- Мы приехали к вам, - было видно, что Маркс поборол себя, - и выступаем перед вами - и Вейдемейер, и Энгельс, и я - как представители Союза коммунистов. В качестве таковых мы считаем нужным напомнить следующее. Германская революция, будучи частью общеевропейского движения, после подавления революции во Франции, после столь же печальных событий в других странах резко пошла на убыль. Но в первых числах этого месяца в немецких городах на востоке, западе и на юге одно за другим стали вспыхивать новые восстания. Они носят разрозненный характер, и именно поэтому некоторые из них уже подавлены…
- И в Дрездене, и в Дюссельдорфе, и в Эльберфельде, - вставил Циц.
- Да, именно так, - согласился Маркс. - Но пока не все потеряно. Революция еще жива в Бадене и Пфальце, где свергнута власть баварского короля. И если вы не хотите немедленной смерти революции и не хотите, чтобы у народа были отобраны последние клочки завоеванных им свобод, вам следует немедленно возглавить движение.
- Возглавить? - переспросили сразу два голоса.
- Да! - жестко сказал Маркс. - Именно возглавить.
- Позвольте, - откинулся в кресле тучноватый Хаген, - но мы и так стоим во главе движения за имперскую конституцию, нами самими же выдвинутую и утвержденную.
- Надо возглавить не словесно, господин Хаген, не с трибуны Собрания, не со страниц газет, а на деле, практически, организационно. Если вы и ваши коллеги по Собранию, то есть Собрание в целом, не сделаете это, то оно погибнет. Вейдемейер правильно говорил здесь, что из революции извлекают опыт не только революционеры, но и контрреволюционеры. Я хочу продолжить мысль моего друга: порой у меня складывается такое впечатление, что из нашей революции ее враги извлекли гораздо больше уроков, чем некоторые из нас.
Кто-то обиженно хмыкнул, кто-то передернул плечами.
- Я могу привести много фактов, говорящих об этом, но, может быть, вас убедит и один. Неужели в эти дни вам не приходит на ум судьба вашего берлинского коллеги - Национального собрания Пруссии? Оно так долго бездействовало, так завязло в словопрениях, что в конце концов полгода назад в Берлин вошли войска генерала Врангеля. Рабочие, собравшись у Собрания, готовы были за него сражаться, но депутаты не захотели, испугались использовать их боевой революционный пыл. Они не решились призвать народ к оружию, а ограничились призывом не платить правительственные налоги. Но это было уже тогда, когда правительство изгнало Национальное собрание из столицы, а вскоре оно его и вовсе прикрыло.
- Такую же судьбу вы пророчите и нам? - раздраженно спросил Циц.
- А какие основания у вас думать, что с вами обойдутся иначе? - усмехнулся Маркс.
- Мы не прусское Собрание, а общенемецкое!
- Ну и что? - сдерживая холодный гнев, спросил Маркс. - Да, вы общенемецкое, но у вас же нет ни войска, чтобы себя защитить, ни денег, чтобы хоть нанять для этой цели наемников. А генералов никогда не смущают вывески, когда они отдают команду "Огонь!".
- Конечно, все так и есть! - горячо воскликнул Трюцшлер. - Но именно поэтому - как мы можем возглавить движение?
- В этом все дело, - спокойно ответил Маркс, довольный тем, что наконец-то добрался до сути. - Проблема очень проста, но для своего решения требует энергии и бесстрашия. У вас нет своей вооруженной силы. Так надо обрести ее! Как? Призвать сюда, во Франкфурт, революционные армии Бадена и Пфальца. Власть не стоит ни гроша, если у нее нет своей вооруженной силы.
- А дальше?
- Вы станете реальным органом борьбы за конституцию, знаменем этой борьбы и ее штабом, и к вам присоединятся борцы в других краях Германии, где вполне вероятны новые восстания.
Маркс замолчал, и несколько секунд длилась напряженная тишина.
- Все это очень предположительно, - сказал наконец Франц Циц. - Это только ваша гипотеза.
