угрозой дуэли согласившегося жениться на обесчещенной им девушке, и что письмо компрометирует Екатерину. Но можно ли представить себе, что Пушкин мог таким образом опозорить сестру своей жены, живущую у него в доме? Не компрометировать свояченицу, а защитить ее, побудив Дантеса жениться, – вот чего хотел добиться Пушкин этим письмом.
Итак, 17 ноября Пушкин послал Соллогубу письмо с отказом от дуэли. Далее события последовали одно за другим с невероятной быстротой. В тот же день Дантес сделал официальное предложение через Е. И. Загряжскую. Очевидно, днем 17-го приехал Д. Н. Гончаров. Вечером того же дня на бале у С. В. Салтыкова было объявлено о помолвке Е. Н. Гончаровой с бароном Ж. Дантесом-Геккерном…
Сохранилась недатированная записка Е. И. Загряжской к Жуковскому: "Слава богу, кажется все кончено. Жених и почтенной его Батюшка были у меня с предложением. К большому щастию за четверть часа пред ними приехал из Москвы старшой Гончаров и он объявил им Родительское согласие, и так все концы в воду".
Все концы в воду… Эта загадочная фраза Загряжской до сих пор не расшифрована: какие концы – не известно, но они были! Трудно придумать какое-либо другое объяснение этим словам, кроме того, что наконец-то браком все будет "прикрыто"…
Известие о сватовстве Дантеса к Гончаровой вызвало большое удивление. Приведем несколько высказываний современников.
В письме Ольги Сергеевны Павлищевой к отцу от 24 декабря 1836 года мы читаем: "…По словам Пашковой, которая пишет отцу, эта новость удивляет весь город и пригород не потому, что один из самых красивых кавалергардов и один из наиболее модных мужчин, имеющий 70 000 рублей ренты, женится на мадемуазель Гончаровой, – она для этого достаточно красива и достаточно хорошо воспитана, – но потому, что его страсть к Наташе не была ни для кого тайной. Я прекрасно знала об этом, когда была в Петербурге, и я довольно потешалась по этому поводу; поверьте мне, что тут должно быть что-то подозрительное, какое-то недоразумение и что, может быть, было бы очень хорошо, если бы этот брак не имел места".
Анна Николаевна Вульф, соседка Пушкиных по Михайловскому, писала своей сестре, баронессе Евпраксии Вревской, 28 ноября того же года: "…Вас заинтересует городская новость: фрейлина Гончарова выходит замуж за знаменитого Дантеса, о котором вам Ольга наверное говорила, и способ, которым, говорят, устроился этот брак, восхитителен". 28 декабря Анна Николаевна сообщает подробности, передавая содержание полученного Пушкиным диплома. "Что касается других версий, я пока о них ничего не пишу, чтобы было о чем тебе рассказать при свидании".
"Пушкин проиграет несколько пари, – пишет С. Н. Карамзина брату, – потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится. Все это по-прежнему очень странно и необъяснимо; Дантес не мог почувствовать увлечения, и вид у него совсем не влюбленный. Катрин во всяком случае более счастлива, чем он".
Есть свидетельства, что Дантес пытался избежать женитьбы на Гончаровой и за две недели до своего сватовства к ней просил руки княжны Барятинской, но получил отказ. В дальнейшем обстоятельства сложились так, что у него не было другого выхода: или дуэль, или женитьба. Высказывавшееся ранее некоторыми пушкинистами предположение, что Николай I приказал Дантесу жениться, никак пока документально не подтверждается. Но несомненно, что все препятствия (подданство, различие вероисповеданий, вопрос о том, что будущие дети будут католиками, и т. д.) были быстро устранены, и жениху и невесте было дано высочайшее разрешение на брак.
В конце декабря Пушкин писал отцу: "У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна, племянника и приемного сына посланника короля Голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестер, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской".
Казалось бы, после официального объявления о помолвке все стало на свои места и наступила разрядка. Но этого не произошло: положение продолжало оставаться напряженным.
Геккерны не бывали у Пушкиных. Дантес, по свидетельству Данзаса, приезжал со свадебным визитом, но не был принят. Екатерина Николаевна встречалась с женихом у Загряжской и в свете. Дантес разыгрывал влюбленного, по крайней мере в письмах к своей невесте. Но вряд ли Екатерина Николаевна обманывалась этими письмами. Как женщина неглупая и волевая, она умела владеть собой, и никто из посторонних не догадывался о том, что думает и чувствует на самом деле. Об этом свидетельствуют два ее письма к брату от 18 ноября и 3 декабря. Она "со смертельным нетерпением" ждет конца всей предсвадебной суматохи, считает оставшиеся дни и все же до конца не верит в реальность этой свадьбы, которая состоится, "если бог поможет". Чтобы придать своему бракосочетанию вид обычной счастливой свадьбы, она хочет присутствия на ней всех членов ее семьи.
