- Некоторые выступают против старого, - переменил тему вождь. - Почему? Почему все старое плохо? Кто это сказал? Вы думаете, что все до сих пор было плохо, все старое надо уничтожать. А новое строить только из нового. Кто это вам сказал? Ильич всегда говорил, что мы берем старое и строим из него новое. Очищаем старое и берем для нового, используем его для себя. Мы иногда прикрываемся шелухой старого, чтобы нам теплее было. Будьте смелее и не спешите все сразу уничтожать.
Шолохов мог примерить этот монолог на себя. Нет, даже в своей писательской юности он не соблазнился модой и не порвал с классическими традициями - с реализмом.
- Он (писатель) должен знать теорию Маркса и Ленина, - продолжил Сталин, - но должен знать и жизнь. Художник прежде всего должен правдиво показывать жизнь. А если он правдиво будет показывать нашу жизнь, то в ней он не может не заметить, не показать того, что ведет ее к социализму. Это и будет социалистическим искусством. Это и будет социалистическим реализмом.
Вот какое - стратегическое на многие десятилетия - наставление.
Шолохов порой в речах и статьях на злобу дня употреблял это трудно произносимое словосочетание "социалистический реализм". Однако проницательные читатели и не думали числить "Тихий Дон" по разряду этого самого "соцреализма". Знали: роман - великолепный образец истинного реализма без всяких толкований.
Шолохов, вероятно, удивился: "Поднятая целина" никак не прозвучала на этой встрече. Ни Сталин, ни Горький, ни остальные - что друзья, что враги - не сказали о романе ни слова. Странно.
Совсем уже опустился вечер… Покидали дом Горького гости. Сначала вождь и окружение. Потом, неохотно, братья-писатели: не утихли всплески от услышанного и посуленного, да и не все было выпито… Шолохов исчез, как мы уже знаем, раньше всех.
…"Страхопущание" приближалось от Сталина неукротимо и вошло в жизнь страны прочно с середины этого десятилетия. Обрушилось оно и на участников встречи - почти каждый четвертый ее участник погиб в лагере или был расстрелян.
Была и еще одна жертва той встречи: после сталинского суждения о Мелехове этот персонаж по воле критиков чаще всего проходил только по одной статье: враг! Для творческой логики романа такая трактовка притушевывала правду революции. Двойственным было и восприятие у читателей: одно входило в души со страниц романа - иное вдалбливали учителя, журналисты, пропагандисты и ретивая рать конъюнктурщиков в звании шолоховедов.
"Правда" и все другие газеты и журналы ничего не сообщили о встрече. Уже вторая такая встреча прошла как бы засекреченной.
И еще одна загадка: отчего Шолохов нигде не описал эту свою встречу со Сталиным?
Горький продолжал собирать у себя дома зачинателей нового Союза писателей. И по-прежнему привечал Шолохова. Леонид Леонов впечатляюще рассказывал: "Длинный стол. Накурено. Дым стоял слоями, стол кажется поэтому еще длиннее. На том конце Горький с Шолоховым…"
…Заканчивался 1932 год. Шолохову было что вспоминать, то радуясь, то огорчаясь.
Случился повод рассказать ему о своем житье-бытье Викентию Викентьевичу Вересаеву, почтеннейшему старцу, начавшему писать задолго до революции. Шолохов прослышал о его мнении: ""Поднятая целина" - это полуправда". И решил с ним познакомиться, узнать из первых уст, чем вызвана такая оценка, может, и поспорить.
От той встречи - состоялась-таки - в дневнике Вересаева осталось огромной ценности свидетельство. Пусть и кратко, но записан шолоховский рассказ о том, как ему довелось рассказать Сталину об ужасах коллективизации: Сталин слушал молча, а потом неожиданно, не сказав в ответ и слова, встал и вышел.
