Поэтому Валачи решил соблюсти протокол и позвонил своему "лейтенанту", Тони Бендеру. "Тони, - сказал он, - мне нужно повидать тебя. Я только что уделал Фрэнка Лючиано". В тот же вечер Бендер созвал совещание в Гринвич-виллидж, в клубе "Саванна", которым, по словам Валачи, он владел совместно с Вито Дженовезе. Валачи доложил, что произошло, помянув и предложение Лючиано забыть о драке. "О'кей, - ответил Бендер, - пусть оно все так и будет. Я ничего никому говорить не стану, но если кто-нибудь мне позвонит насчет Фрэнка, то я скажу: а-а, я как раз собирался поговорить с тобой об этом. Мне Джо обо всем рассказал".
Через несколько дней Валачи убедился, что он правильно разгадал двуличную тактику Лючиано. Ему позвонил Бендер: "Слушай, тебя вызывают на ковер. Будет "суд": Фрэнк рассказал, как ты избил его. Собираемся у Дьюка. Я скажу, когда". Валачи чувствовал себя крайне неуютно оттого, что на "суде" ему придется полагаться только на Тони Бендера. Однако молодой и подающий надежды мафиози по имени Винсент Мауро, кого в свое время сам Валачи рекомендовал в "Коза ностру", сумел рассеять его сомнения. К этому времени Мауро ходил в любимчиках у Бендера, и он сказал Валачи, что коварный "лейтенант", по крайней мере в данном случае, ведет себя "честно".
- Тебе повезло, - сказал ему Мауро, - потому что Фрэнка Лючиано недолюбливают. И чего ты с ним связался?
- Сам не знаю, - ответил Валачи и подумал: "Ну вот, весь наш синдикат летит к черту. Кто мог предполагать, что один член "семьи" станет обкрадывать другого, как это сделал Фрэнк".
Несмотря на то, что он основательно "залетел", как он выразился, Валачи все же надеялся, что кража Лючиано в значительной степени смягчит его собственную вину в рукоприкладстве. Но тут ситуацию осложнило новое и опасное обстоятельство. Несколько раз "суд" откладывался из-за болезни "лейтенанта" Джозефа (Джо Статена) Риккобоно, которому подчинялся Фрэнк. Лючиано относился к клану Винсента Мангано, где заместителем главы семейства был свирепый Альберт Анастазия. Стало известно, что вместо Риккобоно на "суд" явится именно он.
Эта новость, мягко говоря, расстроила Валачи. В беспощадном мире "Коза ностры" Анастазия был известен своей уникальной жестокостью. Он жил в особняке, обнесенном высоким забором, в Форт-Ли, штат Нью-Джерси, с прекрасным видом на реку Гудзон. Помимо других преступных "интересов", он единовластно правил прибрежными районами Бруклина и, по данным полиции, лично совершил или организовал огромное количество убийств с применением огнестрельного и холодного оружия или удавок. К тому же, как считал Валачи, Анастазия был столь же жесток, сколь и непредсказуем.
- Вот тогда-то я и задергался, - признался он мне, - но кто меня за это осудит? Все знали, что Анастазия просто бешеный. Он понимал только одно: убивать, убивать, убивать. Если к нему кто-нибудь обращался с жалобой на обидчика, он говорил: "Мочить, мочить!" Предсказать его поведение на "суде" было просто невозможно.
(Валачи привел несколько примеров того, как действовал Анастазия. Одним из самых жестоких преступлений, которое в течение многих лет не удавалось раскрыть местной полиции, было одно довольно известное убийство, тем более дикое, поскольку Анастазия не извлек из него никакой личной выгоды. Истина стала известна только после того, как Валачи стал давать свои показания. В 1952 году молодой житель Бруклина по имени Арнольд Шустер по дороге домой обратил внимание на человека, лицо которого показалось ему знакомым: он видел его на полицейском плакате с надписью "Внимание, розыск!" Это был Вилли Саттон, легендарный потрошитель банковских сейфов, значившийся в розыске по всей территории страны. Шустер сообщил об этом полиции, и Саттон был арестован. В итоге Шустер немного покрасовался в лучах славы, но 8 марта 1952 года был застрелен на улице неустановленным лицом. Полиция терялась в догадках, поскольку Саттон всегда был одиночкой и прочных связей с преступным миром не поддерживал. По версии Валачи, однажды Анастазия смотрел программу телевизионных новостей, в которой показали интервью с Шустером. Он чуть не задохнулся от ярости. "Терпеть не могу стукачей, - сказал он одному из своих подручных, - надо его замочить". Чтобы замести следы, впоследствии Анастазия убрал и самого убийцу Шустера, некоего Фредерико Тенуто. В ту пору Тенуто разыскивался ФБР как бежавший из тюрьмы заключенный. Его тело так и не обнаружили).