- А вы хотели бы твердых гарантий? - язвительно вмешался хранивший до сих пор полное молчание Энгельс. - Политика вообще, а революции особенно, мало похожи на банк, выплачивающий твердые проценты на вложенный капитал.
- Спасибо за разъяснение, господин Энгельс, - Циц криво усмехнулся полными сытыми губами, - но я знал это еще лет двадцать пять тому назад, когда был несколько моложе, чем вы ныне.
Молодость Энгельса - тем более что он казался моложе своих лет, - как видно, смущала многих депутатов, а Цицу она просто не внушала доверия.
- А как вы это мыслите себе с чисто военной точки зрения? - спросил Трюцшлер, он был всего года на два старше Энгельса, и тот не казался ему юнцом, выскочкой.
- С военным аспектом вопроса вас как раз и намерен познакомить мой коллега, - сказал Маркс.
Энгельс встал, так он чувствовал себя лучше, удобнее.
- Господа, вы знаете, как и почему было подавлено июньское восстание в Париже…
- Еще бы не знать! - тут же подхватил Циц. - Восставших было тысяч сорок - сорок пять, а у генерала Кавеньяка - двести пятьдесят.
- Да, это одна из главных причин, - согласился Энгельс; он не любил, когда его перебивали, но тут надо было терпеть. - Но не единственная. История войн знает немало примеров, когда и при худшем соотношении сил меньшинство оказывало достойное сопротивление и даже одерживало победы.
- Например, триста воинов царя Леонида против полчищ персов! - насмешливо сказал Хаген.
- Есть примеры и посвежей, - невозмутимо продолжал Энгельс, - но рассмотрение их увело бы нас слишком далеко, а ведь мы, господин Хаген, не на уроке истории. У восставших парижан имелась весьма дельная военная голова - бывший офицер Керсози. Он учел опыт других восстаний и составил план, предусматривавший концентрическое наступление на ратушу, Бурбонский дворец и Тюильри четырьмя колоннами, которые должны были опираться на рабочие предместья. План получился толковый. Но его не удалось осуществить главным образом потому, что восставшие не смогли создать единого центра по руководству восстанием и отряды действовали разрозненно.
- А что произошло в Эльберфельде? Ведь вы только что оттуда, - сказал Трюцшлер.
- Да, в сущности, то же самое: отряды действовали разрозненно. Вы только посмотрите: кончалось восстание в Дрездене - начиналось в Дюссельдорфе, кончалось в Дюссельдорфе - начиналось в Эльберфельде… Если и теперь не возникнет единый центр, если вы не возглавите движение, то сперва будет подавлено восстание в Бадене, потом - в Пфальце или наоборот. А затем, впрочем, может быть, даже и до этого, покончат и с вами.
- И он о том же! - досадливо воскликнул кто-то.
- Конечно! - сразу отозвался Энгельс. - Как может быть иначе?
Энгельс опустился на стул. Опять воцарилась тягостная тишина. Она длилась дольше, чем в первый раз, нарушил ее снова Циц, он проговорил медленно, как бы раздумывая:
- Нет, господин Маркс и господин Энгельс, мы благодарим вас за приезд и благие побуждения, но - я надеюсь, мои коллеги разделяют мой взгляд - все, что вы сказали, все, к чему вы нас призывали, нам не подходит. Мы предпочитаем бороться иначе…
Энгельс нервно щелкнул пальцами по крышке стола. Маркс, опасаясь с его стороны резкой выходки, мягко положил левую руку на его рукав, а правую призывно вытянул в сторону говорившего:
- Но ведь вы же, господин Циц, и ваши коллеги по Собранию несете немалую моральную ответственность за начавшееся восстание, вы инспирировали его.
- То есть как? - опешил Циц. Его сытые губы от злости словно усохли. - Вы имеете в виду конституцию, которую мы приняли?
- Конечно, и конституцию, но не только. - Марксу этого не хотелось, но ход встречи вынуждал его прибегнуть к весьма рискованному доводу. - Вы все, господа, и устно в стенах Национального собрания, и в газетах многократно заявляли, что пойдете на любые жертвы ради имперской конституции, что готовы погибнуть вместе с Национальным собранием. Разве не так? - быстрым, цепким взглядом он пробежал по лицам депутатов.