Десятого января 1837 года свадьба все же состоялась. Венчание ввиду различия вероисповеданий жениха и невесты было совершено дважды: в римско-католической церкви св. Екатерины и в православном Исаакиевском соборе. На бракосочетании со стороны невесты присутствовали Е. И. Загряжская, Наталья Николаевна, Александра Николаевна, Дмитрий и Иван Гончаровы. Пушкина не было, а Наталья Николаевна уехала сразу после венчания и не была на свадебном обеде, который дал в честь новобрачных граф Г. А. Строганов, двоюродный дядя сестер Гончаровых. Он и жена его были посажеными отцом и матерью Екатерины Николаевны. Дмитрий и Иван Гончаровы на обеде также не присутствовали. Братья не нанесли визита тетушке Загряжской, которая, как мы это увидим из письма Александры Николаевны, очень бурно реагировала на поступок племянников. Здесь тоже несомненно есть какая-то связь. Не обвиняла ли ее семья Гончаровых в том, что, заменяя в Петербурге сестрам мать, она не сумела предотвратить события?
Чем объяснить внезапный отъезд после свадьбы братьев Гончаровых, даже не простившихся с сестрой? Было ли это следствием нежелания Дмитрия Николаевича вести какие-либо дальнейшие переговоры по поводу денег? Или они хотели избежать свадебного обеда у Строгановых, который состоялся в день их отъезда? Надо полагать, здесь были какие-то очень серьезные обстоятельства, возможно связанные с самой Екатериной Николаевной, вынудившие их так поступить.
Отъезд братьев и обидел, и взволновал Екатерину Николаевну. Но она спешит примириться с ними, в особенности с Дмитрием, от которого зависела материально. Екатерина Николаевна старается уверить братьев, что счастлива, и вместе с тем признает, что это счастье не может долго длиться. Даже Александру Николаевну она пытается ввести в заблуждение, но та слишком проницательна и под внешним спокойствием ее видит другие чувства.
П. Е. Щеголев говорит: "Прямо не можешь себе и представить ту трагедию, которая разыгралась около баронессы Дантес-Геккерн и которой, кажется, только она одна в своей ревнивой влюбленности в мужа не хотела заметить или понять". В свете новых материалов можно сказать, что это было не так. Неверие в свое счастье в будущем даже после свадьбы продолжало тревожить ее, являясь отголоском ее прежних тяжелых переживаний. Предчувствие какой-то катастрофы, неуверенность в своем положении, боязнь потерять хотя бы видимость счастья и благополучия – вот что, по собственному признанию Екатерины Николаевны, отравляло ей жизнь. Не могла она не чувствовать всю ложь и фальшь внешне любезного отношения старика Геккерна, не могла не понимать, что Дантеса заставили на ней жениться.
Но и совершившийся брак не внес существенных изменений в отношения обоих семейств. Более того – они ухудшились. Геккернов не принимали у Пушкиных; как мы теперь знаем из публикуемых писем, не бывала в их доме и Екатерина Николаевна. Молодожены поселились в доме Голландского посольства на Невском. "На следующий день, вчера, я была у них, – пишет С. Н. Карамзина. – Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем их лица у всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы все это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь! Непонятно".
Это письмо – яркий пример того, как осторожно нужно подходить к свидетельствам Карамзиной. Письма Екатерины и Александры от января 1837 года подтверждают это: "Все кажется довольно спокойным". Кажется. Но под внешним спокойствием и беззаботностью идет другая жизнь, тайная… Перед свадьбой Дмитрий Николаевич имел разговор со старшим Геккерном: обсуждались вопросы о приданом и ежегодном "пенсионе" Екатерине Николаевне. Гончаров имел неосторожность обещать выплачивать ей 5000 рублей в год.
Последнее письмо Александры Николаевны не имеет даты, но оно, несомненно, написано всего за несколько дней до дуэли, может быть, даже за день-два.
"(22-24 января 1837 г. Петербург)
Я очень виновата перед тобой, дорогой брат Дмитрий; обещав тебе написать о том, что нового происходит в нашей милой столице, я не была аккуратна в исполнении этого обещания. Но, видишь ли, не было никакого достопримечательного события, ничего, о чем стоило бы упоминать, вот я и не писала. Теперь, однако, меня мучает совесть вот почему я и принимаюсь за письмо, хотя и затрудняюсь какие новости тебе сообщать.
Все кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом; Катя у нас не бывает, она видится с Ташей у Тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда. Она слишком умна, чтобы это показывать и слишком самолюбива тоже; поэтому она старается ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком проницательный, чтобы этого не заметить. В этом мне нельзя отказать, как уверяла меня всегда Маминька, и тут она была совершенно права, так как ничто от меня не скроется.
Надо также сказать тебе несколько слов о Тетушке. В день вашего отъезда был обед у Строгановых, и вот она к нам заезжает совершенно вне себя, чуть ли не кричит о бесчестье; с большим трудом Таше удалось ее успокоить, она ничего не хотела слушать, говоря, что это непростительно. Вот ее собственные слова: "Как, два мальчика живут четыре дня в городе, не могут на минутку забежать к тетке". Я слышала это из своей комнаты, так как скажу тебе между нами, когда я могу ее избежать, я это делаю так часто, как только возможно. Конец разговора я уже не помню, все что мне известно это то, что вам здорово досталось. С того дня я не слышала, чтобы она о вас упоминала.
Не читай этих двух страниц, я их нечаянно пропустила и там может быть скрыты тайны, которые должны остаться под белой бумагой.
Вот тебе сплетни, впрочем, стоит только мне заговорить о моей доброй Тетушке, как все идет как по маслу.