К концу года Шолохову становится не до литературы. Беда все стремительнее надвигалась на Дон. Голодомор! Вёшенец предчувствовал беду. Год назад в статье "За перестройку" он предупреждал и о засухе, и о том, что "часть колхозов грешила против качества", и даже о том, что донской колхозник не заинтересован в труде, ибо плохо - несправедливо - он оплачивается. А затем обратился, напомню, с письмом к Сталину.
Каково же мнение вождя о результативности колхозов? Шолохов мог бы получить в январе следующего года ответ на свою критику - своеобразный - в докладе Сталина "Итоги первой пятилетки": "Я, к сожалению, не могу сейчас остановиться на недостатках и ошибках, так как эти рамки порученного мне итогового доклада не дают для этого простора". Странно, что по обыкновению не "остановился" на недостатках. Но это факт. И это, догадываюсь, не случайность, не "рамки". Сталин редко просчитывался. Он сознательно умалчивал о недостатках и ошибках.
Что думал Шолохов о результативности колхозов? В конце его статьи дан вывод: только что созданная колхозная система нуждается - уже! - в перестройке. Вот как это изложено: "Нужно крепко драться за перестройку колхозного хозяйства. Нужно так хозяйствовать, чтобы давать стране в достаточном количестве не только хлеб, но и мясо, и шерсть, и даже строевую донскую лошадь, и тем самым увеличить благосостояние колхозов. Данные для этого есть, надо их только осуществить".
…К концу год. Зима пришла на Дон и смерть за собой пригласила. Как ни читай газеты, как ни вникай в речи Сталина - о голоде-голодоморе ни слова.
Партия сообщала о победах и свершениях. И они были - одновременно с тем, что несколько миллионов человек обречены на вымирание.
Шолохов свидетель и достижений, и горя. Может быть, поэтому ни одно его произведение не одномерно. Газеты сообщают в ноябре-декабре 1932 года:
Харьковский тракторный завод к 7 ноября выпустил не 1690 машин, а 1820…
Киев рапортует о первом в СССР сварочном котле ("лучший в мире")…
Построены тепловоз "Иосиф Сталин", первый советский электровоз и первый советский локомотив в 500 лошадиных сил…
Появились первые образцы советского телевизора и легковой автомашины…
Дополнение. Шолохов уловил противоречия в сталинских установках для писателей. В канун той встречи в доме Горького вождь провел еще одну встречу с писателями-коммунистами. Там порой высказывал то, что можно расценить как партийную ересь:
"Монополия в литературе одной группы ничего хорошего не принесет…";
"Цель у нас одна: строительство социализма. Конечно, этим не снимается и не уничтожается все многообразие форм и оттенков литературного творчества. Только при социализме, только у нас могут и должны расти и расширяться самые разнообразные формы искусства; вся полнота и многогранность форм; все многообразие оттенков всякого рода творчества…";
"Почему вы требуете от беспартийного писателя обязательного знания законов диалектики?.. Толстой, Сервантес, Шекспир не были диалектиками, но это не помешало быть им большими художниками…";
"Литературному мастерству можно учиться и у контрреволюционных писателей - мастеров художественного слова…"
Одно вождя "оправдывает" - эти его антисоцреализмовские откровения в жизни не проявлялись.
Квачи и кадильницы
У Шолохова радость. Из Москвы сообщили, что ГИХЛ вызвалось на следующий год переиздать "Поднятую целину" в сериях "Книгу социалистической деревне" и "Дешевая библиотека ОГИЗа". Редактором стал Юрий Лукин (с того времени у них сложилась дружба на всю жизнь).
В типографии книга пребывала всего 16 дней. Может быть, сказалось то, что тираж был мал - всего 50 тысяч. Истинно мал, ибо в стране к этому времени насчитывалось более 200 тысяч колхозов и около пяти тысяч совхозов. Странно - такой тираж не очень-то соответствовал той бравурно-восторженной оценке книги, которую она получила от правдиста Карла Радека.
Не стала "Поднятая целина" настольной книгой советского крестьянства и партактива в деревне. Шолохов мог узнать: брошюра Радека о Сталине издана тиражом 225 тысяч экземпляров.
