Валачи встретился с Робилотто в одном из клубов. Он слышал, что Робилотто держал большую винокурню в районе доков на Гудзоне. "Конечно, - говорил он, - сухой закон уже давно отменили, но это вовсе не означало, что спрос на алкогольные напитки совсем упал". Валачи знал несколько человек в Бронксе, которые с удовольствием приобрели бы самодельные алкогольные напитки, и он рассчитывал получить комиссионные за то, что сведет их с Робилотто. "Я думал, что для Джонни это будет выгодный сделкой, - заметил он, - потому что эти ребята купят у него все оптом, и ему не придется бегать взад-вперед, продавая свое зелье в розницу. Однако Робилотто заявил, что он делает ровно столько, сколько может продать. Валачи поверил ему на слово и больше к этому вопросу не возвращался. Через несколько дней к нему пришел Бобби Дойл; Джо был до глубины души возмущен его предложением.
- Я слыхал, у тебя есть покупатели на товар Джонни, - сказал Дойл. - Мы поговорили насчет этого дела с Тони и обо всем договорились.
Для Валачи эти слова были лишним доказательством низости Дойла. "Видите, какая это была сволочь, - зло сказал он. - Он обязательно должен быть влезть в каждое дело, которым я занимался. Так вот, это означало, что я должен поделить комиссионные - около 500 долларов в неделю - с Бобби". Валачи обнаружил, что Робилотто сам сожалел о том, что отказал ему в первый раз:
- Я не мог совершить с тобой эту сделку без одобрения Тони.
- Джонни, - ответил ему Валачи, - я все понимаю. Это не твоя вина.
Впоследствии они подружились. Однажды вечером Валачи был в клубе "Голливуд", и к нему обратился клиент за ссудой в 2000 долларов. У Валачи таких денег с собой не было.
- Всю наличность я вложил в дело, - объяснил он.
Однако этот разговор случайно услышал Робилотто и предложил Валачи требуемую сумму. После того, как Джо вернул ему деньги, Робилотто весьма заинтересовался, каким образом работает Валачи. Наконец, он признался:
- Мне нравится, как ты работаешь. Может, ты возьмешь меня в долю?
Вскоре Робилотто передал ему 20 тысяч долларов.
Он велел мне взять деньги и пустить их в оборот, а доход предложил поделить пополам. "Пусти их в дело, - сказал он, - пока я их не промотал", "Поверьте, он говорил правду. Он совершенно не умел обращаться с деньгами. Однажды я встретил его где-то в районе Ист-Сайда, кажется на 14-й улице. Он играл в кости, причем проигрывал неимоверно быстро. Не успел я и глазом моргнуть, как он просадил 15 тысяч. Я дал ему взаймы 2 тысячи долларов - все, что у меня с собой было, но эти деньги он снова спустил. Потом он занял 5 тысяч у хозяина заведения - его там знали - и когда у него остались последние 600 долларов, появился малыш Джо, который работал у меня "шестеркой" в "лотерее" и помогал мне по ссудным делам. Он искал меня - я предупредил своих, где можно найти. Джо всегда везло: когда он поймает талию, может десять раз подряд выбросить выигрышную комбинацию. Вот я и говорю Джонни: "Пусть он сыграет за тебя".
А потом случилось чудо. Джо выбрасывает "четверку", а это выигрышное число, и берет банк с первого захода. Потом он два раза подряд выбрасывает "семерку" и снова выигрывает. Потом Джонни ставит на "девятку", а Джо выбрасывает подряд две или три, я точно не помню, "девятки"; Джонни ставит на "пятерку" и Джо выбрасывает "пятерку" - тут все просто с ума посходили. Так все оно и было, правда.
Короче говоря, Джонни отыгрался и даже выиграл несколько тысяч, вернул мне долг. Я буквально оттащил его от стола, и он дал малышу Джо тысячу долларов за труды. А потом мне сказали, что игроки рассердились на меня, потому что я заставил Джонни прекратить игру; они даже додумались до того, что решили меж себя не пускать меня больше в это заведение. А мне что до этого? Все одно, я не очень-то любил играть в кости.