Когда Валачи приехал в ресторан Дьюка, у него немного поднялось настроение: ему сказали, что наверху находится сам Вито Дженовезе. Он как будто даже забыл об Анастазия. Об этом напомнил ему Тони Бендер, вводя его в комнату, где должен был вершиться "суд":
- Ради Бога, помни, - зашептал ему Бендер, - когда Альберт будет говорить, помалкивай. Ты же знаешь его, прикуси свой язык.
За столом "суда" уже сидели Лючиано, Анастазия, его "лейтенант" Энтони (Чистильщик Чарли) Зангарра; Бендер и Валами сели рядом. Анастазия сразу же взял бразды правления в свои руки и, как вспоминает Валачи, с самого начала "попер" на него.
- Какого хрена тебе надо? - заорал он. - Ты уже двадцать лет в нашей конторе. Тебе нет прощения.
Увидев, что его самые худшие предчувствия начинают сбываться, Валачи попробовал было защищаться:
- Альберт, я…
- Заткнись. Я уже сказал, что ты не мальчик в наших делах. Закон есть закон. И не тебе его нарушать. Ты знаешь, что из-за твоей дури могла начаться война между "семьями".
- Но, Альберт, это парень дурил меня, как хотел. Зажал около 18 тысяч.
- А я тебе про то и толкую, - рявкнул Анастазия, - начал ты за здравие, а кончил за упокой.
Лючиано улучил момент, чтобы хоть как-то защититься, Анастазия резко повернулся в его сторону:
- Я хочу знать, в каком состоянии сейчас твой кабак.
- В плохом, - ответил Лючиано.
- А почему?
Лючиано замешкался с ответом, и Анастазия не дал ему времени на раздумья:
- О'кей, я уже поинтересовался этим делом и знаю, что там происходит. Тебе повезло, что Джо просто накостылял тебе. Ну ладно, хватит. Давайте короче. Вы больше на паях работать не будете. Я решил, что кабак отходит к Джо. Сколько ты в него вложил, Фрэнк?
- Пятнадцать тысяч.
- Альберт, - заговорил Валачи, - я не хочу платить ему 15 тысяч долларов, он и так прикарманил солидную сумму.
- Это понятно, - отмахнулся Анастазия. - Никто ведь не говорит, что ты должен ему столько платить. Ты мне даешь 3500 долларов и кабак твой.
Лючиано начал было протестовать, но Анастазия резко оборвал его:
- Фрэнк, я свое слово сказал. Или ты берешь, что тебе дают, или вообще ни хрена не получишь.
Вдохновленный таким оборотом дела, Валачи решил закрепить свою победу:
- Альберт, а как насчет лицензии? Она выписана на его сына. Без лицензии на выпивку кабак - не кабак.
- Да, я об этом позабыл. Хорошо, что ты напомнил. С этих пор, Фрэнк, ты будешь следить за тем, чтобы твоего сына вдруг не лишили лицензии. Пока стоит ресторан, должна быть лицензия. И до тех пор, пока Джо в ней нуждается, она у него должна быть. Запомни, что я сказал. Если что-то будет не так, ответишь.
Анастазия встал из-за стола, поникший Лючиано спросил у Валачи:
- Когда я получу деньги?
- Сначала я разберусь со счетами; если что-то после этого останется, получишь сразу же. Если нет, то придется подождать. И не лезь больше ко мне. Как только ты открываешь свою пасть, мне снова хочется тебе вклеить.