Третье издание "Поднятой целины" выделялось не только впервые помещенной на обложке картинкой - трактор-фордзон в борозде и молодой тракторист с поднятой в приветствии рукой (соблазны для покупателя). В книге появилось обращение: "Издательство и автор обращаются ко всем читателям с просьбой о присылке отзывов на эту книгу. Если производится коллективное обсуждение - желательно получить протоколы, резолюции и т. д.".
И в самом деле пошли отзывы. Только - вот удивление - не было никакого единодушия.
Писатель догадывался, что роман заталкивают в прокрустово ложе политических пристрастий. В январе 1933 года высказался "Бюллетень ГИХЛ", который снабжает советами-рекомендациями библиотекарей, книготорговцев, учителей и преподавателей, партработников, агитаторов и пропагандистов, журналистов, то есть профессионалов чтения. Явно по лекалу Радека сконструирована бюллетенем инструкция, как читать роман: "Автор "Тихого Дона" выступает с первым звеном новой эпопеи о героической борьбе за колхозы в станицах Северного Кавказа".
Шолохов стал убеждаться: не всем по нраву такая установка. Ему тоже. Но критики-то - из тех, у кого оттопырены бдительные уши, - иное выискивали. Они кинулись извлекать из романа на всеобщий обзор политкриминал. Первым выискал ошибки журнал "Знамя". Он откликнулся сразу на выход и "Поднятой целины", и очередной книги "Тихого Дона". Пальнул, как из двухстволки: "Объективизм… <Автор> как бы всматривается в борющиеся стороны, примеряет свое отношение к ним. Стали в непримиримой борьбе друг против друга две системы, два мира, а Шолохов как бы хочет взвесить на весах гуманизма - какая из них больше крови в борьбе пролила, на чьей стороне больше жертв, на чьей больше жестокости".
В 1934-м литературные конъюнктурщики стали стрелять чаще: "Объективно это - затушевывание контрреволюционной инициативы кулачества" (журнал "Молодая гвардия"); "Отсутствие глубокого анализа отмирания религии в сознании людей" (журнал "Антирелигиозник").
Шолохов узнал, что его новый роман быстро заприметили на Западе. У рецензентов, независимых от ВКП(б) и Коминтерна, потом от ЦК КПСС и Союза писателей, - свои оценки, окрашенные антисоветчиной. Например, такие, какие позволил себе американский журнал "Тайм": ""Поднятая целина" открыто критична к советской власти и воспевает явную несовместимость с марксистской философией. В романе ярко и громко звучит шолоховский немарксистский тезис: "Человек является творением своей эпохи, и к нему следует относиться с величайшей заботой"". Было и такое: "Индивидуализм против партийной линии. Сверхъестественно для России".
На Западе нашлись и более проницательные читатели. Они увидели в романе не только политическую отвагу.
"Михаил Шолохов, как никто другой, достоин Нобелевской премии", - писала шведская газета "Ню дат" по выходе "Поднятой целины" на шведском языке в 1935 году.
""Поднятая целина" во всех отношениях - огромный шаг вперед по сравнению с "Тихим Доном"… Великое свидетельство о силе и богатстве его (Шолохова. - В. О.) реалистического дарования…" - утверждал французский классик Ромен Роллан.
И вдруг в СССР вспомнили об оценках Радека и, не упоминая этого "троцкистского имени", пошли исполнять команду: "Правое плечо вперед!" Пришлось критикам менять квачи на кадильницы. Это произошло примерно через два года после выхода "Поднятой целины". Власть и присные убедились: цели глумлением не добились - роман читают, а писатель не кинулся его переделывать, к тому же не кается в объективизме и других прегрешениях. И тогда на волне общественного энтузиазма в стране - какое раздолье официозным нахвальщикам - стали превращать роман в агитку. Вот что значат сноровистая агитация и напористая пропаганда в умелых руках партии. "Книга поднимает дух… Хочется больше и лучше в колхозе работать…" (из журнала "Новый мир" за 1935 год); "В руководстве колхозом подражаю шолоховскому Давыдову" (из журнала "Селькор" за 1936 год).