С теми деньгами, что дал мне Джонни Робертс, мои ссудные дела пошли хорошо. Я думаю, у нас в обороте было около 60 тысяч долларов, и, естественно, Тони Бендер знал об этом. Тони довольно много проигрывал на скачках, и однажды Джонни намекнул мне, что Тони сильно интересуется нашей ссудной кассой. Другими словами, он хочет получить свою долю доходов. Раз так, то речь пойдет об одной трети. Джонни постоянно находился у него под каблуком, деваться было некуда. А я решил, что на это не пойду. Они меня уже один раз потрясли со спиртным, которое гнал Джонни, и я решил, что больше так продолжаться не может. Пойдет слух, что если ты хочешь кого-нибудь потрясти, то трясти надо Джо Каго - он сопротивляться не будет. И я сказал Джонни:
- Слушай, если Тони задает так много вопросов, и ты считаешь, что ему надо отстегивать его долю, то это касается только тебя лично, потому что я своей долей делиться не намерен.
Мне тут же передали, что Тони Бендер хочет меня видеть, и мы встретились в ресторане Дьюка в Джерси. Я не помню точно, где он находился - в Форт-Ли или Клифсайде, эти городки так слились, что никогда не скажешь, где именно ты находишься. Так или иначе, все местные ребята ошивались в ресторане Дьюка. Тони сказал мне, что Джонни Робертс больше со мной работать не будет, и мне надлежит немедленно собрать с кредиторов его деньги. Он добавил, что сожалеет об этом, но ему как можно скорее нужны наличные, чтобы играть на скачках.
Я сказал Тони, что все деньги у меня на работе, клиенты исправно платят долги, и я не могу так просто потребовать у них возврата всей суммы. В конце концов, это бизнес. Я пообещал, что подсчитаю причитающуюся Джонни сумму и перехвачу ее в другой ссудной кассе, однако высчитаю с этой суммы десять процентов.
- Так это практически съест все его доходы, - проворчал Тони.
- Слушай, - ответил я, - ведь это не моя затея. Деньги ведь нужны тебе, а не мне; таковы правила.
Он согласился.
Вот так мы перестали работать в паре с Джонни. Возможно, я поступил неправильно. Попросту говоря, я бы лучше свернул все предприятие, чем стал делиться доходами с Тони Бен-дером или позволил бы ему влезть в это дело. А когда все было оговорено и сделано, у меня в обороте осталось около 30 тысяч долларов своих денег, и я был доволен.
Методы предоставления ссуд, которыми пользовался Валачи, мало-помалу привели его в ту область, по которой сходила с ума вся мафия - проникновение в легальный бизнес. Вместо того, чтобы выколачивать деньги из одного клиента, который просрочил все платежи из-за крупного проигрыша в карты, Валачи принял его предложение и стал совладельцем ресторана под названием "Пэрэдайз" в Манхэттэне. Как обычно, с окончательным решением он не спешил.
- Я сказал ему, что мне надо подумать, - вспоминал он. - Этот парень, его звали Эдди, сделал мне серьезное предложение, но я сначала хотел убедиться, что это не ловушка.
Во-первых, в течение нескольких дней он наблюдал за работой ресторана, во-вторых, тщательно опросил барменов. Поторговавшись относительно вносимой им доли, Валачи согласился дать девять тысяч наличными, за вычетом долга в 3500 долларов.
- Теперь у меня было свое заведение, - говорил он мне, - пусть даже половина; я почти все время там проводил. Занимался выдачей ссуд, нанял нового шеф-повара, и все ребята стали ходить туда. Я получал с него около 800 долларов в месяц.
