А нам здесь природа так скупо, так медленно дает весенние подарки. И небо у нас все серое, и Нева еще не вскрылась, и все еще кутаются в зимнее от пронизывающей сырости и тумана. Но все-таки, все-таки это весна, наша бедная, наша робкая, но такая нежная, такая юная весна! У меня столько проектов на лето, у меня столько мечтаний, столько стремлений, что я с переполненной душой раскрываю руки и, кажется, так обняла бы весь Божий мир! Как хорошо, когда без внешних резких причин, без всякого влияния окружающего, чувствуешь себя легко и светло оттого, что внутри зажегся опять огонек, который загас в бурные мрачные дни, а теперь ясно горит и так волшебно согревает душу. И я без причины веселюсь, радуюсь и смеюсь, и мне очень хорошо. Бывают минуты, когда жизнь бывает так нежна по краскам и так трогательно прекрасна!
Что делаете Вы, чем увлекаетесь, о чем мечтаете? Пишите скорее много, все. Я живу, не заглядывая вглубь, особенно не углубляясь в себя, и поэтому мне легко и спокойно. Читаю стихи французских поэтов и чудесные романы с действием, происходящим в экзотических странах, я сгораю с героями под тропическим солнцем, упиваюсь роскошью природы и мечтаю, мечтаю, мечтаю… Пусть! Я знаю, что умные, серьезные люди считают меня мыльным пузырем, пусть я мыльный пузырь, но я ведь летаю! Игорь, пишите мне, я жду, жду, жду. Вера".
№ 15
"Петроград, 21 июня [1923 г.]
Здравствуйте, милый Игорь!
Я только что вернулась с вечера у подруги и нашла на столе Ваше письмо. Спасибо, спасибо, что Вы еще помните обо мне. Мне хочется много рассказать Вам, ответить много на Ваше письмо, и завтра утром я буду писать Вам. Сейчас мне просто захотелось сразу послать Вам привет, сразу сказать несколько слов. Белая ночь, три часа, а светло так, что я пишу без огня. В далеком саду где-то слышен соловей, на улицах тишь, и на всем странный, волнующий и всегда изумляющий бледный отсвет светлого ясного неба. На столе - ландыши, и аромат их говорит о лесах, лугах, об аромате лесной глуши. Я устала, я измучилась за эти дни. Непрерывно шли экзамены, трудные, и я занималась две эти последние ночи напролет, но сегодня сдала последний и вздохнула свободно. После бала в голове обрывки мотивов танцев, и когда идешь, то кажется, будто еще делаешь движения в мерный такт музыке. Я люблю это томное, изможденное состояние, все неясно, туманно; перед глазами живут знакомые образы, лица, обрывки разговоров, переливы музыки, и засыпаешь среди этих грез и тумана воспоминаний так крепко и сладко. Меня переполняет волна большого, большого счастья, внутреннего, глубокого, того, которое родится без всяких внешних причин; оно как-то подымается само из глубины, заливает все, и жизнь кажется прекрасной, и людей любишь и прощаешь им все… Спокойной ночи".
№ 16
"22 июня [1923 г.]
Мне странно представить себе, что Вы, все Ваши друзья, Сильвия, Аня - кончаете в этом году Университет. Я ведь представляю себе всех вас такими начинающими мальчиками с некоторым задором. Теперь, наверное, вы стали солидными и серьезными - эту печать положила на вас всех наука. А дальше? Конечно, надо скорее, скорее уезжать из Симферополя, в центр, на север и если есть желание, силы и возможность, то учиться еще. Вы должны быть здесь, чтобы узнать современную жизнь в ее широком размахе и взглянуть на то прекрасное и великое, что оставило нам прошлое. Жизнь только в центре, и каждый должен узнать ее. Мне кажется, что вообще у Вас и выбора никакого быть не может, и если есть возможность, то необходимо ехать в Москву или сюда. Стремиться сюда, устроить здесь свою жизнь и учиться необходимо всякому, да я думаю - Вы сами это знаете. Мне бы так хотелось, чтобы Вы смогли приехать сюда, а не в Москву! Но все равно хоть и в Москву, приезжайте непременно, скорее! Поступайте в техническое и делайтесь инженером. Инженеры теперь завоевывают мир! Я вспоминаю, как, помните, в ночь моего отъезда мы гуляли с Вами по платформе, и Вы рисовали свое будущее. Почему-то я вспоминаю, что тона Ваши были довольно сумрачны, и у меня остался Ваш образ серьезный, даже строгий, с большой бородой, в кабинете с темной мебелью и со спущенными шторами. Лучше, чтобы было не совсем так. Нужно смотреть на жизнь блестящими глазами и верить в то, что она таит неизреченные сокровища. Мне так хочется скорее, скорее кончить свое учение и войти в жизнь для того, чтобы служить людям и дать им веру в красоту жизни.
