"Нет, так не годится!" - ответили отцу. И ученые мужи вынесли вердикт: "Было бы непозволительным, если бы устами врагов революции с экранов телевидения порочилось святое имя вождя Великого Октября".
Хорошенько искромсав, фильм выпустили. От первоначальной папиной идеи там почти ничего не осталось.
…Папе очень хотелось, чтобы в "Бриллиантах для диктатуры пролетариата", где Исаеву-Штирлицу чуть больше двадцати, сыграл сын Тихонова, копия старшего. Но что-то не сложилось у режиссера, и он взял Ивашова. Потом просил Тихонова сыграть 67-летнего Штирлица в "Бомбе для председателя", но тот не захотел гримироваться под старика. Так что сделать сериал по всем романам с одним актером не получилось, но папа надеялся, что когда-нибудь такой сериал снимут на телевидении. Он считал, что телефильму не нужны десятитысячные массовки, кони и автогонки. "Телевидение должно быть глаза в глаза и слово в слово. Главное - слово. Плюс хроникальный проезд по городу на машине, ночью. Плюс точная музыкальная фраза". Для отца классикой был фильм "Двенадцать рассерженных мужчин". Одна декорация, великие актеры, рапирность диалога, а в результате - нестареющая картина.
Фильм "Не самый удачный день", снятый по папиной повести "Дунечка и Никита", был любопытен тем, что прототипы в нем исполняли самих себя. Никиту играл молоденький Никита Сергеевич Михалков, к которому папа привязался, когда тот был девятилетним мальчиком. Тогда же разглядел недюжинный актерский талант и убедил Наталью Петровну, мечтавшую сделать из сына музыканта, что его путь - театр и кино. Дунечку сыграла маленькая Даша. Фильм рассказывал об одном дне молодого писателя, поссорившегося с женой, и о его юном свояке, взявшем на себя заботу о маленькой племяннице на время, пока родители помирятся. То есть, по сути дела, о нашей семье…
…Отец был легким в общении человеком, но в каких-то вопросах становился неумолим. К примеру, не терпел, когда режиссер переделывал его книгу. "Он не имеет права замахиваться на главное во мне - слово. Писателя определяет только слово, оно создает синтез образов, идейную конкретику вещи".
Семен Давидович Аранович, увы, рано ушедший, замечательно снял "Противостояние". Он последовал просьбе отца: много хроники и много диалогов, поэтому фильм удался. Потом решили снять картину по роману "Пресс-центр". В этой вещи папа исследовал взаимодействие финансового капитала и биржи с механикой политического переворота. Он попытался представить, к чему может привести вмешательство монополий США в дела зависящих от них стран. Книга заканчивалась вторжением в вымышленную страну американской пехоты 28 октября 1983 года (роман был написан в 82-м). А 26 октября 1983 года американцы действительно вошли в Гренаду. У папы, безусловно, был дар политического провидения.
Семен Давидович работал в паре с талантливым оператором Валерием Федосовым, мнением которого дорожил. То ли Федосову - человеку очень российскому - было "неуютно" снимать исключительно интриги иностранных секретных служб, то ли сам Аранович это надумал - не знаю, но сценарий он "разбавил" сценами жизни главного героя в российской деревне. Папа впал в транс. Он пытался урезонить Арановича, звонил к нему в Питер, писал письма, отправлял телеграммы - бесполезно. В результате получился не захватывающий боевик, а помесь ужа с ежом: тут и русская печка, и перестрелки в Латинской Америке, и поллитра, и политические аферы на том конце света. Уж насколько отец был незлобив, но в тот раз рассердился и с киношниками дело иметь зарекся. Хотя несколько лет спустя, основав газету "Совершенно секретно", мечтал о создании киностудии "МИГ" (Мужество и Геройство) с филиалом в Крыму. Планировал выпускать фильмы для детей по книгам Фенимора Купера, Марка Твена, Жюля Верна и Александра Дюма.
Помимо кино папа много работал и в театрах. Он написал пьесы "Дети отцов", "Шоссе на Большую Медведицу", "Особо опасная…", "Провокация", "Поиск 891", "Иди и не бойся".