Правда, нашелся один критик, посмевший защищать роман и от тех, что усердно злобны, и от тех, что ретивы подслащивать, - В. Гоффеншефер. В 1936 году в своей книге "Михаил Шолохов" в главе о "Поднятой целине" с безбоязненной ехидцей высказался: "Социалистический реализм - это не образец новой выкройки из журнала мод на 1932 год". (Писал и такое: "Политическая острота романа могла породить желание, чтобы этот роман был признан слабым".)
Один в поле не воин. Не сразу приходила мысль, что "Поднятая целина" никакая не агитка. Эту мысль стали исповедовать истинно авторитетные писатели: Александр Твардовский утверждал, что "Поднятая целина" в литературе - подлинное открытие деревни, охваченной классовой борьбой. Илья Эренбург писал, что роман стал для него знаком подлинного взлета советского искусства.
Да только не остановить обрушивающуюся на читателей лавину других оценок - плакатных, примитивно-однозначных, грубо-вульгарных, политизированных. Они приучали читателей верить, что роман-де пришелся ко двору, ко времени.
Сталин по-прежнему молчал. Ни единого слова о "Поднятой целине" он не скажет в печати за всю свою долгую жизнь. Как по выходе романа не стал взнуздывать злобную критику, так затем не стал противиться безудержному захваливанию.
Дополнение. Спал пыл первых впечатлений от романа, а его всё обязывают воспринимать по политическому барометру.
1948 год. Школьный учебник литературы: "Читатель понимает, что герои романа одушевлены идеями, которые всегда будут требовать от них того, чтобы они шли в передовых рядах, которые всегда будут звать…"
1970 год. Учебник литературы жестче прежнего политизирует роман: "В центре произведения стоят люди двух резко противоположных друг другу лагерей - лагеря социализма и лагеря помещичье-буржуазной, кулацкой контрреволюции".
1982 год. Новый учебник литературы, словно учебник политэкономии, внушает: "Писатель не ограничился социально-экономическим обоснованием целесообразности коллективизации…"
В годы перестройки произошла и перестройка в оценках романа. В 1988-м одна критикесса объявила роману - без всяких фактов и аргументов! - приговор в газете "Книжное обозрение": "Исключить "Поднятую целину" из школьных программ. Во имя наших детей!"
Как Шолохов относился к оценкам своих произведений? Редко когда вступал в открытый спор с критиками. Возможно, считал, что в драке нет умолоту. Зато вел открытую полемику с теми, с кем почему-то в нашей стране и до сих пор не принято спорить. В 1960 году при вручении Ленинской премии за "Поднятую целину" сказал зло: "Постоянная связь с читателями… Но с некоторыми из них я нахожусь в отношениях не то что неприязненных, но в отношениях - как бы это одним словом охарактеризовать - в отношениях с холодком. Требования к писателю предъявляются часто непомерные. Так, например, один читатель после выхода книги упрекает меня в том, что в "Юрии Милославском" автор сохранил героев, а Шолохов убил Нагульнова и Давыдова. "Что здесь общего с социалистическим реализмом?" - спрашивает он. Но слушаться таких советов нельзя".
ГОЛОДОМОР
Заступник за Дон. Арест прототипа Давыдова. Л. М. Каганович. Москва, Кремль, И. В. Сталину. Политическая близорукость. Вождь на Дону. Святотатство в 1993-м
Глава первая
1933: "…ВСЕ МЫ ОКАЗЫВАЕМСЯ КОНТРАМИ"
Небо над Доном будто застеклили - уже сколько недель оно, до боли в глазах ослепительное, без облачка, давит своей раскаленной неподвижностью…
Поля лишились жизни. Опростал их злой ветер-астраханец. Не родят они хлеборобам никакого хлебушка.