Затем Валачи поднялся наверх, чтобы поговорить с Вито Дженовезе, которого он не видел уже около десяти лет. Они приветствовали друг друга нарочито по-дружески, пожали друг другу руки, Валачи произнес:
- Привет, босс. Рад тебя видеть. Отлично выглядишь.
- И отлично себя чувствую. Как поживают Милдред с малышом?
- Отлично, лучше некуда.
- А ты?
- Да вот, только что с "суда".
- Я знаю. Ну, и как?
- Прекрасно. Все решили, как надо.
- Тебе деньги нужны?
- Ресторан, конечно, сейчас не в лучшем виде. Этот пес упер где-то 18–20 тысяч. Не знаю, может, наличные мне и понадобятся.
Дженовезе повернулся к одному из своих людей, находившихся в комнате, Сальваторе (Сэлли Муру) Моретти, и приказал:
- Ты слышал, что он сказал. Дашь ему столько, сколько попросит.
Это необычное предложение финансовой поддержки явилось одним из проявлений его широкомасштабных усилий по привлечению на свою сторону "солдат" своей бывшей "семьи". Однако он не предпринимал никаких конкретных шагов, чтобы сместить Фрэнка Костелло с поста действующего главы семейства. Над верхушкой мафии все еще маячила туманная тень Счастливчика Чарли Лючиано, который пока официально не покидал своего поста. К этому времени, будучи депортирован в Италию, Лючиано вдруг объявился в Гаване, причем его итальянский паспорт и кубинская виза были в полном порядке. Пока Лючиано был в Италии - одно дело. А Лючиано на Кубе - совсем другое, и череда главарей "Коза ностры" потянулась с материка на Кубу, чтобы лично обнять любимого шефа. Насколько удалось бы Лючиано восстановить контроль над мафией из своей новой штаб-квартиры, сказать трудно, однако он бросил все силы на то, чтобы закрепиться на кубинском плацдарме, он вложил в нужные руки столько денег, что лишь под угрозой Вашингтона прекратить государственные поставки медикаментов на Кубу, Гавана неохотно согласилась отправить его обратно в Италию.
Но даже после того, как Счастливчик Чарли высказался в пользу Дженовезе, дону Вито пришлось столкнуться с определенными трудностями, в основном из-за своего долгого отсутствия в Штатах. Хотя Костелло и нельзя было назвать сильным главой "семьи", большинство из его "лейтенантов", да и другие главари "Коза ностры" относились к нему с большим уважением, в первую очередь из-за его признанных талантов в бизнесе. И хотя для своих "солдат" он был почти недоступен, он укреплял свою власть не только советами по размещению капиталов верхушки преступного мира, но тем, что давал возможность некоторым ключевым фигурам мафии участвовать в его предприятиях.
Поэтому на первых порах в случае столкновения в своей "семье" Дженовезе мог рассчитывать только на две "команды" из шести: одну под водительством Тони Бендера, и вторую - Микеле (Майка) Миранда. Внешне он вполне сохранял присутствие духа. А в своем кругу, по словам Валачи, он рвал и метал по поводу ситуации, в которой оказался. Валачи вспомнил об одной встрече, на которой ему довелось присутствовать, - Дженовезе напустился на Бендера:
- Ты даешь возможность этим парням делать все, что им заблагорассудится.
- Но ты же сам велел мне не рыпаться, - ответил Бендер.
- Но я не говорил, чтобы ты позволил им совсем себя закопать.
- Было совершенно ясно, - заметил Валачи, - что рано или поздно будет большая свара. Вито что-то замышлял. Нам оставалось только ждать, когда он сделает первый ход.
За исключением этого обстоятельства, это было относительно спокойное время для Валачи. Дела в ресторане "Лидо" шли хорошо, его лошади побеждали на скачках, работала фабрика по пошиву одежды, стабильный доход приносила его ссудная касса. После "суда" у них с Тони установилось некое подобие перемирия. Валачи вошел в долю с Бендером и Винсенте" Мауро: они организовали весьма доходное предприятие по установке и эксплуатации торговых автоматов под названием "Мидтаун вендинг инкорпорейтед".