Пьесы эти ставились в Вахтанговском театре, в "Современнике" у Г. Б. Волчек, у Спесивцева.
Больше всего папе нравилось работать с режиссером Борисом Гавриловичем Голубовским - веселым, энергичным, искрометным. Он поставил пьесу "Иди и не бойся" в театре им. Гоголя. С ее названием был связан смешной эпизод, о котором мне Борис Гаврилович недавно рассказал. Он сидел в театре на телефоне. Позвонил очередной зритель и спросил: "Какой у вас сегодня вечером идет спектакль?" - "Иди и не бойся", - любезно ответил Голубовский. "А почему это вы думаете, что я вас боюсь?!" - обиженно сказал зритель и бросил трубку. Но однажды все-таки эта пьеса наделала страху. В тот вечер не пришел один из исполнителей. (Папа называл это "птичьей болезнью" - перепил.) Что делать? Борис Гаврилович принял героическое решение сыграть за артиста. Ни свою жену, ни папу, сидевшего в зале, об этом не предупредил. Когда мрачно-сосредоточенный Голубовский, вспоминая слова роли, неожиданно появился на сцене, они в течение нескольких минут были в полной уверенности, что он вышел объявить о каком-то чрезвычайном событии или отмене спектакля. В антракте его отругали: "Боря, в следующий раз так не поступай. Мы же думали, что началась война!"
ОДИНОЧЕСТВО
Однажды, в очередной раз оказавшись на полярной станции, папа наткнулся, простите за прозаическую подробность, в уборной на разрозненные листочки английского или американского журнала. Он уже собирался использовать один из обрывков по назначению, как увидел на нем странные стихи. В переводе на русский они звучали примерно так:
Синее небо, высокое небо я вижу из моего окна.
Белые облака, быстрые облака я вижу из моего окна.
Зеленые деревья, ветвистые деревья я вижу из моего окна.
Любовь… Вы сказали "Любовь"? Ах да, любовь…
Очень мило - любовь… Почему бы и нет… любовь…
Эти стихи отца поразили, возмутили, заинтриговали и в то же время чем-то понравились, - наверное, холодным циничным рационализмом своим, которого он был полностью лишен. Ученые выяснили любопытную вещь про влюбленность - это, оказывается, сложный химический процесс в организме, создающий состояние эйфории и длящийся от силы три месяца.
Перечитывая отцовские письма маме, я понимаю, что если ученые и правы, то эйфория влюбленности сменилась у него нежностью, терпением и заботой.
Из письма маме в санаторий, середина 1960-х годов.
Ну что, дурачок? Каково? Я подумал, что это великое благо, что ты попала в этот санаторий. Будет время и поле для размышлений. Иногда это полезно. Тем более что ты, видимо, будешь общаться с самыми разными соседями - так что я даже доволен.
Как не стыдно дурачку, а? Неужели ж мне и дальше придется думать за кое-кого про то, что после ванн и грязей надо быть тепло одетым? Что западный Крым - холодный Крым? Что Саки - это не Коктебель. Это сумасшествие с тем, кто лучше напялит на себя хламиду - недостойно кое-кого, ибо этот кое-кто умен и вкусом одарен кое от кого, и сердцем и любовью кое к кому. Так хрен же с тем, кто и как из всяческих шмакодявок выглядит. Кое-кто может быть выше всех, поплевывая на хламиды всяческих Эллочек Щукиных. (Иносказательный язык Тура, надеюсь, тебе понятен?) Ты можешь хвастаться не покроем линии платья, но тем, что кое-кто тебя очень любит и считает самой красивой, умной и доброй. Коли спрашиваешь совета - выполняй, что советуют. Иначе - сугубо обидно. Я уже опускаю перечень соображений, которые вызываются получасовым стоянием у зеркала перед отъездом кое-куда.