Те молчали.
- Так! - с болью в голосе воскликнул Трюцшлер.
- И что же? - Огромным усилием воли Маркс сдерживал свое негодование, оно пробивалось только в дрожании его темных ресниц. - А то, что множество людей в разных концах Германии поверили вам, отнеслись к вашим обещаниям и призывам несколько серьезнее, чем вы рассчитывали. Точнее говоря, они отнеслись к ним вполне серьезно. Они взялись за оружие, они действительно готовы умереть с вами, но, оказывается, вы не собирались и не собираетесь умирать. Для вас все было лишь словесной игрой!
- Позвольте! - раздалось сразу несколько голосов. - Это уже…
- Господа, это только факт, - не дал перебить себя Маркс. - Разве, например, Фридрих Целль, адвокат из Трира, мой земляк, не ваш коллега по Национальному собранию? - Он расчетливо назвал отсутствующего Целля, а не кого-нибудь из сидящих здесь, хотя едва ли не каждый из них годился для этого места его речи. - Так вот, городской гласный Целль, как вы знаете, председательствовал на конгрессе представителей рейнских общинных советов, состоявшемся две недели тому назад в Кёльне. Этот конгресс принял весьма решительное постановление. Оно содержало призыв ко всем мужчинам, способным носить оружие, быть готовыми отстоять имперскую конституцию; и оно требовало отставки правительства Бранденбурга - Мантёйфеля в Берлине; оно даже угрожало отпадением Рейнской провинции от Пруссии, - и подо всем этим стояла подпись вашего собрата Фридриха Целля. Так или не так? - Маркс с такой яростью вперился в глаза Цица, что тот негодующе опустил их.
- Так, конечно так! - воскликнул Трюцшлер. - Все это святая правда.
- А где господин Целль сейчас? - как бы желая немедленно получить его, Маркс протянул растопыренную смуглую ладонь к депутатам.
- Мы не знаем. Он куда-то уехал, - попытался снебрежничать Хаген.
- Странная неосведомленность о своем коллеге! - иронически пожал плечами Маркс. - А вот мы располагаем достоверными сведениями о том, что Целль в качестве комиссара Франкфуртского имперского правительства отправился в Баден.
- Это действительно так, - вставил Вейдемейер.
- И как вы думаете, господа, чем он там занимается?
Все молчали, напряженно глядя на Маркса. Тот дал паузе созреть вполне и сорвал ее:
- Он призывает восставших к спокойствию - всех, и способных и неспособных носить оружие! Таким образом, в начале мая в Кёльне ваш коллега был пламенным революционером и звал за собой народ, а в середине мая в Карлсруэ он уже стоит поперек пути народа.
Депутаты зашевелились, зашептались, задвигали креслами. Молчавший до сих пор Шлёффель вдруг оживился:
- Доктор Маркс, а вы, лично вы, и господин Энгельс что намерены делать сейчас, в эти тревожные дни?
Маркс не успел открыть рта, как Вейдемейер выпалил:
- Они едут туда, где восстание. Энгельс уже принял участие в эльберфельдском восстании, и не его вина, что он не смог остаться там до конца. А теперь - Баден и Пфальц! Борьба против пруссаков и баварцев, соединившихся в едином союзе.
Энгельс движением руки остановил Вейдемейера и сказал:
- Да, господа, мы направляемся туда, чтобы разделить с восставшими их участь. У нас, как и у всех членов Союза коммунистов, слово не расходится с делом. Мы надеемся быть полезными там.
- А мы надеемся быть полезными здесь, - решительно сказал Циц, вставая. Встали и все остальные депутаты, кроме Трюцшлера. Маркс тоже встал. Он сделал два шага вперед, помолчал и решил бросить уже самый последний свой аргумент:
- Господин Циц, а вы не подумали о том, что ведь может случиться так, что баденские и пфальцские повстанческие армии явятся сюда, во Франкфурт, безо всякого зова, сами? Вы будете поставлены перед фактом. Какую тогда вы займете позицию? Что станете делать? И это может случиться буквально в ближайшие дни.