- Это была затея Тони, - объяснил Валачи, - он хотел, чтобы мы работали на паях. Это все потому, что я знал толк в технике и умел удачно размещать автоматы, я имею в виду, определять точки их установки. В общем, я принял это предложение, ведь со временем старые обиды забываются, верно?
Конец сороковых годов был ознаменован серьезными изменениями в образе жизни Валачи. Женившись, он проживал в разных квартирах в Бронксе. Теперь он заимел фешенебельное жилье в пригороде, как и другие "авторитеты". По примеру своих коллег, в новой обстановке он никогда не позволял себе ничего такого, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к преступному миру. Когда Дженовезе узнал о его намерениях перебраться на новое место, он отвел Валачи в сторонку и дал ему дельный совет: "Здесь - не то, что в городе. Сделай так, чтобы понравиться соседям. Не связывайся со всяким быдлом (он имел в виду рядовых, законопослушных граждан). Давай деньги на организацию бойскаутов, вообще на всякие благотворительные дела. Старайся ходить в церковь. И не путайся с местными девками".
Инициатором переезда была его жена, Милдред.
Примерно в 1950 году Милдред заявила, что нам необходимо заиметь собственный дом. Однажды она позвонила мне и сказала, что присмотрела один дом в Йонкерсе, штат Нью-Йорк. И она просила, чтобы я его тоже посмотрел. Я сказал, что раз он ей понравился, то я перечить не буду. Дом стоил 28 тысяч долларов, и я дал ей пять тысяч на первый взнос.
К этому времени мой сын окончил школу, причем одну из лучших в Нью-Йорке - Маунт Сент Мишель. Если я правильно помню, мы платили за него 1600–1800 долларов в год. Это был интернат, поэтому домой он приезжал только на выходные: мы не хотели, чтобы он болтался по улицам Бронкса.
Когда сын окончил школу, я спросил, не хочет ли он продолжить образование. Он отказался - ему хотелось работать. Он стал учиться на механика, но дело у него не пошло. Поэтому я сам нашел ему хорошую работу. Не стану говорить, какую именно, скажу, что этим делом можно заниматься всю жизнь. Насколько я знаю, у него там все в полном порядке. Сын довольно рано женился, и я в Йонкерсе сделал надстройку из трех комнат для его семьи.
Эти три комнаты обошлись мне в 10 тысяч долларов. Еще две тысячи пошли на установку навеса, да и на самом участке было много работы. Владелец дома поймет, что я имею в виду. В приличную сумму мне обошелся забор, да еще посадка деревьев и прочее, да плюс еще бетонированный подъезд к дому, чтобы не месить грязь по грунтовой дороге. Покрасил весь дом, снаружи и внутри, - краску покупал самую лучшую. Я очень много делал по дому, то есть когда мог себе это позволить: все время приходилось заниматься то одним бизнесом, то другим. Всего дом мне обошелся тысяч в сорок долларов. Но он того стоил: это был прекрасный дом. Мы жили по адресу Шони авеню, 45. Что касается соседей, то я всегда вел себя по-джентльменски. Естественно, пока я занимался своими делами, они спрашивали Милдред, как я зарабатываю себе на жизнь. Милдред говорила, что у меня есть "Лидо", и они думали, что я просто владелец ресторана. Время от времени туда заходили мои соседи и все они очень хвалили нашу кухню. Место было совершенно спокойное. В ресторан могла зайти девушка; понимаете, одна, без парня, и если к ней кто-нибудь начинал приставать, он тут же проверял своей задницей прочность тротуара.
Размышляя об этих днях, я могу сказать только одно. Я счастлив, что мне удалось воспитать моего сына в полном неведении относительно моих дел, что он не стал жить моей жизнью.
Несмотря на внешнее спокойствие, в карьере Валачи скоро должен был начаться самый бурный период с того времени, когда Кастелламмарская война расколола "Коза ностру" на части. "Неприятности" начались не только с того момента, когда Дженовезе, наконец, высказал свои претензии на пост главы "семьи"; казалось, само его присутствие накаляло атмосферу настолько, что кругом сыпались искры.