Речи Сталина и письма Шолохова
В 1933 году погибала Донщина. Рядом вымирали Кубань и южные земли Украины, а в противоположном направлении - Казахстан.
Голодомор… Так прозвали в народе это лютое нашествие смерти, и, как уже говорилось, не только по причине засухи, но и насильственного изъятия хлеба-хлебушка.
И поныне не сосчитаны кресты на погостах. В 1988 году в "Правде" было сообщено так: "Зимой 1932/33 года число жертв голода составило 3–4 миллиона человек". Щедры политики: разброс в счете - один миллион умерших!
С 1985 года, с начала перестройки, стало ничуть не опасным ниспровергать Сталина с незыблемого 30 лет пьедестала и уличать в ошибках и преступлениях.
Но Шолохов жил в сталинском времени.
Статьи, речи, доклады Сталина… В них наказ идти к светлому будущему. В газетах, в песнях, в кино начинается возбуждение всенародного энтузиазма. И в сочинениях почти всех писателей содержится полная поддержка такого курса.
Большинство верит Сталину, что нельзя и думать жить иначе, нежели так, как им указано. Строят социализм и идут ради него на героическое самопожертвование то добровольно, то по внушению, то по принуждению.
Начинается стремительная индустриализация, в фундамент которой брошена насильственная коллективизация. Многое эту жертву оправдывает. Еще живы в памяти жизнь беднейших народных слоев при царе и разруха после мировой и Гражданской войн. Такая память легко воспринимала призывы идти на самоограничения. А разве капиталистический Запад не хотел уничтожения единственной в мире социалистической страны? Боялись - панически! - иного выбора в развитии человечества. Это тоже воздействовало на чувства и настроения.
И тут голод-голодомор. Что Сталин думает о нем? Что - Шолохов?
Писатель, наверное, поразился - вождь как раз в январе 1933 года использовал пленум ЦК, чтобы заявить в своем докладе на весь мир: "В чем состоят основные результаты наших успехов? В охвате колхозным строительством и в уничтожении в связи с этим обнищания и пауперизма в деревне…"
Шолохов-то знал, какая жуткая нуждища уже успела воцариться по донским колхозам. Далеко, ах, как еще далеко до первой лебеды или щавеля. Он, ясное дело, внимательно читал Сталина. Стало быть, по-писательски тонко заметил то, что далеко не все замечали, ибо были заворожены откровениями про всеобщие трудности: отсталая экономика, "отсталых бьют" и прочая, прочая. Вождь умалчивал о том, как и чем человек живет: чем тревожится, чем заботится, в чем бедует, будто тем самым учил не обращать внимания на беды.
Кто же заявил - вслух и для всех! - о голодоморе? Шолохов в "Поднятой целине". Здесь обозначил первую чернинку антонова огня. Интересный прием - сообщить о надвигающейся беде Шолохов поручил Половцеву: "Нами получены достоверные сведения о том, что ЦК большевиков собирает среди хлеборобческого населения хлеб, якобы для колхозных посевов. На самом деле хлеб пойдет для продажи за границу, а хлеборобы, в том числе и колхозники, будут обречены на жестокий голод".
Сталин через три-четыре месяца начнет пресекать - решительнейше! - расползание сведений о голоде. За слово о голоде надлежит приговор - "контрреволюционная агитация". В романе меж тем говорится: "По хутору поползли слухи, что хлеб собирается для отправки за границу, что посева в этом году не будет".
Так что, увы, писатель ничего не преувеличил, не придумал. В те два голодных года за границу было продано 28 миллионов центнеров хлеба. На одну чашу весов брошена смертная судьба миллионов сограждан, на другую - добывание валюты для индустриализации страны.
Шолохов мог бы удовлетвориться тем, что роман чаянно или нечаянно, но предупреждал о трагедии. Надо привыкать: политические споры с властью с каждым годом все опаснее.