Кампанелла попробовал утешить старого друга. Так бывало во все времена. Сочинение Протагора о богах в славной своими мудрецами Греции было предано поруганию и сожжению, автор едва смог спастись бегством. Преследованиям подвергались и Теофраст, и Эсхил, и Еврипид. Он не успел закончить скорбного списка, как почувствовал - слабое это утешение.
Да, Академии больше нет, она запрещена, распущена, не существует. Но в Неаполе немало людей, особенно молодых, одержимых страстью к познанию. Они встретили Кампанеллу радостно. Он взялся читать им лекции и неожиданно выбрал предметом географию. Да нет, не неожиданно. География была в эту трудную пору для Кампанеллы наукой духоподъемной, ибо говорила не только о разных землях, морях, океанах, островах, горах, о разных народах и племенах, но - и это влекло его к географии - о могуществе опыта, о торжестве исканий, о способности человеческого разума заглядывать в беспредельность, предсказывать открытия. Пример Колумба, Васко да Гамы, Магеллана вдохновлял. Кампанелла с жадностью набрасывался на все сочинения по географии, которые мог достать. К тому же он надеялся в них найти свидетельство, что где-то, пусть далеко, есть страна со справедливым государственным устройством.
Кампанелла был счастлив, что у него есть возможность читать лекции. Когда он излагал свои взгляды внимательным слушателям, чувствовал - от него к ним идет некая сила. И от них - к нему. Между ним и аудиторией устанавливается невидимая связь. Кампанелла воспринимал ее всем существом: его дыхание становилось глубже, голос - проникновеннее, кровь жарче струилась по жилам, сердце билось сильнее. Как ощущаешь полноту бытия, обращая свое поучение к жаждущим знаний ученикам! Ему не было суждено стать профессором в университете. Ну что ж… Он сам создал крошечный университет вокруг себя. Чем плохи ученики, которые единственно по своей охоте собираются послушать его, именно его, которым нет дела до того, есть ли у него ученые звания.
Его слушали в домах его новых учеников. Разные то были люди. Участники разогнанной Академии делла Порты, студенты, недовольные тем, что и как читают им в университете, молодые монахи, взыскующие, как некогда он, мирских знаний. Кампанелла никого не спрашивал, кто он, откуда пришел, почему хочет слушать именно его.
За время заключения Кампанелла истомился по серьезной работе. Он не только готовился к лекциям, но восстановил по памяти трактат "Великий итог того, что думал о природе вещей раб божий Кампанелла", продолжил и завершил эту работу. Начал новое сочинение - "Космографию".
Думая о строении Вселенной, он не переставал размышлять о том, что творится на земле. Все, что он видел каждый день, наталкивало его на такие мысли. В Неаполе полно нищих. Что разорило их, заставило бросить землю и жить попрошайничеством? Почему нет для них работы, которая могла бы прокормить их и их детей? Почему богатые окружают себя толпами прихлебателей и прислужников, которые не делают ничего полезного, не сеют, не жнут, не занимаются никаким ремеслом, но сыты, одеты, обуты? Почему народ развращается в кабале, нищете, низкопоклонстве? Кто кормит, поит, одевает богачей и их приспешников? Почему в небрежении общественные повинности и полезные обязанности? Почему те, кто обрабатывает поля и занимается ремеслами, истощаются и погибают от непосильной и непрерывной работы? Почему люди трудятся с отвращением?
Раньше для него не звучали так остро строки Вергилия: Quid non mortalia pectora cogis, auri sacra fames!
- "К чему не склоняешь ты смертные души, к злату проклятая страсть!" Вот, верно, корень зла. И еще - людское себялюбие.
Прекрасен залив, на берегу которого раскинулся Неаполь. В городе много богатых дворцов. О былом его могуществе говорит величественная Триумфальная арка, хотя уже мало кто помнит, кем и в честь кого она воздвигнута. Дорогие кареты проезжают по его улицам, нарядные кавалеры и дамы шествуют по ним. Но по-прежнему страшны, темны и зловонны многие его улицы, населенные сбродом, воняющие гнилой рыбой и нечистотами, по-прежнему грязны и оборванны дети.