- Времена для нас наступили плохие. Все слегка нервничали. Я чувствовал, что в любой момент меня могут продырявить. Возвращался домой поздно ночью, кругом тихо, и иногда я останавливался перед входной дверью, замирал и ждал выстрела. Я никогда не брал с собой ключи от дома, потому что вечно их терял. И те несколько минут, пока Милдред шла к дверям, чтобы открыть мне, казались часами. Но должен сказать, что иногда мне было все равно, я стоял у дверей совершенно спокойно. Ну, что я мог с этим поделать?
Глава 10
Одним из наиболее могущественных людей в "семье" Лючиано, который оказывал поддержку Фрэнку Костелло, был Вильям Моретти, он же Вилли Мур. Костелло и Моретти родились в соседних кварталах восточной части Гарлема и все эти годы поддерживали друг с другом близкие отношения. В тридцатые годы Моретти, став "лейтенантом", уехал из Нью-Йорка и устроил себе штаб-квартиру в северной части Нью-Джерси. Оттуда он руководил целым рядом дел, которые выросли из первоначального успеха Моретти в качестве незаконного торговца спиртным и короля "лотереи". "У Вилли было много людей, - рассказывает Валачи, - где-то пятьдесят-шестьдесят человек в Джерси, которых можно было найти по всему штату. Имелся у него кое-кто и в Нью-Йорке, но настоящим оплотом был Джерси. Большинство людей Моретти считалось членами его команды, но не все (слишком уж разветвленным был его бизнес). Так или иначе, все они работали с Вилли. Моретти как бы ни от кого не зависел. У него была своя небольшая армия. В нашей среде это служило способом самоутверждения. Такой уж у нас был образ мысли".
У Моретти, однако, имелась одна личная проблема, которая стала постепенно вызывать озабоченность у его коллег в руководстве "Коза ностры". Вилли страдал запущенной формой сифилиса, как Аль Капоне, причем болезнь уже начала поражать его мозг. Сифилис еще не полностью сломил Моретти, временами он сохранял полную ясность мысли. Но случались периоды, когда Вилли начинал болтать, как сумасшедший о том, о чем следовало держать язык за зубами. Во время таких приступов Костелло помещал его под медицинское наблюдение. Из-за рыщущего поблизости Дженовезе Фрэнк нуждался в поддержке Моретти, хотя бы символической. Эта опека Моретти достигла своего апофеоза во время слушаний о преступности, которые проводились сенатором Эстесом Кефаувером. Вызванный в суд Моретти был в неважной форме, и Костелло переправил его в сопровождении врача и санитара через сеть "Коза ностры" на западное побережье. И лишь после того, как Фрэнк убедился, что приступ позади, он позволил Моретти вернуться и отвечать на вопросы. И хотя Вилли не сказал ничего особенного, что могло бы нанести вред, он был на грани этого, когда давал свои несвязные показания у свидетельского барьера. Ситуация стала еще более серьезной во время его последующего выступления перед большим судом присяжных Нью-Джерси. Все это усугублялось возрастающей болтливостью Вилли с репортерами, так как Моретти, по-видимому, получал большое удовольствие от проявляемого к нему внимания и появившейся возможности повспоминать о "старых денечках".
Это, если верить Валачи, было хитроумно использовано Дженовезе, чтобы свалить Костелло.
Вито - настоящая лиса. Он не торопится. Он хочет, чтобы все было законно. Сначала Вито заговаривает об этом с нами, то есть командой Тони Бендера, своим ближайшим окружением. Делается это в расчете на то, что мы начнем обсуждать его идею, она будет распространяться все шире и заставит призадуматься других членов. Вито говорит, что Фрэнк Костелло во многом прав, но совершает ошибку, защищая Моретти. Еще Дженовезе говорит, что ему очень жаль Вилли. Ведь, в сущности, он ни в чем не виноват, просто у него "поехала крыша". Но если Моретти позволить болтать и дальше, он может всех нас крупно подставить.