Долевое участие Валачи во владении рестораном нельзя было оформить официально, потому что в связи с его судимостями ему бы отказали в выдаче разрешения на право торговли спиртными напитками. Чтобы как-то обезопасить себя, он оформил частный договор, а жена его совладельца подписала его в качестве свидетеля. Теперь ему приходилось заботиться о каком-то прикрытии от налоговой службы, как-то объяснять источник своих доходов. Этот вопрос разрешился в подобных же обстоятельствах; ему удалось внедриться в предприятие по пошиву одежды.
Его звали Мэтти. У него был цех по пошиву одежды в Бронксе, Проспект авеню, 595, - контора так и называлась: "Проспект дресс энд неглижей компани". Этот парень был одним из моих лучших клиентов. Он занимал и перезанимал деньги, при этом задолжав мне несколько тысяч долларов, но аккуратно, по пятницам, выплачивал причитающиеся мне суммы. Вдруг однажды он спросил, нельзя ли ему задержать платежи на пару недель. Когда эти две недели истекли, он попросил еще недельную отсрочку. Я встретился с ним и спросил: "Мэтти, в чем дело?" А он говорит, что у него сложилась трудная ситуация на производстве: износилось оборудование по обметыванию петель, и прочее. Я осмотрел цех, и он мне понравился. Мэтти был не дурак, он сразу понял, что у меня на уме, и предложил войти с ним в долю. Я поговорил с его главным посредником; он сказал, что если Мэтти купит новое оборудование, то он даст ему такие объемы заказов, какие он только сможет принять. К тому же он пообещал устроить так, чтобы фасоны одежды, заказываемые фабрике, не менялись каждые пять минут.
Следующий вопрос, который меня волновал, это профсоюзы. Я поехал в район, где располагались пошивочные предприятия, чтобы переговорить с Джимми Дойлом, настоящая фамилия - Плюмьери, или с одним из братьев Дио (Диогварди), Джонни или Томми. Сейчас я точно не помню, с кем именно я говорил, кажется, с Джимми, но это роли не играет, потому что братья Дио - племянники Дойла, и если ты говоришь с одним из них, то это значит, что ты договариваешься со всей "семьей". Они все были членами "семьи" Томми Брауна и могли утрясти любую проблему с профсоюзом, по-моему, это было 25-е отделение профсоюза текстильщиков. Я рассказал Джимми, в чем проблема, и что я собираюсь заняться пошивом одежды, но совсем не хочу иметь дело с профсоюзами. Тем более что посредник, от которого все зависит, решать проблемы с профсоюзами не сможет. Джимми говорит: "Не беспокойся. До тех пор, пока ты будешь вести дела в Бронксе, все будет о'кей. Проблем у тебя не будет, мы это гарантируем. Но в Манхэттэн не лезь".
Вот и все. Я вернулся и сказал посреднику, что вхожу в долю с Мэтти, а насчет профсоюзов беспокоиться нечего. "Как тебе это удалось?" - спрашивает он. Я в ответ просто упомянул имена нескольких людей, с которыми я разговаривал по этому поводу, и это произвело на него большое впечатление. Я занимался пошивом одежды около двенадцати лет, и только пару раз у нас были неприятности по профсоюзной линии. Как только на горизонте появлялся какой-нибудь профсоюзный деятель, я звонил Джону или Томми Дио, и проблемы решались сами собой. Однажды я пришел в цех, а как раз передо мной там побывал какой-то профсоюзный чин и, как говорится, "выключил рубильник". Другими словами, он распорядился остановить производство. Я сказал Мэтти: "Дурачок, никогда не допускай таких вещей. Я же тебе говорил, что все уладил". Я бы сразу выгнал этого парня вон, но Мэтти уважал закон. Он перепугался до полусмерти и остановил цех. Этот профсоюзный деятель пригрозил Мэтти, что подаст на нас жалобу, поэтому я позвонил Джонни Дио, и на этом все кончилось.