- Доктор Маркс, вы напомнили мне сейчас другого доктора - врача Франсуа Распайля. - Циц вкусно пожевал своими полными губами. - В прошлом году он потребовал от Временного правительства Франции немедленного провозглашения республики, пригрозив, что в противном случае через два часа он явится во главе двухсот тысяч демонстрантов.
- И он явился бы! - стукнул ладонью по столу Энгельс.
- Да, вероятно, - спокойно согласился Циц. - Именно поэтому его требование было выполнено досрочно. Это произошло двадцать пятого февраля. Но, господа, вы все помните, что случилось в середине мая, ровно год назад. Распайль и кое-кто еще оказались в тюрьме. Увы, это факт, которого невозможно отрицать…
- Ну, ну, господин Циц, - мрачновато усмехнулся Маркс, - смотрите, не ошибиться бы вам с вашими аналогиями и сравнениями. В области истории они всегда сомнительны.
Циц не хотел продолжать разговор, опасаясь его новых рискованных поворотов. Дабы хоть что-то произнести, он переспросил:
- Итак, вы едете туда, где восстание?
- Да! - резко ответил Энгельс, тоже вставая.
- Конечно, теперь, когда "Новая Рейнская газета" закрыта… - начал было Шлёффель.
Трюцшлер вскочил:
- Как вы смеете! Вы хотите сказать, что люди едут в район восстания только потому, что им больше нечего делать? Для развлечения? Для забавы?
- Господа, господа! - Маркс поднялся и примиряюще простер руки. Он еще надеялся если не сейчас, то хотя бы потом, позже все-таки извлечь некоторую пользу из левых депутатов, если, конечно, в скором времени Национальное собрание не будет разогнано. - Зачем такие страсти? Мы откровенно говорили, мы выяснили позиции, и уже в этом есть немалый смысл. Может быть, события ближайших дней еще заставят вас подумать о том, что мы тут вам говорили.
Начали раскланиваться. Прощание получилось сдержанным, даже холодным, даже неприязненным, несмотря на улыбки с обеих сторон.
Последним уходил Трюцшлер. В дверях он сказал:
- Господа, я был бы счастлив поехать с вами. Если найдете возможным взять меня, пожалуйста, сообщите.
- Благодарим вас за честный порыв, - дружески улыбнулся Маркс, - но в наши расчеты не входит увеличивать состав нашего легиона, - он шутливо ударил ладонью по груди себя и Энгельса. - Мы должны быть достаточно мобильны и оперативны.
- Жаль, - покачал головой Трюцшлер. - Во всяком случае, помните, что я всегда готов прийти вам на помощь.
- Спасибо.
Оставшись одни, все трое некоторое время молчали: Маркс и Энгельс ходили из угла в угол, Вейдемейер сидел за столиком. Вдруг Энгельс ударил кулаком в ладонь:
- Ах, как мне хотелось хоть кому-нибудь из них набить физиономию! Больше всех Цицу, конечно.
Маркс засмеялся:
- А меня, представь себе, больше всех злил почему-то Людвиг Симон, хотя он молчал, как рыба.
- Почему-то! - воскликнул Вейдемейер. - Ясно почему: он же, как и Целль, твой земляк - из Трира.
- Но я же этого не знал!
- Мало ли что! Видно, чувствовал.
- Боже мой, какое богатое разнообразие политических типов дал миру наш тихий славный Трир!
С кофейником и чашечками на подносе вошла Луиза.
- Господа, подкрепитесь.
- Очень кстати! - радостно потер руки Энгельс.
Все снова уселись за столик, взяли чашечки.
- Да, - задумчиво сказал Маркс, делая глоток, - следует со всей прямотой признать полный провал нашей миссии.
- А вежливости-то, вежливости-то сколько было потрачено! - вздохнул Энгельс.