Монашеское одеяние лишь отчасти делало безопасным посещение трущоб. Кампанелла пренебрегал опасностью. Он стремился понять, что довело их обитателей до такого жалкого положения, есть ли среди них люди, желающие изменить свою жизнь. Наблюдения его были невеселы. Народ молча покорствовал и раболепствовал. После печальных странствий по городу отрадой становились встречи с Колантонио Стильолой. Тот после освобождения покинул Рим и перебрался в Неаполь. Они не могли забыть, что познакомились в Замке Святого Ангела, чувствуя, что связаны неким братством на всю жизнь. Кампанелла прочитал Стильоле свои стихи, посвященные страдальцу Франческо Пуччи. Говорили они о Джордано Бруно, по-прежнему остававшемся в заточении. Страшно подумать: один из самых светлых умов Италии, человек, который мог бы составить ее славу, вот уже сколько лет в тюрьме, его мучают и терзают, помочь ему невозможно. Мир устроен несправедливо. Стильола - математик и астроном. Ему бы заниматься своими исследованиями, читать лекции, писать книги. Ему есть что сказать людям. Но трудов своих он напечатать не может. В них углядят ересь. И лекции ему читать никто не дает. Клеймо еретика осталось на нем, и носить ему эту отметину до самой смерти.
Кампанеллу и Стильолу занимала астрология. Как многим ученым того времени, она представлялась им серьезной наукой. Они знали, что мудрый Пико делла Мирандола высмеял астрологию. И это омрачало их. Но они знали в другое - знаменитый Кардано, математик, так верил в астрологию, что покончил с собой тогда, когда должен был умереть согласно гороскопу, составленному им для себя.
Занятия астрологией прошли через всю жизнь Кампанеллы. Он верил, подобно многим большим умам, что если все во Вселенной находится во взаимосвязи, все пронизано некими общими силами, значит, подобно тому, как луна оказывает влияние на приливы и отливы, так движение всех небесных светил может влиять на земные события и людские судьбы.
Близилось начало нового, семнадцатого, столетия. Кампанелле и Стильоле казалось: небесные знамения предвещают великие перемены на рубеже веков. Неудивительно. С этим рубежом издавна связано представление о неизбежных грозных событиях: на землю обрушится божий гнев! Но вслед за ним наступит тысячелетнее царство добра и справедливости.
Кампанеллой овладело страшное нетерпение. Может ли тот, кто жаждет перемен, довольствоваться ожиданием? Разве не должен он их приблизить? Мало ли кругом людей, недовольных несправедливостью, тяготящихся испанским владычеством, всесилием иезуитов и инквизиции, неправыми судьями, всем неустройством жизни! Надо найти их, объединить, направить их недовольство на единую благородную цель.
Кампанелла не успел превратить эти мысли в дело. Его предупредили - на него снова обратила внимание инквизиция, на сей раз неаполитанская. Кто донес на него? Некий мудрец сказал: "Если меня обвинят в том, что я украл городские ворота, я не стану опровергать обвинения, а спасусь бегством".
Кампанелла спешно покинул Неаполь.
Глава XXXIII
Родная деревушка, милое его сердцу Стиньяно, жила по-прежнему. Здесь жизнь зависела от того, когда созреет виноград, когда наступит пора убирать маслины, какой выдалась погода, не напала ли болезнь на лозу. Родительский дом обветшал, родители постарели. Кампанелла чувствовал себя виноватым перед семьей. Думая о благе всего мира, что сделал он для счастья близких? Ничего! А им так мало надо! Но и этой малости нет у него. Богатства он не приобрел. Слава его опасна, и само его появление в отчем доме грозит этому дому бедой. Книги его запрещены. Будущее его полно превратностей. Он не может ни нового жилья родителям построить, ни отцу его работу облегчить, ни матери подарка сделать. А всего больнее чувствовать: родителям, особенно отцу, трудно с ним говорить. Он называет его то привычным с детства именем - Джованни, то данным ему при посвящении в монахи - Томмазо. Сын неузнаваемо изменился. Да и как иначе, где только не побывал. Даже в самом Риме! Сын - человек ученый. Как говорить с таким? Ученый-то ученый, но ни славы, ни богатства не нажил. О своих злоключениях Кампанелла отцу рассказывать не стал. Неизвестно, что будет, узнай отец, что Томмазо сослан на родину по приговору Святой Службы. Страх перед инквизицией велик. Да и не только страх, слепая вера: невиноватого она преследовать не станет. Даже родному отцу довериться опасно. Сколько людей схвачено инквизицией по доносам или оговорам родных. Последние наступили времена: сын доносит на отца, отец - на сына, брат - на брата!
