"Родился в 1903 г. в Симском Заводе б. Уфимской губернии. Отец, по образованию землемер, в то время был помощником лесничего и служил на Симском Заводе. Примерно в 1908 г. вместе со всей семьей переехал в город Симбирск; переезд был связан с необходимостью учить сестру. В Симбирске отец работал землемером. В связи с болезнью сестры (туберкулез) вся семья в 1912 г. переехала в Симферополь в Крым, где отец работал по своей специальности, а я начал учиться в гимназии, которую окончил в 1920 г. Жил на средства отца. В 1920 г. поступил в Крымский университет, который окончил в 1923 г. по специальности "физика".
Помимо учебы в университете, работал в деревообделочной мастерской, был воспитателем в детском доме, а последний год учебы одновременно работал препаратором в физлаборатории при университете.
В 1923 г. осенью переехал в Ленинград (Петроград), где поступил на кораблестроительный факультет Политехнического института и, кроме того, работал в Слуцкой магнито-метеорологической обсерватории. В это время окончательно оформилось мое желание работать в области научного исследования. Проработав год в Слуцке, я выполнил первое мое научное исследование о радиоактивности снега и напечатал его в метеорологическом журнале. В 1924 г. летом в связи с семейными обстоятельствами уехал из Ленинграда и вернулся в Крым, где поступил на работу в Феодосии в Гидрометеобюро Черного и Азовского морей.
Переезд был связан с тяжелым материальным положением семьи, т. к. к тому времени я не получал уже помощи от отца.
В Феодосии я выполнил несколько научных исследований, напечатанных в разных журналах за 1924 г. Из них наиболее существенной была работа над сейшами в Черном и Азовском морях.
Работа в Феодосии, однако, меня не удовлетворяла, так как здесь я не мог получить никакого научного руководства в области физики. В силу этого в ноябре 1924 г., получив приглашение от профессора С. Н. Усатого, знавшего меня по университету, я переехал в Баку и был ассистентом при кафедре физики в Азербайд[жанском] политехн[ическом] институте. С ноября 1924-го по июль 1925 г. я провел в Баку два исследования, касавшихся вопросов прохождения электрического тока через твердые диэлектрики. Эта работа близко примыкала по тематике к проблемам, разрабатываемым академиком Иоффе в Физико-техническом институте в Ленинграде".
Глава пятая
ОРИОН И КАПЕЛЛА
Осень 1923 года Игорь Курчатов встретил в Петрограде. Вряд ли мы можем точно узнать сегодня причины поступления юноши в Политехнический институт не на физико-механический, а на кораблестроительный факультет. Мог ли его первый учитель С. Н. Усатый посоветовать ему это? Маловероятно, поскольку он был близким другом и даже родственником А. Ф. Иоффе, а тот руководил в Политехническом институте физико-механическим факультетом, который сам создал в 1920 году. Логично было бы рекомендовать своего лучшего студента именно на этот факультет.
В какой-то степени на этот вопрос отвечают недавно найденные и частично опубликованные письма Курчатову его университетских друзей - супругов А. В. и И. В. Поройковых, братьев В. И. и М. И. Луценко и особенно письма юной петербуржанки, его подруги тех лет Веры Тагеевой. "Капелла" - таким звездным именем называл он ее. С ней он беседовал на самые сокровенные темы, впуская в "святая святых" своей души. Они познакомились в 1921 году, когда восемнадцатилетняя Вера, оказавшаяся в Феодосии вместе с семьей, посещала занятия в Крымском университете. Удивительно светлые послания, отправленные "Капеллой" в 1921–1925 годах из Петрограда "Блистательному Ориону", как она называла своего друга, дают сегодня возможность увидеть юного Курчатова таким, каким он тогда был. Безусловно, их дружеские нежные чувства повлияли на формирование личностей обоих. И, вероятно, выбор дальнейшего жизненного пути был сделан Игорем под влиянием этой таинственной для биографов ученого Незнакомки.
В письмах Веры Тагеевой проявились неожиданные, не увиденные никем ранее черты характера Курчатова, которые объясняют его поступки и линию поведения всей последующей жизни. Так, в июле 1921 года, заканчивая первый год учебы в университете, он уже раздумывает, по какой дороге идти, склоняется даже в сторону метафизики и теологии. Он объявил себя последователем Шопенгауэра. В его характере ярко просматривается поэтическая струнка. От него исходят бодрость, вера в лучшую жизнь и в себя, любовь к Родине, к русским людям. "Игорь, Вы единственный среди тысяч, - пишет девушка, - я смеялась от радости, что не все люди обратились в вялое желе или разочарованные тряпки".