Через какое-то время опять появились два профсоюзных лидера, но в этот раз я был на месте. Они хотели узнать, состоят ли наши работницы в профсоюзе. Большинство из них составляли пуэрториканки, и я сказал этим парням: "Вы что, с ума у себя там посходили? Они по-английски и говорить-то не умеют". Я терпеть не мог эти профсоюзы. Для меня профсоюзный деятель все равно что сутенер. Извините, ну так уж я к ним настроен. Они желали знать, сколько мы им платим, и как я выяснил, платили-то мы больше, чем предусматривали их профсоюзные расценки, поэтому я лишний раз убедился в том, что нечего нам в этом профсоюзе делать, меня и палкой туда не загонишь. Они мне заявили, что подадут на меня рапорт, но я уже утомился от этих разговоров. У Мэтти было разрешение на хранение огнестрельного оружия; я пошел и взял в ящике его стола револьвер. Посмотрели бы вы, как они драпали от меня. Примерно через час мне позвонил Томми Дио - он от души посмеялся, когда узнал, что произошло. "С ними так и надо, - поддержал меня он. - Они сказали, что их встретил какой-то сумасшедший, и им просто повезло, что остались невредимы. Не волнуйся, они больше не появятся".
Если подсчитать, сколько задолжал мне Мэтти, когда я вошел с ним в долю, наверное, всего получилось бы около 15 тысяч долларов. Нам пришлось приобрести разное специальное оборудование, я о таком даже и не слыхивал, типа машин для заделки внутренних швов. А это стоило денег. Мэтти был отличным механиком; мы купили много подержанных машин, и он привел их в полный порядок. На те средства, что я вложил в этот цех, я получил около двухсот долларов прибыли в неделю, что меня вполне устраивало, потому что всем производством заведовал Мэтти, а у меня имелось неплохое прикрытие от налоговой инспекции, если бы вдруг она стала слишком сильно придираться.
Я не вмешивался в работу цеха, за исключением одного случая, когда вдруг мои доходы с предприятия упали до 100 долларов в неделю. Я спросил у бухгалтера, в чем дело, но, как я понял, Мэтти предупредил его, чтобы он держал язык за зубами. Дело было в том, что Мэтти просадил довольно крупную сумму в "лотерее". Я убедился в этом, когда Мэтти однажды пришел ко мне и сказал, что он выиграл 2400 долларов, но ему не хотят выдавать выигрыш. Естественно, я пошел в эту контору и, поверьте, получил все, что ему причиталось. Содержатель "лотерейной" конторы сказал, что Мэтти делал у него ставки все последнее время, причем много проигрывал. Из полученной суммы я взял все, что мне причиталось, а остальные вернул Мэтти. И потом так двинул ему по роже, что он отлетел метра на три.
- Так вот как ты распорядился моими деньгами, - сказал я. - Играешь как последний сопляк, а когда выигрываешь, наконец, с тобой даже не считают нужным расплатиться.
Я сказал ему, что сам занимаюсь этим делом, и велел прекратить игру. Ему повезло, что он крупно выиграл один раз, потому что в большинстве случаев выбор числовой комбинации бывает подстроен. Это охладило его пыл, а потом ко мне пришла его жена, приятная такая женщина, и поблагодарила за это, потому что она просто с ума сходила от его азартных развлечений.
Что же, у меня был ресторан и пошивочный цех. Я промышлял "лотереей" с этим скотом, Бобби Дойлом, и вел дела в своей ссудной кассе. Я решил немного поубавить свой пыл и отойти от дел мафии. Когда-то меня учили, что если я хочу быть ее членом, то должен быть мужчиной, а не "шестеркой" на побегушках. Надо мной стоял Тони Бендер, от него я ничего не получал - и если он полагал, что будет что-то получать от меня, то я для себя решил, что это произойдет только через мой труп. Уж лучше пойти работать, чем "шестерить" на него. Иными словами, я стал "непокорным". Кто меня осудит за это?