Кампанелла, задумавшись, шел по каменистой тропинке к ручью. Ему повстречалась старая, согнутая годами и работой женщина в черном - таких много в Стиньяно.
- Благословите, отец святой! - почтительно сказала она. Кампанелла вгляделся в нее. Жалость пронзила его. По огромным карим глазам, по рыжим нитям в седых волосах узнал соседку. Когда был мальчиком, она, молодая, красивая, рыжеволосая, высокогрудая, встретив его, смеялась хмельным смехом - видела, мальчик волнуется. Долго снилась ему потом в монастырской келье. От прежней красавицы остались только глаза да ловкое движение, каким она сняла с плеча корзину с бельем, - шла от ручья. Там он увидел ее когда-то в высоко подоткнутой легкой юбке, в белой рубахе, облегавшей грудь. Он уже сам давно не мальчик, но она! За эти годы он дважды прошел и проехал чуть не всю Италию. Сколько городов, сколько людей повидал! А она никуда не выбиралась из родной деревни. И весь ее путь каждый день - из дома к ручью, из дома на огород, из дома на виноградник, из дома в церковь и, может быть, раз-другой за год - в Стило. Каждый год рожала детей, нянчила их, хоронила, недоедала, недосыпала. Что толку во всей его философии и поэзии, если он не знает, как помочь этой женщине?
Глава XXXIV
Стояли жаркие дни. Над каменистыми дорогами дрожал нагретый воздух. Земля на полях высохла и потрескалась. Душными были ночи. Иногда через горы переваливали облака. Люди глядели на них с надеждой. Но облака таяли, не уронив на землю ни капли влаги. Люди молили святых о дожде, но дождя все не было и, тогда они бранили тех, к кому возносили молитвы. Томительны дни и тягостны ночи. Кампанелла перебрался в Стило. Отец простился с ним не то с облегчением, не то с обидой. Мать, измученная тяжкой работой и заботами, словно и не заметила, что сын снова покидает дом.
Жизнь в Стило тоже нерадостна. Все жалуются: урожаи с каждым годом хуже, налоги больше. Школа обветшала и грозила рухнуть. Церковь не показалась Кампанелле такой величественной, как в детстве. Еще более запущенным и потому еще более прекрасным стал сад вокруг нее. Одичавшие кусты роз цвели благоухающими мелкими цветами. По низкой каменной ограде пробегали юркие ящерицы. Если схватить ящерицу, она спасется, оставив в руках преследователя хвост. Кампанелла невесело улыбнулся - он и сам, вырвавшийся из хватки инквизиции, похож на такую ящерицу. В старом саду, где много тени, хорошо думалось. А Кампанелле было о чем подумать. Снова он ощущал себя Гераклом на распутье. Что дальше? Спокойно, неторопливо трудиться над философскими сочинениями? Что из того, что их сейчас невозможно напечатать? Он не стар. У него есть время. Он может затаиться и выждать. Не напоминать о себе. Пусть запылятся бумаги, составляющие в канцеляриях Святой Службы дело Кампанеллы. Слава богу, у него нет ни жены, ни детей, о которых нужно заботиться. Вот и обернулось благом его одиночество. Одному много ли надо? Мельницы господа мелют медленно, но они мелют. Перемены должны наступить! Как эта томительная жара, эта долгая пора без дождей рано или поздно разразится грозой, засверкают грозные молнии, загрохочет гром, хлынет на землю благодатный ливень, свежестью повеет в воздухе, так и в мире неизбежно, неотвратимо что-то должно произойти. Дальше такое неустройство, такое господство зла продолжаться не может. А он, значит, будет, затаившись в тиши, ждать перемен? Он, кому судьбой предназначено быть их провозвестником, служить им, служить словом и мыслью, делом? Ищите и обрящете, стучите и отворится! Он не хотел ждать. Он хотел искать. Он будет стучать в затворенные двери, ведущие к счастью людей. И вышибет их, если они не отворятся. Надобно найти людей, с ним согласных. Затворенные двери придется вышибать, как крепостные ворота, тараном. Двум рукам тарана не поднять, не удержать, не раскачать. Рук должно быть много.