А сейчас моя жизнь проходит между столом, заваленным учебниками, и редкими минутами, которые я провожу среди друзей, да еще часами, которые я провожу у пианино. Я не занимаюсь систематически музыкой, но сама играю много. Хотелось бы мне поиграть Вам и узнать, понравилось ли бы Вам то, что я так люблю. Во всей моей жизни, очень будничной и серой, в сущности, музыка только одна отрывает меня от обыденщины и дает душе успокоение и глубокую радость.
Недавно был день моего рождения. Мне исполнился 21 год. Я вспомнила, как в этот день в Симферополе мы с Вами гуляли по каким-то холмам и скалам и Вы объявили себя последователем Шопенгауэра, помните? А я была тогда легкомысленной девочкой. Теперь я другая совсем. Взрослая. Если мы встретимся, Вы не узнаете меня. А я Вас? Вы выросли? Стали ли взрослым? Чувствуете ли на плечах своих 20 лет? У меня бывают минуты, когда я бесконечно счастлива тому, что я живу, когда я целые дни пою и смеюсь и, кажется, никакие жизненные бури не сломят у меня внутри этой радости жизни".
№ 17
"Петроград, 24 октября 1923 г.
Я не помню, когда я получила Ваше последнее письмо, Игорь. Это было, кажется, очень, очень давно, весной, а теперь у нас мрачная осень. Почему-то сегодня я целый день все вспоминаю старое, Вас и то, что у меня связано с Вами. И мне захотелось рассказать о себе Вам. Может быть, тоненькая ниточка, которая тянулась между нами за эти годы, не порвалась еще совсем…
У нас за это время случилось ужасное несчастье - 12 сентября умерла моя мама. Все это случилось в Ярославской губернии, на Волге, где мы жили на даче. Там и похоронили мамочку. Мы приехали сюда. И пустой, и мрачной показалась нам наша городская квартира. И жизнь тоже опустела, кажется жестокой и бессмысленной. У меня крылья совсем подрезаны. Стараюсь отвлечься от тяжелых мыслей, веду хозяйство, езжу в Институт, пытаюсь заниматься дома, принимаю гостей, много играю на рояле, но это все мало помогает и ничего не клеится, пропало во мне то, что называют вкусом к жизни. И так тянутся дни. Все вспоминается то, что случилось: последние мамины дни, ее мучения, которые мамочка так скрывала, и, кажется, что мы, оставшиеся, так виноваты перед нею, что не смогли спасти. Виноваты за все тяжелое, которое приносили ей всю жизнь своими капризами, разными требованиями и т. п. А теперь уж ничем не загладить этого никогда, никогда… Если бы Вы знали мою мамочку, такую добрую, мягкую, чуткую. Вы бы поняли, как мне сейчас бесконечно тяжелы все эти воспоминания и мысли. Если бы я могла в жизни иметь столько любви и чуткости к людям, сколько их было у мамочки. Сейчас у меня совсем нет сил для жизни, и здоровье плохое, и душа истерзана. Я все больше лежу у себя на диване и думаю, и думаю. В окно смотрит серое небо, по стеклу бегут струйки дождя - гнилая Петроградская осень. Игорь, я прошу Вас, если увидите Сильвию, попросите ее написать мне, я потеряла ее адрес, а терять ее мне бы не хотелось. Если бы пришлось когда-нибудь встретиться с Сильвией и с Вами. Для меня это была бы радость. Всего хорошего. Привет прекрасному югу. Вера. Мой адрес: В.О., 3 л., д. 12, кв. 1".