В другом письме она замечает, что он из тех, "кто может ковать свое счастье". Рассказывая о красоте ночного моря в Феодосии, девушка делится с ним своей мечтой о морских плаваниях, ибо моряки "имеют мистическую связь с морем, они широки и безбрежны, так же, как само море, в борьбе с которым делаются неустрашимыми и закаленными". Не тогда ли родилась у Курчатова мечта строить корабли? Тяга к морю осталась у него на многие годы, о чем свидетельствует его письмо жене из Севастополя в 1941 году: "Когда кончится война, к прежней жизни не вернусь, уйду в моряки". Что касается Веры Тагеевой, то она в 1926 году вышла замуж за представителя знаменитой научной семьи Владимира Вениаминовича Семенова-Тян-Шанского, теоретика кораблестроения, хотя бы таким образом связав свою жизнь с морем. Вера Викторовна прожила долгую жизнь и умерла в 1993 году в Санкт-Петербурге.
В начале 1920-х годов, ничего еще не зная о будущем, Вера была романтически влюблена в юного мечтателя из Крыма. Она писала ему: "Вы один из очень, очень немногих настоящих людей… вижу Вас опять откровенным, правдивым, с огнем в душе, который так редок в людях… Ваша отрешенность от сует этой жизни восхищает меня… уходя в науку, Вы собираете такие духовные силы, которые никогда не даст Вам жизнь". И далее: "Вы единственный человек, которого не тронула наша современщина и который сохраняет и сохранит чистую душу".
Она советует ему поступить в технический вуз учиться на инженера. Напоминает, в каких сумрачных тонах он рисовал ей свое будущее. "У меня остался образ серьезный, даже строгий, с большой бородой, в кабинете с темной мебелью и со спущенными шторами", - пророчески писала Вера Игорю из Петрограда 22 июня 1923 года.
Вера удивительно точно оценивает, буквально предсказывает картины его будущего, потрясающим образом совпавшие с событиями в жизни ученого. Проникновенные письма девушки - верный, правдивый источник, в них раскрыты душевные чувства первой любви юных Игоря Курчатова и Веры Тагеевой. И пусть читатель, прочтя их, составит свое личное мнение о том, каким было их время - такое непростое и счастливое, несмотря ни на что; каким был Игорь Курчатов, когда вступал в самостоятельную взрослую жизнь.
№ 1
"Феодосия, 3 июля [1921 г.]
Игорь! Вчера пришло Ваше письмо, и я была ему очень рада. Счастливец Вы. Жить в поэтичном шалаше среди фруктовых садов и наслаждаться тишиной и отдыхом большое счастье после такой многотрудной зимы. Я даже немного завидую Вам. А я сейчас сидела на солнышке в моем любимом кресле и курила с наслаждением, благо мамы нет дома. Сегодня мы проводили нашего милого дядюшку в Москву, а потом и в Петроград. Я теперь снова полна веры в то, что мы этой осенью покончим с нашим изгнанием в Крыму. Недавно у меня был период ужасного упадка, я с головой ушла в самый отчаянный пессимизм. Приехала моя подруга из Москвы и много рассказывала мне о том, какая там идет жизнь. Я пришла в ужас, поняв, что от революции, как от идейного движения вперед, ничего не осталось и что люди везде и всегда подлые воры, трусы и жуткие животные. Я даже не хотела ехать на север, не все ли равно, где любоваться людской подлостью, здесь или там. Да и кроме того были и другие причины для моего грустного настроения. Но теперь упадок духа прошел, я как-то смотрю мимо всего того, что так угнетает и обескрыливает меня, и верю в хорошее будущее. Итак, осенью мы едем в Петроград, и чем ближе Дима к Петрограду, тем скорее настанет момент нашего отъезда.
