Воплощение на практике операции "Истина" оказалось делом гораздо более трудным, чем предполагали ее разработчики. Войска медленно продвигались через поля, превратившиеся после проливных дождей в болота; танки вязли в дорожной грязи, а когда водой залило ключевую автомагистраль Неймеген Клеве, то на ней образовались гигантские пробки.
На южном направлении Симпсона тоже беспокоила вода, уровень которой непрерывно поднимался в реке Рур. Хотя инженеры заверили его, что это не связано с прорывом дамбы, все командиры корпусов под его командованием, за исключением одного, предлагали в срочном порядке отложить операцию "Граната". Симпсон пообещал дать ответ к четырем часам. Но ему предстояло принять трудное решение: успех уже начавшейся операции "Истина" во многом зависел от наступления его войск утром следующего дня. Существовала серьезная опасность, что передовые части форсируют Рур, а потом река разольется у них в тылу. Было почти четыре часа, когда ему сообщили, что вода в реке по-прежнему прибывает, хотя и медленно. Было ли это следствием естественного притока воды или вода поступала с плотины? Следует ли идти на рассчитанный риск? Карьера командующего могла рухнуть, если он отменит наступление, а Рур так и не выйдет из берегов. Симпсон сидел в одиночестве, погрузившись в тягостные думы. Ровно в четыре часа что-то подсказало ему, что он должен отложить наступление.
9-я дивизия Крейга до плотины дойти еще не успела. Немцы, медленно отступая, отдавали каждый метр земли с боем. Только в девять вечера, спустя несколько часов после принятия Симпсоном решения, первый батальон 309-го полка едва ли не на ощупь стал медленно продвигаться к самой большой плотине, сдерживавшей огромное количество воды. Батальон разделился на две части, одна из которых направилась на вершину дамбы, а вторая половина стала спускаться на нижний уровень - туда, где находилась электростанция.
В полночь под огнем противника подразделение саперов устремилось на вершину плотины в направлении туннеля для профилактических работ. Обнаружив, что водослив взорван и путь заблокирован, они спустились по крутому фасаду на 60 метров, чтобы добраться до нижнего выхода туннеля. Из этого также ничего не получилось. Немцы уже уничтожили машинное отделение электростанции и взорвали турбинный водовод. Поток воды устремился в Рур, он был настолько мощным, что мог затопить всю долину реки в течение двух недель.
Довольно странно, что те, кто так тщательно разрабатывал операцию "Истина", решающим моментом которой была операция "Граната", совершенно не предусмотрели очевидного, а именно того, что произошло. И вопрос был не в том, что солдаты Крейга не прибыли на рассвете - это было просто невозможно, - немцы сделали бы утром то же самое, что было сделано в сумерках. В результате 200 000 канадских, английских, валлийских и шотландских солдат увязли в грязи, едва не утопая в воде. Ответственность за это должны разделить многие, но в основном те, кто был наверху: Эйзенхауэр и Монтгомери, Маршалл и Брук.
Весь следующий день 10 февраля солдаты Хоррокса продолжали медленно продвигаться к передовым позициям противника. Хорроксу могли бы оказать помощь войска, задействованные в "Гранате", но Симпсон в наступление не переходил, а немецкие подкрепления, направленные на север, сделали жизнь войск, занятых в операции "Истина", просто невыносимой.
К этому моменту большая часть дороги Неймеген - Клеве оказалась под водой и четыре парома должны были переправлять основные части на передовую. В дополнение ко всему первый поток воды с плотины реки Рур не только переполнил ее берега, но направился в реку Маас, и через четыре часа Хорроксу предстояло пережить еще одну катастрофу - низменная часть ниже Рейхсвальда также оказалась затоплена.
Армия союзников, достигшая в тот день наилучших успехов, была остановлена по приказу, но не врагом. Брэдли позвонил Паттону и спросил его, когда можно переходить к обороне. Паттон гневно ответил, что он самый старый командующий по возрасту и имеет самый большой боевой опыт во всей армии, но он снимет с себя всю ответственность, если ему отдадут приказ перейти к обороне. Аргументы Брэдли только вызвали саркастический упрек Паттона, который сказал, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь из штабистов 12-й группы армий появлялся время от времени на фронте. Паттон считал, что Брэдли недостаточно упорно отстаивает свою позицию перед Эйзенхауэром.
Вскоре Брэдли позвонил снова. На этот раз то, что он сказал, вызвало у Паттона чувство странного удовлетворения. Брэдли доверительно сообщил, что "псевдонаступление" Монтгомери было самой большой ошибкой Эйзенхауэра. Он предсказывал, что оно скоро захлебнется, если еще не захлебнулось. Симпсон не последовал рекомендациям плана, и Брэдли считал, что теперь следует переходить к реализации первоначального плана, сторонником которого был Паттон. Согласно ему наступление должно было начаться, как только позволит погода
Но все это было только предположениями. Несмотря на трудности проведения операции "Истина" и задержку операции "Граната", Эйзенхауэр совсем не собирался менять свои планы. Монтгомери предстояло продолжать основное наступление через Рейн и далее на Берлин, в то время как Ходжес и Паттон должны были поддерживать его действиями своих войск.
Посол Гарриман встретился с Молотовым в Юсуповском дворце во второй половине дня, где ему передали перевод документа, содержавшего политические предпосылки вступления Советского Союза в войну против Японии. Сталин хотел сохранения статус-кво Внешней Монголии и. возвращения территорий, захваченных Японией в 1904 году, - в основном южной части Сахалина, Порт-Артура и порта Далянь (Дальний). Он также хотел получить контроль над КВЖД и Курильскими островами. В ответ Советский Союз готов был заключить пакт с Чан Кайши и объявить войну Японии.
Гарриман прочитал черновой вариант и сказал: "Я думаю, что президент, прежде чем согласиться, внесет три поправки. Далянь и Порт-Артур должны стать свободными портами, а КВЖД следует передать в управление совместной советско-китайской комиссии. Кроме того, я уверен, что президент сочтет нужным, чтобы вопросы, в которых заинтересован Китай, были согласованы с генералиссимусом Чан Кайши".
Сразу же по возвращении в "Ливадию" Гарриман показал советский проект документа президенту Рузвельту с изменениями, которые он внес сам. Рузвельт одобрил их и попросил Гарримана передать документ Молотову, уверенный в том, что это наилучший вариант для Америки. Руководители Объединенного комитета начальников штабов настаивали на том, чтобы Россия вступила в войну в основном для уничтожения 700-тысячной японской Квантунской армии в Манчжурии. Маршалл считал, что в войне против этой армии без помощи русских погибли бы сотни тысяч американских парней. Однако несколько офицеров военно-морской разведки полагали, что Квантунская армия существует только на бумаге, поскольку многие ее части перебросили на другие участки, но на мнение этих экспертов не обратили внимания - хотя они были правы, - и 10 февраля Рузвельт предпринял шаги, которые предпринял бы любой, обладающий такой информацией.
После ухода Гарримана Рузвельта вкатили в зал на седьмое пленарное заседание - этому заседанию предстояло определить успех или провал всей конференции. Участники собирались решить вопрос о репарациях с Германии, определить границы оккупационных зон и судьбу Франции и Польши, участь которой определяла будущее других освобожденных наций восточной Европы.
Рузвельт находился на своем месте ровно в четыре часа, сидя спиной к большому камину. Черчилль прибыл запыхавшись. Он извинился перед Рузвельтом за опоздание и затем, понизив голос, загадочно заявил: "Кажется, мне удалось несколько исправить ситуацию". После этого премьер-министр ушел, не сообщив, что Сталин дал неофициальное согласие на новую формулировку по вопросу выборов в Польше.
Когда в зал вошел Сталин, то он также извинился перед президентом США. Заседание открыл Иден, начав с отчета о ходе конференции. Он объявил, что министры иностранных дел пришли к соглашению по поводу будущего правительства Польши в соответствии со следующей новой формулой: "Новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения ее Красной Армией. Это требует создания Временного Польского правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше, до недавнего освобождения западной части Польши. Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы…
Это Временное Польское Правительство Национального Единства должно принять обязательство провести свободные и ничем не воспрепятствованные выборы как можно скорее на основе всеобщего избирательного права при тайном голосовании…"
Рузвельт передал копию Лейхи. Адмирал читал и хмурился. Закончив, он отдал документ и сказал: "Господин президент, все здесь настолько расплывчато, что русские могут использовать этот документ от Ялты до Вашингтона, формально не нарушая его".
"Я знаю, Билл, - ответил пониженным тоном Рузвельт. - Я знаю это. Но это лучшее, что я могу сделать для Польши в данный момент".
Когда Черчилль стал говорить о том, что нигде не упоминается о границах, Гопкинс передал Рузвельту записку: "Господин президент,
Я считаю, что Сталину нужно дать ясно понять, что Вы поддерживаете сохранение восточной границы, но в коммюнике следует отметить лишь общие заявления, в которых будет говориться о существенных изменениях границ. Было бы неплохо передать выработку конкретных заявлений министрам иностранных дел.
Гарри".
Речь шла о коммюнике, которое Большая Тройка должна была выпустить после окончания конференции, в котором должны были быть обнародованы ее решения.
"Мне кажется, мы не должны делать никаких упоминаний о границах", перебил Черчилля, Рузвельт, игнорируя записку Гопкинса.
"Необходимо сказать хоть что-то", - подчеркнул Сталин.
Впервые Черчилль и Сталин выражали одну и ту же точку зрения. Премьер-министр сказал, что решение о границах Польши просто должно быть в итоговом документе.
Рузвельт выразил свое несогласие. "Я не имею права подписать соглашение о границах в данный момент.
Это должно быть сделано позже Сенатом. Пусть премьер-министр сделает по возвращении публичное заявление, если это необходимо".
Молотов даже слегка вздрогнул. "Я думаю, что было бы хорошо включить что-нибудь в соглашение, подписываемое тремя лидерами, по поводу восточной границы, - сказал он негромким голосом. - Можно было бы сказать, что линия Керзона является общеприемлемой для всех участников… Я согласен с тем, что следует что-то сказать и о западной границе".
- Мы должны сделать какое-то заявление, - повторил Черчилль.
- Да, но не такое конкретное, если хотите, - сказал комиссар иностранных дел.
- Следует сказать, что Польша должна получить компенсацию на западе.
- Очень хорошо, - одобрил Молотов. Неожиданно Рузвельт поднял новый вопрос, и это вызвало сенсацию.
- Я хотел бы сказать, что я передумал относительно французов и их положения в Контрольном Совете по Германии. Чем больше я об этом думаю, тем больше я считаю, что премьер-министр прав.
Так Рузвельт пришел к выводу, что Франция должна иметь свою оккупационную зону. Не успел Стеттиниус оправиться от удивления, как ему пришлось еще больше удивиться, когда Сталин выразил свое согласие. Такой поворот событий был подготовлен за кулисами. Гопкинс убедил Рузвельта, что будет разумно предоставить Франции оккупационную зону, а затем президент через Гарримана передал Сталину, что он изменил свою точку зрения. Сталин сразу же ответил, что соглашается с президентом.
Черчилль ликовал так же, как накануне ликовал президент Рузвельт.
- Разумеется, Франция может заявить, что не будет присоединяться к Декларации и сохранит свои права на будущее, - со строгим выражением лица сказал Черчилль.
Все рассмеялись.
- Мы должны принять это во внимание, - лукаво ухмыляясь, добавил Черчилль.
Даже хмурый Молотов подыграл Черчиллю.
- Мы должны быть готовы получить жесткий ответ, - сказал он.
Дружеское веселье прекратилось так же неожиданно, как и началось, когда Черчилль вернулся к вопросу о репарациях. Он считал, что 20 миллиардов долларов, половина из которых должна быть выплачена России, смешная сумма, но высказался об этом более деликатно.
- Наше правительство поручило нам не упоминать конкретные цифры, сказал он. - Пусть Московская Комиссия (по репарациям) сделает это.
Сталин ожидал такого ответа от Черчилля и не проявил никаких эмоций, но искренне обиделся, когда Рузвельт заметил, что также опасается упоминать конкретные суммы, поскольку это заставит многих американцев думать о репарациях только в долларовом выражении.
Сталин что-то сердито прошептал Андрею Громыко, тот кивнул головой и подошел к Гопкинсу. После короткого замешательства Гопкинс быстро написал записку, в которой говорилось: "Господин президент,
Громыко только что сообщил мне, что, по мнению маршала, Вы не поддержали Эда в вопросе о репарациях и, таким образом, стали на сторону британцев. Его такая ситуация беспокоит. Может, стоит поговорить с ним об этом позднее.
Гарри".
Сталин возбужденно заметил: "Думаю, мы можем быть абсолютно откровенны". Затем более громко и требовательно сказал, что никакие товары, вывозимые из Германии, не компенсируют огромные потери Советского Союза.
- Американцы уже согласились взять за основу двадцать миллионов долларов! - сказал возбужденно Сталин, даже не заметив, что оговорился. Означают ли ваши слова, что американская сторона отзывает свое согласие?
Сталин посмотрел на Рузвельта с обиженным и оскорбленным видом.
Рузвельт быстро отказался от своих слов. Ему меньше всего хотелось жестких споров по вопросу, который он считал относительно незначительным. Его беспокоило только одно слово, и он сказал:
- Для очень многих людей слово "репарации" означает "деньги".
- Мы можем употребить другое слово, - пошел на уступку Сталин, впервые за все время заседаний поднимаясь с кресла. - Три правительства соглашаются в том, что Германия должна возместить товарами ущерб, причиненный союзникам в ходе войны!
Если Рузвельт чувствовал себя спокойно, то Черчилль находился совсем в другом настроении.
- Мы не можем привязывать себя к цифре в 20 миллиардов долларов либо к какой-либо другой цифре до тех пор, пока Комиссия (по репарациям) не изучит этот вопрос, - сказал Черчилль.
Он продолжал спор с таким пылом и красноречием, что Стеттиниус записал в своем блокноте: "из уст Черчилля, как журчащий поток воды, льются великолепные фразы, которые всегда приятно слушать".
Однако на Сталина слова Черчилля произвели противоположный эффект.
"Если британцы не хотят, чтобы русские получили репарации, - сказал он, сопровождая свою речь выразительными жестами, - то они должны сказать об этом прямо". Сталин тяжело опустился в кресло, всем своим видом выражая негодование.
Черчилль открыто обиделся на инсинуации, и Сталин снова встал, явно собираясь сказать что-то столь же резкое. В этот момент вниманием присутствующих завладел Рузвельт, который произнес примиряющую фразу:
- Я предлагаю передать этот вопрос на рассмотрение Комиссии в Москве.
Несколько успокоившись, Сталин сел и предоставил слово Молотову.
- Единственные разногласия, возникающие между делегацией США и Советского Союза, с одной стороны, - спокойно заявил он, - и британской делегацией с другой стороны, заключаются в сумме репараций.
Сталин явно почувствовал облегчение. Искусная формулировка сделала Рузвельта его сторонником в споре с Черчиллем.
- Правильно это или нет, но британское правительство полагает, что даже упоминание конкретной суммы как основы обсуждения, наложит на него определенные обязательства, - сказал Иден примиряющим тоном и предложил, чтобы Комиссия по репарациям изучила документ, подготовленный тремя министрами иностранных дел.
К Сталину полностью вернулось его самообладание.
- Я предлагаю, во-первых, чтобы трое глав правительств пришли к единому соглашению о том, что Германия должна выплатить компенсацию товарами за ущерб, причиненный во время войны, - сказал он. - Во-вторых, главы правительств должны договориться, что Германия должна заплатить за ущерб странам-союзникам. И, в-третьих, Комиссии по репарациям в Москве дается задание рассмотреть конкретную сумму выплачиваемых репараций.
Сталин повернулся к Черчиллю и добавил:
- Мы представим Комиссии свои цифры, а вы свои.
- Я согласен, - сказал Черчилль. - А какова позиция Соединенных Штатов?
- Ответ простой, - ответил Рузвельт, явно довольный исходом споров. Судья Рузвельт утверждает такое решение, и документ считается принятым.
Был сделан перерыв, и все отправились пить горячий чай в больших стаканах. Для американцев чай был подан в серебряных подстаканниках. Небольшая размолвка между Сталиным и Рузвельтом очевидно беспокоила маршала, и он, отведя Гарримана в сторону, сказал, что хотел бы пойти с президентом на компромисс по поводу вступления Советского Союза в войну против Японии.
- Я предлагаю объявить Далянь свободным портом под международным контролем, но совсем другое дело Порт-Артур. Он должен стать советской военно-морской базой и, следовательно, нам потребуется его аренда.
- Почему бы вам немедленно не решить этот вопрос с президентом? предложил Гарриман, и вскоре Сталин и Рузвельт стали разговаривать шепотом. Между ними было достигнуто полное согласие. Когда участники конференции вернулись на пленарное заседание, то всеобщее облегчение, связанное с тем, что удалось избежать большого раскола, вылилось в шутливое настроение.
Наконец заседание продолжилось, и участники стали обсуждать самый важный вопрос повестки дня: выработку заявление о позиции Большой Тройки касательно Польши, которое должно было появиться в коммюнике после конференции. Гопкинс, обеспокоенный тем, что Рузвельт свяжет США договором, которым будут устанавливаться новые границы Польши, написал записку следующего содержания: "Господин президент,
У Вас могут быть неприятности, связанные с Вашими полномочиями и реакцией Сената.
Гарри".
Прочитав записку, Рузвельт предложил перефразировать формулировку заявления таким образом, чтобы оно не нарушало Конституции США.
После этого был быстро разработан новый проект документа, который тут же был зачитан: "Главы Трех Правительств считают, что восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлениями от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши. Главы Трех Правительств признают, что Польша должна получить существенные приращения территории на севере и на западе. Они считают, что по вопросу о размере этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение Временного Правительства Национального Единства и что вслед за тем окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции".
Гопкинс передал президенту последнюю записку: "Господин президент,
Я думаю, что после завершения обсуждения должна быть поставлена точка.
Гарри".
Пока Рузвельт читал записку, Молотов предложил, чтобы ко второму предложению была добавлена фраза "с возвращением Польше ее исторических границ в Восточной Пруссии и на Одере".
- Когда эти земли принадлежали Польше? - спросил Рузвельт.
- Очень давно.