№ 18
"Петроград, 26 сентября 1924 г.
[…] блуждание по руинам прошлого. Все бродила по знакомым местам и вспоминала Университет, свои приключения, своих друзей, все хорошее, интересное, что было тогда. Хотелось мне увидеть Вас. Мы пошли с Сильвией туда, где живет Луценко, чтобы спросить о Вас. Да узнали, что вы все были на Южном берегу. Это прямо судьба, как нам не удается увидеться. А теперь Вы в Феодосии, городе, который мне еще дороже по воспоминаниям, ведь мы прожили там 4 года! Там у меня много знакомых, многие знают нас. Может быть, встретитесь с ними. Если будете гулять, то пойдите за Карантинную стену наверх по дороге, там под горой домик, где живет моя классная дама, которую я очень люблю; дальше идет круто вверх и открывается море. Я часто ходила туда и любила стоять высоко над морем. Пошлите и Вы от меня привет морю.
А сейчас мы здесь все под ужасным впечатлением наводнения, которое было всего лишь 3 дня назад. Мы были свидетелями и жертвами такого стихийного разгула, который бывает лишь раз в 100 лет. Вы, конечно, прочитаете об этом в газетах. Мы лично были в страшной панике, потому что живем в первом этаже. Переехали со всеми вещами во второй этаж, но, к счастью, вода не дошла до нас, не хватило четверти аршина, а зато в подвале под полом бушевала страшно, и всплывшие дрова били об пол. Мы сидели на подоконнике и следили, как росла черная масса воды; отблеск от огней бежал золотыми дорожками, и если бы не тревога, можно было бы любоваться венецианской картиной. Я была в отчаянии. Вода черная, ледяная росла все ближе, ближе, мы уже, почти не наклоняясь, опускали в нее руки, - это был враг, против которого все было бессильно, можно было только ждать. Вдруг на серых облаках пробежало розовое зарево, зловещее, раздались выстрелы пушек. Я закрыла глаза, мелькнула мысль о кончине мира: смешно вспоминать теперь, а тогда было ужасно. Это просто горели заводы на Петроградской стороне. Мы вскочили и побежали на чердак, а оттуда выбрались на крышу. Смотрели с ужасом на пожар. Из черноты под тихий, зловещий плеск воды кругом рвались огненные столбы. Небо все то вспыхивало заревом, то угасало. Ветер был адский. Там направо в темноте слышали рев Невы, зверский, дикий. Вот когда охватил ужас от сознания своего полного бессилия, человеческого ничтожества перед стихией. Этой страшной ночи не забыть никогда. Несчастий масса. Теперь везде выкачивают воду. На улицах перед домами сушатся вещи. Погибла масса ценностей, самых разнообразных. Можно видеть интересные картины, например, на набережной, против Мраморного дворца, стоит громадная баржа; на Невском, да и везде смыты все торцы; деревья в некоторых местах вырваны с корнями и т. п. Но после этого ужаса почему-то наш Петроград, дорогой, прекрасный город, стал еще милее моему сердцу. Вера".
№ 19
"Петроград, 29 ноября 1924 г.
Игорь! Ваше неожиданное письмо было для меня великолепным сюрпризом: представить себе, что Вы здесь, я до сих пор не могу, наверное, уверую в это только тогда, когда увижу Вас. Я бесконечно рада за Вас и восхищаюсь всеми подвигами, которые Вы и Ваш друг Ляхницкий совершили за это лето и осень. Молодцы! И надо подумать, что мир так тесен что, попав в Петроград, Вы сразу встречаете Райко, который теперь ассистентом у нас в Институте, и он помогает Вам устроиться!.. Сколько миллиардов вопросов я хочу задать Вам о том, как Вы чувствуете себя здесь, как Вам нравится наш Петроград, наш милый север после Крыма, как Вы думаете устроиться с занятиями, как жить, - все, все - как чувствует себя Ляхницкий; изменилось ли у него хоть немножко его серьезное выражение лица? Я надеюсь, что Вы как-нибудь будете здесь и тогда зайдете ко мне. Интересно встретиться после двух с половиной лет, мне даже немножко страшновато. Если приедете в Петроград ненадолго и захотите прийти ко мне, то лучше еще из Павловска предупредите открыткой, чтобы я ждала Вас, а то досадно будет, если Вы придете и не застанете меня дома.