К этому времени у нас родился ребенок, мы назвали его Дональдом, и, естественно, Милдред вечерами сидела с ним дома. Мне же это было невмоготу. У меня просто крыша поехала от всех этих мыслей, мне все время нужно было двигаться. Поэтому я начал встречаться с девушками, так, чтобы расслабиться; мы ходили то в одно место, то в другое - я был просто не в состоянии сидеть вечерами дома. Девушек было шестеро, они жили все вместе в восточной части Гарлема. С первой из них, Дженни, меня познакомил один мой приятель. А еще были Лаура, Роза, Элен, Луиза и еще одна, не помню ее имени. Мне больше всех нравилась Лаура, и через некоторое время я снял ей отдельную квартирку. Им было лет по девятнадцать, и когда я приглашал одну из них куда-нибудь, то давал ей 40 или 50 долларов на платье, потому что мне было бы стыдно появляться с ними на людях, если бы они были плохо одеты. Забыл сказать: сначала я их всех отправил к доктору, на осмотр. И правильно сделал. Две из них нуждались в лечении. "В таком виде на улицу я их выпустить не смогу", - сказал врач. Мне это обошлось еще в 80 долларов.
Глава 8
Конец тридцатых годов для организованной преступности в целом сложился крайне неудачно. Лючиано и Дженовезе были не единственными, кто пал в борьбе или бежал с поля брани во время крестового похода, который объявил Дьюи преступному миру. Следующим в его списке стоял один еврейский гангстер, которого в те времена боялись больше всего, Луис (Лепке) Бухальтер. Его судьба, а он окончил жизнь на электрическом стуле, тем более примечательна, что ни один из главарей "Коза ностры" одинакового с ним положения ни разу не был осужден судом. И в самом деле, как только они добирались до вершины преступной пирамиды, они весьма редко попадали за решетку.
Бухальтер получил свою кличку из-за безумно любившей его матери, которой доставляло удовольствие называть его Лепкела, или Маленький Луис. Он был хрупкого телосложения, сдержанный, с грустными глазами, и выглядел скорее как чистильщик обуви, а не как глава огромной организации по сбыту наркотиков, абсолютный правитель профсоюзов и администрации грузовых перевозок, ресторанов, кинотеатров, а также хлебобулочной, легкой и пушной промышленности.
Но, как бы он ни был велик, чтобы выжить в этой борьбе, Бухальтер просто-напросто не располагал возможностями и мистической силой "Коза ностры". В 1937 году он разыскивался за убийство, был осужден за распространение наркотиков и вымогательство. Он решил уйти в подполье и методично направлял работу по устранению различных людей, которые могли дать показания против него. Затем кто-то Из его "солдат" допустил серьезный промах, застрелив некоего несчастного гражданина, который на свою беду был похож на одного из возможных свидетелей обвинения. Взрыв общественного негодования, последовавший вслед за этим, привел к началу широкомасштабных розысков Бухальтера, живого или мертвого. Стратегия поиска была такова, чтобы настолько затруднить жизнь его коллегам из "Коза ностры", чтобы у них возникли определенные подозрения на тот предмет, что он слишком уж долго находится на свободе. Прием сработал. Даже самому близкому его союзнику в "Коза ностре", Альберту Анастазия, не удалось помочь ему. В итоге через два года пребывания на нелегальном положении собратья Бухальтера по преступному миру решили "сдать" его в расчете на то, что таким образом им удастся договориться с федеральными властями. Если он предает себя в руки правосудия по обвинению в распространении наркотиков, то ему позволят отбыть в места не столь отдаленные до того, как штат Нью-Йорк предъявит ему обвинение в убийстве. Бесспорно, это был привлекательный план: кто знает, какие неприятности могут случиться со свидетелями обвинения, пока он будет сидеть в тюрьме. Но скоро Бухальтер понял, что его надули. В течение семнадцати месяцев слушалось дело, ему грозила высшая мера, и когда один из его подручных дал против него свидетельские показания, Бухальтера приговорили к смертной казни.