- Ну, с твоей стороны особых затрат, кажется, не было, - улыбнулся Вейдемейер.
- Вот именно "кажется"! - подхватил Маркс. - Ты плохо знаешь Фридриха, и тебе трудно понять, сколько усилий стоило ему говорить с ними по-человечески.
- Иосиф, - вдруг переменил тему разговора Энгельс, - мне показалось, что скоро ты станешь счастливым отцом. Или я ошибаюсь?
- Нет, ты не ошибаешься.
- Ты подумай, Карл, что творится на белом свете! Кругом восстания, революции, Европа горит, а наши друзья обзаводятся потомством: ждет ребенка Даниельс, ждет Иосиф… Да ведь и ты тоже!
- Мне это нравится, - засмеялся Маркс. - Значит, коммунисты уверены в будущем.
- Молодцы! - Энгельс вскинул вверх чашечку, словно она была с вином.
- Как решили назвать? - спросил Маркс.
- Если мальчик, - счастливо улыбнулся Вейдемейер, - Отто, в честь шурина.
- Но он же насквозь пропитан мелкобуржуазно-утопической чепухой, и работать тебе с ним в газете трудно. - Энгельс поставил чашечку с легким стуком на стол. - В честь такого человека?
- Что делать! Жена настаивает, она любит брата.
- Конечно, с этим нельзя не считаться, - сказал Маркс. - Ну а если девочка?
- Тогда Лаура.
Маркс насторожился:
- А это в честь кого?
- У тебя есть Лаура, пусть будет и у меня.
- Ах, вот оно что! - Маркс сокрушенно покачал головой. - Так, может быть, всем членам Союза коммунистов следует называть своих дочерей Лаурами? А? Неплохо, правда? Встречает один член Союза другого и уж наверняка знает, что его дочь зовут Лаура. Какое удобство!
- Хотя нельзя не заметить, - вставил Энгельс, - что красочность мира от таких коммунистических действий несколько поблекла бы.
- Между прочим, дорогой Иосиф, - Маркс тоже допил кофе и поставил чашку на стол, - она блекнет уже и от того, что ты в своих статьях, которые я читал в вашей газете, слишком старательно следуешь моим стилистическим образцам. Ты об этом не думал?
- Но если это отличные образцы!
- Об имени Лаура можно сказать даже больше: оно прекрасно! Но все-таки я бы не хотел, чтобы и у тебя, и у Даниельса, и у Энгельса…
- Ты, вероятно, прав, - сказал Вейдемейер. - Но не думай, что я делаю это сознательно, просто так получается, из-под влияния твоего стиля выйти не так просто.
- И все-таки постарайся. Надо иметь свое лицо. Без этого нет писателя. Ну а с дочерью поступай, пожалуй, как хочешь, только не вздумай никому говорить, что назвал ее в честь моей дочери. Право, смешно.
Все встали из-за стола. Вошла снова Луиза и сказала, что минут через сорок будет обед.
- Итак, завтра едем дальше, в Карлсруэ, Фридрих.
- Да, - отозвался Энгельс. - И единственная благая весть, которую мы увозим из Франкфурта, это весть о том, что еще один член Союза коммунистов скоро станет папой.
- Это, конечно, немало, но хотелось бы большего.
У всех были дела, и время, оставшееся до обеда, каждый использовал по-своему. После обеда было, однако, решено не ждать до завтра, а ехать немедленно. Время и события торопили.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Карлсруэ, столица Бадена, находится километрах в ста тридцати к югу от Франкфурта-на-Майне. Расстояние невелико, но Маркс и Энгельс преодолевали его по частям, знакомясь в городах, через которые проезжали, с обстановкой. В Мангейме и Людвигсхафене они встретились с местными руководителями восстания. Картина, представившаяся им, была пестрой и в целом неутешительной. Всюду царили веселье, беспечность, бездеятельность. Двери трактиров почти не закрывались. Там много пили, много смеялись, много болтали о готовности умереть за конституцию, но почти ничего не делалось для укрепления обороны городов, для обучения новобранцев, для охраны железных дорог и других важных военных объектов.