А Сильвия, она не кончила Университета? Неужели ей придется прожить там еще зиму? Как мне интересно знать, как Вы войдете в нашу жизнь, в круг северян, петербуржцев, ведь это, говорят, особенные люди. Приезжайте же скорее, а то мое любопытство меня замучает. Жду Вас. Вера".
Никто не знает, встретились ли юные Игорь и Вера в Петрограде. Содержание ее писем дает основание полагать, что призывы "Капеллы" могли стать одной из важных составляющих той движущей силы, которая потянула юношу после окончания университета в 1923 году в Северную столицу, открывавшую ему новые горизонты.
Глава шестая
У ПОРОГА БОЛЬШОЙ НАУКИ
Отечественные и зарубежные авторы связывают начало научной деятельности Курчатова и его становление как ученого-физика с Ленинградским физико-техническим институтом. В то время институт назывался физико-техническим и рентгенологическим (ФТиРИ), и его штаты на декабрь 1925 года насчитывали 47 человек. Возглавлял его академик А. Ф. Иоффе.
Однако выявленные новые источники доказывают, что Курчатов к тому времени (1924–1925 годы) уже выполнил самостоятельно семь, а по некоторым данным восемь исследований. По результатам пяти из них юноша опубликовал статьи в специальных научных журналах и бюллетенях. Эти ранние работы Курчатова выпадают из основных направлений всей его последующей научной деятельности - физики твердого тела и ядерной физики. Но именно они открыли ему возможность проявить себя в качестве ученого, послужили удачным стартом в науке и определили выбор профессии физика-экспериментатора.
Петроград встретил Курчатова послевоенным голодом и нараставшей с августа 1921 года безработицей, причинами которой являлись война, разруха, хозяйственная и промышленная депрессии, прилив населения из деревень. Приходилось и учиться, и самому зарабатывать на хлеб: на помощь родителей он рассчитывать не мог. Так же, как и в Крыму, ограниченность в средствах заставила Игоря искать работу. Он нашел ее в Магнитометеорологической обсерватории в Павловске (в те годы Слуцке), филиале Главной физической обсерватории, находившейся в Петрограде, где изучали атмосферное электричество. Игорь поступил туда на должность "наблюдателя". Научный руководитель обсерватории профессор В. Н. Оболенский поручил ему зимой 1923/24 года изучить радиоактивность осадков, измеряя альфа-активность снега. В. Я. Френкель в этом первом серьезном исследовании Курчатова отмечает стремительность, с которой тот входил в круг совершенно новых для него явлений, для изучения которых еще не существовало методик и приборов.
Курчатов проштудировал теоретические основы проблемы, все классические труды того времени, посвященные радиоактивности и ее излучениям: работы М. Кюри, Э. Резерфорда, его учеников Г. Гейгера и Ч. Вильсона. Чтобы вести измерения радиоактивности, наладил ионизационную камеру, развил и усовершенствовал методику измерений и получил новые, неизвестные до него и более точные значения для активности снега в момент его контакта с почвой и при его таянии. Изучил зависимость активности проб снега от времени, прошедшего с начала снегопада. По результатам исследования он написал статью и зимой 1924 года после одобрения руководством обсерватории сдал рукопись в редакцию "Журнала геофизики и метеорологии", где весной 1925 года она была опубликована под названием "К вопросу об исследовании радиоактивности снега". Статья вошла в сборники классических работ по изучению радиоактивности. Через десять лет проблема радиоактивности, к которой юный энтузиаст-исследователь Игорь Курчатов случайно прикоснулся, определит все его дальнейшее научное творчество.