(Я напустил столько тумана, что даже самый хитрый цензор ни хрена не поймет.) Надо очень думать друг о друге. Иначе - снова гипертония переваливает за 200 - начинается необратимая вторая и третья стадия. Необратимая. Это значит - пять-семь лет с периодическими больницами. Извини, что привожу эти выкладки - но страшно бывает за автора второго письма, которое вложено сюда же. И еще потому, что я тебя не просто люблю, я без тебя не могу. Как без Дуни. Поэтому когда кричу, исходя из себя - так это от того, что люблю, а меня не слушают, хочу добра, а мне огрызаются. Вот ведь какая непослушная наша вторая дочь, старшая, я имею в виду.
Ладно, может быть когда-нибудь наша старшая помудреет. Теперь с младшей: все в порядке, Дунечка сидит рядом и рисует тебе письмо. Переписывает его второй раз и рыдает, пропустив гласную. Она - прелесть.
Мама была красивой женщиной и хорошей хозяйкой. Она держала дом и принимала многочисленных, не всегда званных гостей. На Западе люди заходят на чашечку кофе, у нас не пригласить человека к столу - значит его обидеть, и мама проводила на кухне долгие часы. Готовка для нее была делом чести. Пирожки с мясом и капустой благоухали на весь поселок, в духовке жарился кусок мяса, нашпигованный чесноком, яблочные торты, посыпанные сахарной пудрой, остывали на окне, придавая ему вид витрины венской кондитерской. Мама уставала, но не сдавалась. "Каток, да не делай ты ничего этого, ради бога, - уговаривал ее папа, - брось что-нибудь на стол и все". А мама так не могла. В этом проявлялась их разность. Отец, поглощенный обдумыванием сюжета, часто и не замечал, что ест. Для мамы же изысканно накормить нас, папу, гостей было самым доступным способом выразить свою любовь. До замужества она готовила для братьев. Она и при нас часто с удовольствием помогала Татьяне Михалковой, делая пирожки для друзей Никиты Сергеевича. Когда я вспоминаю маму молодой, то неизменно вижу ее прислонившейся к кухонной стене и с лучезарной улыбкой наблюдающей, как мы уплетаем ее очередное кулинарное чудо. Съесть все - значило не только оценить ее талант, но и принять ее любовь.
Года за два до моего рождения у нее что-то случилось с позвоночником: проснувшись однажды утром, она не смогла подняться из-за страшной боли в спине. Врачи почесывали в затылках: налицо симптомы защемления нерва, на рентгеновских снимках - все в порядке, процедуры и массажи не помогают. Что делать? Предложили резать. Мама отказалась, кое-как подлечилась, но боли периодически возвращались. Когда она хворала, за готовку брался папа, давая ход своей неуемной фантазии. Поставив на огонь кастрюлю с мясом, швырял все специи, которые находил: лавровый лист, перец, карри, укроп, гвоздику и, по-моему, даже ваниль! Что удивительно, получалось вкусное и экзотичное блюдо…
Наутро после возлияний готовил кушанье, которое (свято в это верил) помогает при похмелье - клал в кастрюльку много сухого хлеба, куски старого сыра, заливал водой и кипятил. Получившееся варево нравилось и нам.
Несмотря на обострения болезни, мама пыталась выполнять многочисленные папины поручения. Уезжая в очередную командировку, он ей обычно оставлял их целый список.
Из письма мамы отцу, начало 1970-х годов.
Дорогой Юлиан Семенов!
Говоря откровенно, мы уже стали забывать, как ты выглядишь. Помним только, что был такой с бородой гражданин обаятельный. Посидишь еще там - так просто за своего не признаем. Смотри…
В отношении твоих дел.
В "Знамени" идет в 10-м номере, книга - в полном порядке. Запущена в производство. "Октябрь" - звонила в отдел прозы. Дама из отдела прозы любезно сообщила мне, что видимо - нет. И обещала после сегодняшнего совещания позвонить завтра и сказать, что руководство не решается опубликовать произведение моего супруга. О, Господи!
"Провокацию" - посылаю.