Кампанелла очнулся от своих мыслей, увидев, что к нему подходит высокий немолодой доминиканец. Огромное тело, большие руки, широкая походка - все знакомо ему в этом монахе. Господи, это же Дионисий! Только стал еще более могучим. Теперь Кампанелла понял, кого тот напомнил ему при первом знакомстве. Апостола Петра, каким он изображен на одной алтарной картине, виденной во время его первого странствия с наставником. Великая радость! Он и не чаял снова когда-нибудь встретить Дионисия!
Бывают друзья, расставание с которыми обрывает все нити, не всегда удается связать их и не всегда хочется связывать. Но есть иные друзья. С ними и после долгой разлуки начинаешь беседу так, будто она не прерывалась. За годы, что они не виделись, Кампанелла побывал во множестве городов и деревень, сменил много монастырей и тюрем. Дионисий все это время провел в Калабрии в одном и том же монастыре. Но они заговорили легко, свободно, хорошо понимая друг друга. А как могло быть иначе?
Они разные, эти два калабрийца, два питомца доминиканского ордена. Философские учения никогда особенно не занимали Дионисия. Зато он знал сотни историй о здешних делах, о враждующих родах, о способах, какими суды грабят тяжущихся, об уловках, какими пользуются сильные, чтобы обойти закон, мог с презрением перечислить всех итальянских дворян, что выслуживаются перед испанцами, и с любовью говорил о тех, кто ненавидит чужеземцев. Они разные, эти два калабрийца, но боль за родной край - их общая боль.
Неужели нет силы, способной возродить вначале Калабрию, а потом всю Италию?
Они выбирали для бесед заброшенные тропинки, дальние рощи. Любили говорить на ходу, да и слишком часто встречаться на глазах монастырской братии не следовало. Вот и сейчас они отошли подальше от Стило по берегу пересохшей реки, нашли тень подле буковой рощи. Дионисий расстелил на земле платок, выложил на него домашние хлебцы (о нем все еще преданно заботилась все та же вдова), сладкий лук, кусок сала в розовых прожилках, поставил фляжку вина, высыпал горсть миндаля и вяленого винограда. Поесть любил по-прежнему!
- Благословись, потрапезуем! - сказал он проникновенно.
Перекусили. Дионисий заговорил о фуорушити, не желавших покорствовать ни испанским властям, ни местным баронам, терпеть притеснения испанских солдат, преследования судей. "Фуорушити" - значит "бежавшие". Они бросали жилье, поля и виноградники, уходили в горы. Жить в горах неимоверно трудно, но зато там они свободны. Их стало за эти годы еще больше. Власти называли их бандитами, крестьяне - заступниками.
По тайным тропкам они спускались с гор, нападали на испанские патрули, иногда на гарнизоны, помогали скрыться тем, кому грозила опасность, случалось, освобождали узников. У фуорушити были родные и знакомые в деревнях. От них они узнавали о передвижении испанских отрядов. Крестьяне помогали фуорушити продовольствием, а кто прямо не поддерживал их, все-таки хранил в тайне все, что знал о скрывающихся в горах. И когда где-нибудь находили труп того, кто, соблазнившись посулами или испугавшись угроз, помогал испанцам, власти тщетно искали виновных.
- Кровная месть! - коротко отвечали крестьяне, будто не прислужничество испанцам навлекло на убитого гибель, а давняя вражда семей.