Что же сказать Вам о моей здешней жизни? Прежде всего, я бесконечно рада, что дома. Дома мне хорошо. Конечно, со многим я не соглашаюсь, многое меня даже угнетает. Но есть одно главное и побеждающее все мелочи, что я теперь, после симферопольской жизни, так остро чувствую, что меня радует, дает силы и бодрость, - это чувство и сознание того, что живешь среди людей, которых связывает крепко взаимная любовь, внимание и чуткость друг к другу. Настоящую любовь, которая только укрепляется и выявляется ярче в тяжелые дни, это дает мне семья. И если раньше, живя всегда дома, я и не замечала и не думала об этом, то теперь, так стосковавшись и измучившись без дома в Симферополе, я все время чувствую себя здесь умиленной и очарованной и сама бесконечно люблю мою маму, сестер и брата Диму. Я занимаюсь хозяйством, что на полдня делает меня злою и всем недовольною, а потом гуляю, купаюсь, немного читаю или ничего не делаю, мечтательно смотрю на небо, качаясь в качалке, или беседую с сестрою. Она удивительно понимает меня, а я ее, потому что у нас масса общих черт в характерах. И, пожалуй, в сущности, хоть она и сестра, она мне самый близкий друг. Мы понимаем друг друга с полуслова, иногда по взгляду. Есть у нас только одно разное. Мне моя жизнь этой зимой дала более примиряющее и прощающее отношение к людям и, пожалуй, более широкие взгляды в некоторых областях, а Надя судит резко и поэтому иногда слепа, и к людям относится сверху вниз, так, что мне иногда больно. Мне бы хотелось, чтобы Вы увидели мою сестру, и интересно, какое бы впечатление она произвела бы на Вас. Настроения сменяются как облака в небе, а мечты уносят в даль и почти всегда очень туманную и неясную, но прекрасную. Сейчас из нижнего этажа доносятся звуки рояля. Солнце уже зашло и небо по-летнему серовато-голубое. Все окна открыты, и кругом с щебетом летают ласточки. Боже мой, сколько прекрасного есть в жизни. Забудем про гадких людей и их дела. Пусть сияет звезда радости и красоты. Я сейчас так верю в хорошее и в свою счастливую звезду. Хотя бы это было всю жизнь так.
Вы пишете о переломе в Вашем миропонимании, о том, что Вы склоняетесь в сторону метафизики и теологии и боитесь, что это регресс. Мне думается, что как положительные науки, так и отвлеченные рассуждения метафизики ведут к одной цели, оба эти движения исходят из нашего разума и разными путями идут к одному. Может быть, настанет момент, когда обе эти волны сольются в одну и никаких противоречий не будет между ними. Каждый человек выбирает себе ту или иную дорогу в зависимости от его индивидуальности и движется вперед с одной или с другой волной. Вы находите удовлетворение в области отвлеченного мышления и вполне естественно, что Вы должны идти по этой дороге, и никогда это не будет регрессом. Рассуждения положительной науки о духовной нашей жизни кажутся мне ужасно грубыми, обидными и всегда наводят на меня тоску, но я не могу утверждать, что это неправда. Я не знаю этого, а они, в сущности, ведь интересны, открывают много нового и, возможно, что я отношусь к ним с таким отвращением просто потому, что эта область слишком нова для меня и говорит она языком прямым и точным. Вы знаете, Игорь, Дима на прощание мне сделал строгий выговор, да притом еще в такой прямой и резкой форме, что я чуть не расплакалась от обиды и, главное, от сознания, что он совершенно прав. Диме непременно хочется, чтобы я изучала математику. Когда я…" (дальнейший текст утрачен).
№ 2
"Феодосия, 19 июля [1921 г.]
Душный, тихий вечер. Все небо в тяжелых сизых облаках. Под окнами недвижно стоят черные силуэты деревьев. Ночью будет гроза… Я сижу за большим столом в фантастическом японском наряде. Слабо мигает светильник. Рядом в полутьме Надя качается в качалке и меланхолично напевает и декламирует стихи Пушкина. Она сейчас в блаженном поэтическом настроении. Больше никого нет дома. И все тихо.
А я пишу Вам, Игорь. Сегодня почему-то целый день вспоминаю Симферополь, Вас и делается немного грустно, что все это уже прошлое. Вы знаете, я почувствовала это только сегодня, когда раскрыла дневник и перечла то, что записала в Симферополе. Я перечитывала это и раньше, но вот именно сегодня так остро почувствовала, что это ушло, что теперь другое. А что другое?.. Я и сама не знаю. Ведь фактически я тут совершенно не живу, т. е. не живу жизнью фактов и новых бурных впечатлений, связанных с ними. Мое существование в Симферополе было кипящим котлом по сравнению со здешней жизнью. Я попадаю домой - и как будто сразу порываю связь со всем земным, даже с людьми. И вся ухожу в область мечтаний, отвлеченных мыслей и блаженных воспоминаний. Конечно, каждый день приходится слышать разговоры и принимать в них участие на самые обыденные материальные темы. Я даже хожу на базар и через день три часа посвящаю кухне, но все это в моем здешнем мире слабая, прозрачная тень, которая мгновенно улетает, когда все эти дела кончены, и я снова погружаюсь в мир грез, в мир книг, которые читаю и жизнью которых живу. Помните то, что Вы написали мне в альбом, Вы звали меня в жизнь. О, Игорь, если бы Вы только знали, как я сейчас далека от жизни, как меня не тревожат никакие мирские волнения и страсти! Это нехорошо. Я знаю, но иначе не могу. В Феодосии моя жизнь всегда протекала так, даже еще в гимназии. Я тут живу, как в замке на скале. Никого, кроме старых подруг, не вижу. Нет у меня ни одного человека, который заставлял бы меня интересоваться собою и спуститься из моего замка на землю. Дома жизнь идет однообразно и тихо, почти никто у нас не бывает, и большую часть времени я провожу в блаженном одиночестве, лежа на диване с книгой. Это и отдых, и хорошо. Только сейчас вдруг раздался сильный артиллерийский выстрел, и все наши окна так непривычно задрожали. Это нехорошо. Нехорошо и то, что, по всей вероятности, в Петроград мы не уедем, уж очень отчаянные письма пишут нам наши родные. Мама думает на зиму переехать в Симферополь, потому что я, сестра и брат должны учиться в Университете. Поэтому я должна взяться сейчас за аналитич. и дифференц. исчисления, а я не хочу, потому что мне лень. Это тоже нехорошо. И самое последнее и главное - нехорошо то, что я человек неопределенный, вот что, Игорь. Неопределенность прелестна в течение месяца, ну полгода, во время душевных переломов и кризисов, а оставаться неопределенной, мятущейся душой навеки, как это грозит мне, - это очень печально и даже трагично в жизни. Вообще у меня есть пунктики, над которыми я иногда с тоскою думаю, но потом со свойственным мне прямодушием затыкаю глаза и уши на них. Пусть! Итак, да здравствует мир грез и мой замок на высокой скале и фантастический японский туалет! Вера".
№ 3
"Феодосия, 3 сентября [1921 г.]
Привет Вам, о блистательный "Орион"!.. Пусть Вы будете "Орионом", если уж я - "Капелла". Только что вернулась со сбора винограда, устала, но весела и добра. Сегодня день приятностей: во-первых, письмо от Димы из Петрограда, а во-вторых, - Ваше. Можете поздравить меня - я студентка Петроградского технологического института механического отделения! Дима прислал сейчас в письме нам вызовы из Института, по которым мы легко получим здесь пропуска. По правде сказать, это неожиданное известие привело меня в ужас. Никогда я не думала о Технологическом институте и вообще о поступлении в техническое уже оставила мысль. Но знаете, если удастся только выбраться отсюда, я, кажется, в благодарность дядюшке куда угодно поступлю. Вообще же дело с нашим отъездом обстоит так: Дима давно в Петрограде, и сам-то он остается там, наверное. У нас там разорено и разворовано почти все. Книги украдены. Письма, фотографии - все наше интимное валяется в грязной куче на кухне. Так пропало все мне самое дорогое. Дима пишет, что, когда вошел в нашу квартиру и увидал все, то у него в глазах помутилось. Ну да не стоит, то уже старое, прошлое - новое не терпит и рвется вперед. Дима хлопочет, чтобы его отпустили сюда за нами. Мы ждем. Мама решила сделать все, чтобы я с сестрой уехали отсюда в Петроград, если не удастся уехать всем. Я жду и жду.
У нас всех напряженное состояние, которое меня изводит. Я не могу ни за что взяться. Кажется, завтра приезжает Дима, и мы уезжаем. И сколько у меня мечтаний…
Вы знаете, Игорь, у Вас есть поэтическая струнка. Вот уж никогда бы не подумала, если бы знала Вас таким, каким Вы бывали в Университете. От Ваших писем на меня веет прекрасной природой и радует меня очень то, что иногда Вы видите и чувствуете ее так же, как и я сама. Это так хорошо. А почему Вы вдруг начали курить? Этого я не ожидала. Вам нравится? Я тоже продолжаю покуривать, но втайне от мамы. Брат и сестра поддерживают меня.
Нюта и Женя едут завтра в Симферополь. Нюта уже устраивается на зиму. Я прошу ее передать Вам письмо. Вы с ней поговорите и если будете писать мне, то лучше передайте через Нюту или Женю, они найдут оказию, а почта ужасно долгая и теряет письма.
А Ваше поддразнивание и не попало в цель, золотой "Орион"! Я-то, может быть, и попаду в Петроград.
Пишите. Всего лучшего. Я сейчас так ярко представила себе, как Вы шествуете в Университет по Потемкинской ул. Пройдите по нашей Суворовской мимо нашего дома и вспомните обо мне. Перечитала сейчас письмо. Грустно, что много не скажешь и не передашь мертвыми чернилами. Хотела бы я Вас увидеть и в живой речи так хорошо передать все. Вера".
№ 4
"Феодосия, 5 сентября [1921 г.]
Здравствуйте, Игорь, юный поэт, милый энтузиаст!
Вчера только послала с Нютой Вам письмо. Сегодня получила еще одно от Вас, и оно привело меня в такой восторг, что сразу захотелось еще написать Вам.