"Пароля" нет ни одного ненадписанного экземпляра. Есть только на даче, но мы не успели съездить. Девочки наши в полном порядке. Живем в Москве. Жарища. Но на даче оставаться боюсь, ибо было мне совсем даже плохо. К тому же надо ездить к Ларику на разные ультразвуки, ультраволны и прочие ультра. Он делает невозможное, пытаясь вернуть меня к жизни. Вчера достала какую-то чудодейственную мазилку, от которой дряхлые старцы разгибаются и прыгают, как горные козлы. Если она не поможет, можете сдать меня в утиль.
В субботу и воскресенье нас не будет - уедем на дачу. А в пятницу вечером или субботу утром будем ждать твоего звонка. Надо поговорить. Понял - нет?
Куда тебе такая пропасть деньжищ?
Лично от меня есть просьбишка. Как всегда. Парочку черненьких лифчиков, как в прошлый разочек, а? Убедительно прошу Вас. Обязательно привези что-нибудь для Багали. Какие-нибудь шерстяные чулки или любую ерундистику для старушек. Надо, Федя.
Вообще у нас все более ли менее в порядке. Миша помогает так, что мы не перестаем с Багалей удивляться ему. Бывают же такие! Когда будешь возвращаться - дай телеграмму - он встретит тебя.
Багалечка тебя целует, любит, скучает и все такое прочее. И я тоже. Очень рада была твоему письмецу, все ж таки дошло. Целуем. Звони обязательно.
…Мама мирилась и с папиными путешествиями, и его реактивностью, понимая, что живет с мужем в абсолютно разных скоростях. Она поняла это на второй год после свадьбы, поехав с ним за грибами. Они долго бродили по осеннему лесу, замечательно пахнувшему прелой листвой, и вышли на поляну, где мама нашла крепкий белый, рядом другой. "Юлька, остаемся, - здесь грибное место". - "Нет, Каток, - ответил папа, - я лучше похожу вокруг". Он обегал весь лес большими стремительными кругами, быстро набрав ведро сыроежек, подосиновиков и опят. У мамы, оставшейся на грибнице, красовалось в корзине два десятка белых. Оба были довольны. Каждый считал, что только он поступил правильно… А папа понял, что никогда его скорость не станет маминой еще раньше, до свадьбы. Он тогда купил мотоцикл, приехал к ней, счастливый, на Николину Гору и предложил сесть на багажник и покататься по песчаным дорожкам соснового бора. Она отказалась: боялась скорости, боялась показаться смешной, для нее всегда был важен несуществовавший для отца вопрос: "Что про меня подумают?"… Можно уничтожить в человеке личность, сломить его, но характер изменить нельзя. Родители были мягкими людьми и не хотели да и не могли ломать друг друга. Они старались подстроиться, притереться, надеясь в душе на чудо: "А вдруг Катенька станет дисциплинированной и собранной?", "А может, Юлик с годами успокоится?" Какое там! С годами отец задавал себе все более бешеный темп жизни. Встречи в издательствах, редакциях, на киностудиях, в театрах - часто у него параллельно выходил новый роман, ставилась пьеса и снимался фильм, постоянные командировки. Человек-оркестр, вулкан, ракета! За ним не поспевали ни мама, ни большинство окружающих. Он взрывался: "Мы все по-имперски неподвижны! В Америке в офисах висят таблички "Улыбайтесь и двигайтесь!" - "Smile and move!"". Отвергал библейское "В начале было слово": "Нет, в начале было дело. "Все вещи в труде!""
Из воспоминаний актера Льва Дурова.
Мое знакомство с Юлианом Семеновым не ограничивается рамкой фильма "Семнадцать мгновений весны". Я долго знал его заочно, ибо читал его произведения. Каждая книга Юлиана Семенова была бестселлером, таким литературным знаком своего времени, и знаком очень ярким. А сколько картин было снято по его сценариям! Потом пришло очное знакомство, множество совместных акций, смешных эпизодов, иногда странных, подчас нелепых, а в целом все это выросло в фигуру, которую я называл Фальстафом за жизненную неуемность. Когда коллега по артистическому и писательскому цеху Володя Кочан назвал меня перпетуум мобиле, то я мысленно переадресовал это "звание" Юлиану Семенову. Это был подлинный вечный двигатель, еще не созданный научной практикой, но воплощенный в человеке!
…Когда папа упрашивал маму забыть о кухне, он не лукавил. От природы прекрасно чувствуя слово, она абсолютно профессионально редактировала его первые романы. Видя этот талант, он надеялся, что она заразится литературным "вирусом" и станет переводчиком. Раз просто заставил перевести с подстрочника детскую книжку, но она сделанным не гордилась, а стыдилась. Однажды с интересом ее прочтя и лишь потом увидев мамину фамилию, я с восхищением спросила: "Неужели это ты перевела?!" - "Ах, брось, чепуха", - раздраженно отмахнулась мама и, взяв книжку у меня из рук, забросила на шкаф. Как она мне позднее объяснила, в издательстве ее попросили поговорить с Сергеем Владимировичем на предмет награждения автора: "Надо поддержать замечательного кавказского писателя. Вы - его переводчик, вам и карты в руки", - и это ее обидело. Но главная причина была в ее стеснительности и нежелании чего-то добиться. Не "заболев" литературой, маме все сложнее было принять одержимость отца. Только творческий человек может понять творца, и отличить злаки от плевел, и простить мелочи, и увидеть главное.
…Отец посвятил маме несколько произведений. Но только неопубликованный рассказ "Конец лета" наиболее точно передает его взгляд на семейную жизнь.
Отрывок из рассказа.
Я начал писать из-за тебя. Ты была тем подземным взрывом, который сделал потом очевидным мое искусство. Я очень тороплюсь, понимаешь? Мне надо успеть сделать все то, что я задумал. А я задумал многое. Когда есть дырка в легком - тогда очень торопишься. Я боюсь не успеть сделать, хотя где-то понимаю, что сделанное мною, в иной ситуации, даже не останется тенью на стене дома.
Легко понять теорему. Очень трудно понять себя. Надо отойти в сторону и взглянуть на себя глазами недруга. Или нет. Недруга - легко. Надо взглянуть на себя глазами школьного экзаменатора. Он и плохого ученика пропустить не должен, и в то же время процент успеваемости над ним довлеет. Чистой объективности среди людей нет. Каждая объективность рождена вопиющей субъективностью.
Тебе со мной день ото дня трудней. Женщина требует внимания. А если оно все в другом? Если оно все в отражении того, что было, и в устремлении понять то, что будет?
Наверное, надо жениться, когда уже стал КЕМ-ТО. Тогда женщина будет жить инертным отражением первого впечатления, чужих разговоров и шепота за спиной: "Как он талантлив!" Женщины честолюбивы.
Я очень люблю тебя. Я люблю тебя больше всех, не считая, конечно, моего дела. Это - эгоизм? Нет. По-моему, это творчество. Оно подмяло меня, оно делает со мной все, что хочет. Оно, не ты. Ты от меня - как ребро Адамово. А я - от него, и я - под ним. Нельзя восхищаться Екклесиастом и его великой мудростью только на словах. "Суета сует, все суета" - должно быть девизом для спутницы того, кто созидает.
Только чаще прощай меня.
Прощай меня всегда.
Мы все очень нуждаемся в прощении,
Потому что за утренним кофе
Мы говорим о гибели друга
И о самоубийстве Марлин.
"Свари мне овсянки".
"Ты знаешь, она отравилась".
"Да? Где подтяжки, я через полчаса улетаю".
Не надо. Не надо. Ну, здравствуй.
Я вроде б вернулся.
Но в пятницу я улетаю.
Пролетные гуси идут.
Я буду их ждать в камышах.
Как добытчик.
Сюжетов, и горя, и счастья.
Всем поровну. Всем понемногу.
Прощай.
Я наверно вернусь.
…Банальный вопрос: могут ли мужчина и женщина понять друг друга? Один психолог разработал простейшую теорию, по которой выходит - нет, ни за какие коврижки! Просто потому, что планета мужчин - Марс - война, действие, логика. Планета женщин - Венера - любовь, чувственность, мечты.