Дионисий рассказывал о фуорушити с воодушевлением. В его рассказах Кампанелла услышал не только восхищение мужеством земляков. Ему послышалась в них большая осведомленность. Дионисий не стал таиться. Да, у него есть среди фуорушити знакомые и даже друзья.
Однако отряды фуорушити малочисленны и каждый сам по себе. Многие из них унесли с собой в горы старое соперничество между деревнями, бог знает когда зародившееся. Каждый из них твердо знает, чего он не хочет. Но чего он хочет? Каким видит он желанное будущее своего края? Удивляться ли тому, что простой фуорушити не смог бы ответить на подобный вопрос, если и Дионисий затруднился ответом, когда Кампанелла спросил, чего он, Дионисий желал бы для Калабрии и Италии. Кампанелла напомнил другу старинную притчу о прутьях. Слабая рука легко переломила каждый по отдельности. Но когда их сложили вместе, пучок не смог сломать даже силач. Не потому ли пучок прутьев стал символом ликторов Римской республики? Дионисий согласился: отряды фуорушити станут силой, если их соединить. Ради чего? Когда Кампанелла вспомнил символ могущества Римской республики, этим было сказано самое важное: республика!
Они представляли себе Калабрию, а затем и Италию, превращенной в республику, res publica - "общее дело"! Прекрасные древние слова пленяли. Республика - общее дело свободных и равных людей, государство справедливости. Пусть воплотится в нем все, о чем говорили и мечтали мудрые из мудрых. Пусть оно будет отечеством всем гражданам, светит всем, греет всех, как солнце.
Дионисий пожал плечами. Кто спорит, прекрасно вернуть на землю Золотой век! Но неужели Кампанелла полагает, что, пусть даже объединив всех фуорушити Калабрии, удастся установить республику? Фуорушити, храбрым, но, увы, покуда темным людям, вряд ли удастся втолковать то, о чем столь поэтически говорит Кампанелла.
Да, великие истины нелегко объяснять людям. И все-таки те, кто обратится к ним, просвещенным, за советом и помощью, должны узнать, чего добиваться не только сегодня, но и в дальнейшем. А пока надо подумать, кто еще кроме фуорушити желает пусть не столь великих, но осязаемых перемен. Крестьяне! Не только те, у кого есть близкие среди бежавших в горы, но все, кому не по силам налоги и поборы. И крестьяне, уже разорившиеся, кому пришлось уйти в города. И беднейшие из горожан. Впрочем, о них нужно подумать особо. Дионисий не знал городского люда. А Кампанелла насмотрелся на него, особенно в Неаполе. Городская знать и богачи пользуются голытьбой в своих интересах, знают, за подачку она готова на все. Таких людей можно нанять, чтобы они забросали грязью и оскорблениями неугодного человека. Среди них можно найти наемных убийц. Святая Служба вербует в их среде осведомителей и лжесвидетелей. Городскую чернь легко запугать, задешево купить, обмануть. Тяжко знать, как извратили нищета и бесправие природу человеческую. Но разве так не было прежде? Когда смелый Брут и его благородные товарищи освободили Рим от диктатуры Цезаря, римская чернь вначале славила смельчаков, но посулами была легко повернута против них. Дионисий нетерпеливо перебил Кампанеллу. Исторические примеры поучительны, но их край не похож на Рим времен Цезаря и Брута. Как действовать сегодня?
Они еще ни разу не произнесли слов "восстание" и "заговор", но понимали: говорят об этом. Они многое взвешивали и обдумывали. Можно ли рассчитывать на помощь дворянских семей, которым не по душе господство испанцев? Пожалуй, можно. У них большой счет обид, они охотно его предъявят. Да и среди священников и монахов найдутся союзники.
- Некоторых я уже нашел, - сказал Дионисий. Он начал было рассказывать о монахах, в которых видит возможных союзников, но Кампанелла перебил его:
- Многие итальянские государи будут рады поражению испанцев на итальянской земле. Есть у Испании и другие могущественные противники - Англия, Франция, Нидерланды.
Дионисий усмехнулся: