Знакомый, которому я позвонил, оказался "воротилой". Он занимался буквально всем: принимал ставки, торговал наркотиками, был сутенером и скупал краденое у известных воров. У него были такие связи, что я поверить не мог. Он предложил пристроить меня к какому-нибудь из этих "дел". Восемь лет назад я бы согласился, не задумываясь, но сейчас я был полон решимости жить честно и дать себе шанс. Не хочу сказать, что исправился настолько, что был готов отказаться от косячка или от амуров с несколькими девушками одновременно. Но в то же время я не хотел возвращаться к воровству и прочим делам, из-за чего мог снова загреметь в тюрьму. Зато я согласился пойти на прослушивание, которое приятель пообещал устроить мне в ночном клубе у своего друга в районе Норт-Бич. Во время прослушивания я держался молодцом, стараясь вести себя спокойно, без лишней суеты. Я перебирал струны своей гитары и напевал песни, популярные в пятидесятых. Прослушав меня, владелец клуба быстро пробарабанил пальцами какую-то мелодию по стойке бара и сказал: "Слушай, приятель, у тебя есть способности, и играешь ты хорошо, но ты отстаешь на десять лет. Знаешь, музыка сейчас такая, - и он простучал мотив пальцами, - па-па-па-па, а не да-а-а, да-а-а. Вали отсюда, разучи репертуар поновее, а потом заходи". Мужик даже не понял, насколько он был прав, сказав, что я опоздал лет на десять. И это касалось не только музыки.
До того как я оказался в тюрьме в 1960 году, я неплохо ориентировался на улице и, хотя знал, что не достиг больших высот в том, чем пытался заниматься, все же считал, что боек на язык и знаю, что где почем. Обитатели тюрьмы всегда в курсе, что происходит на воле, но вот, черт, в вещах, творившихся во Фриско сейчас, восемь лет спустя, я был полным профаном, чувствовал себя извозчиком, пытавшимся угнаться за реактивным самолетом. Чтобы раздобыть пакетик травы в пятидесятых, надо было позвонить нужному человеку, а то и двум и к тому же быть очень осторожным с этими людьми. Если парень хотел снять девочку, он водил ее в ресторан несколько раз, прежде чем получал право поцеловать ее на прощание. Теперь люди стали все делать быстро: темп жизни ускорился - вместе с музыкой, и было похоже, что все вокруг охотно подстраиваются под этот новый темп. Хорошенькие девчушки бродили повсюду без трусиков или лифчиков и просили секса. Марихуану и галлюциногены предлагали прямо на улице. Это был другой, непривычный для меня мир, и мне казалось, что он слишком хорош, чтобы быть правдой. Новый мир был мечтой заключенного, и, просидев взаперти целых семь лет, я не отшатнулся от него. Я стал частью этого мира и его поколения.
Винсент Бульози, обвинитель у меня на суде и один из авторов книги "Helter Skelter", заставил людей поверить, что, освободившись из тюрьмы, я, не жалея сил, стал развращать нашу молодежь. Эй, да эти детишки сами знали все на свете и все попробовали! По сравнению с ними я был младенцем! Я спал в парке и называл его своим домом. Я чистил обувь, чтобы заработать деньги на еду, пока пятнадцатилетний пацан не вытащил меня. Я видел его несколько раз, когда ловил желающих почистить обувь. Однажды я спросил его, мол, почему ты не в школе, приятель? Он ответил, что не ходит в школу. Ладно, тогда где ты работаешь - был мой следующий вопрос.
- Работаю? Да из какой глуши ты взялся? Я не работаю, - с негодованием ответил паренек.
- Слушай, если ты не учишься и не работаешь, как же ты живешь?
- Ты что, коп? - спросил мальчишка.
- Черт, нет, я не из полиции. На самом деле я только что вышел из тюрьмы и словно какой-то чужак в незнакомой стране.
В тот день пятнадцатилетний парень угостил меня обедом, и мы рассказали друг другу о себе. Вдвое младше меня, он был учителем, а я его учеником. Он сбежал из дома полтора года назад. На второй неделе после побега его нашли и вернули родителям. Еще через неделю отчим вышвырнул его из дома сам. С тех пор парень был сам по себе. Он оказался одним из самых ловких попрошаек, каких мне приходилось видеть за работой. Хотя чаще всего он ночевал в парке, он знал немало притонов, и везде его принимали. Кроме попрошайничества и несерьезного воровства, паренек приторговывал травкой и кислотой, работая на пару мелких дилеров в районе Хэйт-Эшбери. Он устроил мне экскурсию по окрестностям и отправил в первый кислотный трип.
В тот вечер, когда я закинулся первой в жизни таблеткой, в зале Avalon выступали Grateful Dead. Даже без кислоты их выступление было бы для меня полным улетом. Светомузыка мерцала и вспыхивала разноцветьем огней. Народ был одет в странную одежду, словно пришел на маскарад. Ничем не сдерживаемая игра музыкантов просто свела меня с ума. И хотя я никогда не танцевал под такую музыку, я видел, что она была одним сплошным движением, и все вокруг делали, что хотели. Казалось, у музыки не было какой-то четкой направленности, но она приводила слушателей и танцующих в состояние помешательства. Я сам не понял, как оказался на танц-танцполеи подстроился под ритм Grateful Dead. Я был ничем не скован и чувствовал себя абсолютно свободно. На меня обращали внимание и аплодировали другие участники дискотеки. Кислота, музыка, раскрепощенность открыли для меня новый мир. Я словно заново родился. В конце концов в середине своего очередного танца я вырубился и свалился на пол.
На следующее утро я очнулся в какой-то комнате. Там было несколько человек. Пятнадцатилетний друг позаботился обо мне. Люди из клуба, где я отрубился, были самые разные - и молодые, и не очень, и женщины, и мужчины. Все были добры ко мне, и никто не допытывался, кто я такой и откуда взялся. Каждый просто занимался своим делом и никому не мешал. Я стал одним из них - я не задавал вопросов, и меня ни о чем не спрашивали. Я просто был там, меня приняли. Добро пожаловать в мир.
Со своей гитарой, голосом, сочинительством песен и бездомностью я попал по адресу. Я был одним из тысяч людей, называвших своим домом любое место, где бы они ни оказывались. Мои волосы отросли длиннее обычного. Я везде таскал с собой гитару. Я играл на улице, на аллеях, в домах и в студенческих общежитиях. Играя где-нибудь на улице, я мог заработать себе на кусок хлеба на день, но играл и пел я не по этой причине. Музыка - это общение, благодаря музыке появляются друзья и приходит признание. Прошлое не имело смысла, о будущем никто не думал, было лишь "здесь и сейчас". Я играл для себя и для всех, кто хотел меня слушать. Ко мне мог присоединиться кто-нибудь еще, или я мог подпеть кому-то другому. Музыка была нашим общим делом и связывала нас. Двери были открыты - не для прибыльных возможностей или достижения успеха в мире музыки, а для дружеских связей и новых впечатлений. Когда нужны были деньги, я шел с гитарой в какой-нибудь бар. Я заглядывал туда: если в баре было полно народа, а музыки не было вообще, то я подходил к бармену и интересовался, могу ли я спеть здесь пару-другую песен. Бывало такое, что бармен отказывал мне и велел идти восвояси. Если мне давали "добро", то я играл и пел за чаевые. Если никто не раскошеливался, я переставал играть и самым громким своим голосом говорил на весь бар: "Я только что из тюрьмы, и мы с двумя приятелями пришли сюда, чтобы ограбить это местечко. Я уломал партнеров, чтобы они разрешили мне попробовать заработать немного денег честным путем, без грабежа. И теперь, если кто-нибудь из вас, уродов, не положит хотя бы несколько баксов в мою пустую шляпу, то я уже ни за что не отвечаю: понятия не имею, сколько еще выдержат мои приятели и не зайдут вон в ту дверь со своими дробовиками". Все как по команде смотрели на дверь, не понимая до конца, шучу я или нет. Как ни странно, но мои слова действовали на людей. Благодаря этой выходке я довольно неплохо зарабатывал. Я не крал, не торговал наркотой и не делал ничего такого, что было чревато новым сроком. Может, я и покуривал травку, да и таблетку-другую мог проглотить, но зато я не был дилером или грабителем.
И я не занимался сексом с теми самыми девчонками, о которых упомянул раньше. Я прекрасно знал, чего им надо, и пускал слюни каждый раз, когда оказывался рядом с какой-ни-будь из них. Можно подумать, что я не терял времени даром и засаживал всем девушкам подряд. Но все было не так. Может быть, я был чересчур голоден и испытывал слишком сильное желание. На самом деле прошло немало дней после моего выхода из тюрьмы, прежде чем я первый раз переспал с женщиной. Причем не с одной из милых малюток-хиппи, помешавшихся на свободной любви, а с какой-то дамочкой лет так за сорок, подцепившей меня за выпивку. Несмотря на полученное удовольствие, лучше бы я бродил по улицам в поисках подходящего места, чтобы сыграть, или подрочил бы, отдавшись своему воображению.
С молоденькой милашкой я впервые переспал одним дождливым вечером во Фриско. Из-за дождя ночевка под открытым небом отменялась. Я нашел укромный уголок, где было сухо, устроившись в нише жилого дома, и от всей души надеялся, что меня никто не потревожит хотя бы несколько часов, и я спокойно посплю. Я уже раскатал свой спальник и хотел залезть в него, как увидел девушку с гитарой - она зашла в нишу, прячась от ливня. Она была одета явно не по погоде и промокла до костей. От холода у нее дрожали губы и зуб на зуб не попадал. Я действовал не из благородства или потому что захотел ее. Это было вполне естественное желание - помочь продрогшему и промокшему человеку, нуждавшемуся в тепле и возможности обсохнуть. Так что я сказал девушке: "Эй, снимай свою одежду и забирайся в спальник, здесь тепло". Что она и сделала. Я выжал мокрую одежду и повесил ее сушиться на дверной ручке, а потом съежился себе в углу, обхватив руками колени, чтобы было теплее. Она выглянула из спальника и спросила: "Ты что, не собираешься залезать?" Ей не пришлось просить меня дважды. Через двадцать минут мы были мокрыми уже не от дождя, а от по-га. И заодно согрелись. Малышка сидела на кислоте и была вовсе не так уж симпатична, но она стала для меня финальным приветствием от Хэйт-Эшбери. О любви речь не шла, и я даже не помню, как ее звали. Любовь и подлинное наслаждение ждали меня впереди.
Какое-то время я оставался в Хэйте. Не могу сказать, что жил там по определенному адресу, зато чувствовал себя как дома. Я никогда не снимал комнату или квартиру. Какой-ни-будь притон, любая свободная комната, задний двор дома моего нового приятеля или парк служили мне местом ночлега. Когда меня приглашали на квартиру, я как следует отмывался. Местный народ был как одна большая семья. Если обычную семью связывают узы крови и наследственность, то жителей Хэйта объединяла принадлежность к неформальной культуре и соответствующему образу жизни, а также недовольство правительством и обществом. Здесь каждый занимался своим делом и не возражал, чтобы кто-то другой тоже делал что-то свое. Вместе с бедными богачи носили потрепанную одежду и барахло из секонд-хэнда или что-то пошитое дома. Оккультисты действовали почти так же открыто, как и те, кто исповедовал приемлемую для общества религию. Католик или протестант могли появиться в Хэйте и, быть может, остаться здесь наравне с буддистом или атеистом. Поклонение сатане, колдовство, сексуальные оргии и извращения были для Хэйта обычным повседневным явлением. Какие-нибудь люди могли прослезиться по поводу крошечной раны у животного, хотя накануне они же могли участвовать в странном ритуале с кровопусканием.
Я слышал, что свою репутацию район Хэйт-Эшбери приобрел благодаря хиппи, пропагандировавшим всеобщую любовь и мир. Кого-то из "детей цветов" здесь еще можно было встретить, но представления о Хэйт-Эшбери начали меняться в худшую сторону задолго до появления там Чарльза Мэнсона. Я лишь занимался сексом и принимал галлюциногены - больше я никак не изменял себе сознание и не принимал участия в ритуалах. Не ходил я и на акции протеста против войны во Вьетнаме. Приближаясь к маршировавшим или митинговавшим перед каким-либо зданием, я наполовину всерьез спрашивал: "Что за война? Черт, я просидел десять лет, так разве сейчас идет война?" Участники акции протеста смотрели на меня, как на идиота, и продолжали протестовать дальше.
Я наблюдал за всем происходящим с живейшим интересом, но в тот момент мне не хотелось кем-то управлять или подчиняться кому-то. Моей целью была свобода!
В Беркли и Калифорнийском университете царила похожая атмосфера, проникнутая духом свободы, так что иногда я забрасывал гитару за плечо и ехал автостопом в университетский кампус, чтобы провести на том берегу залива денек или два. Иной раз я присоединялся к другим музыкантам, игравшим где-нибудь на углу или на обширных газонах кампуса. Чаще всего я просто подыскивал себе спокойное местечко на лужайке и пел что-нибудь свое. Студенты и прохожие останавливались послушать меня, отпускали комментарии к текстам и порой хвалили музыку. Мне нравилось это. Я завел много друзей и гордился своим успехом и признанием.
Однажды, когда я был на территории кампуса и спокойно перебирал гитарные струны, напевая без слов под музыку, ко мне подбежала собака и начала что-то нюхать у меня под ногами. Только я отвел ногу, словно собираясь ударить животное, как тут раздался незнакомый голос: "Не трогай мою собаку". Я и не собирался трогать щенка, но, увидев неподдельную тревогу на лице девушки, разыграл ее, велев убрать от меня эту уродскую собаку, в противном случае пообещав дать псине пинка под зад. Худая, рыжеволосая, прямолинейная. Красавицей она не была, но, заступаясь за своего питомца, прямо преобразилась.
Ее звали Мэри Бруннер. Она работала в университетской библиотеке. Я дразнил ее и угрожал все больше, видя, как девушка сердится. Через несколько минут она поняла, что я забавлялся, и посмеялась над собой. Потом она прошлась по мне, сказав, что мне надо поработать над вокалом, а то я говорю так, словно сидел в тюрьме. Улыбнувшись, я похвалил ее за сообразительность и, надеясь шокировать, подтвердил, что действительно недавно освободился. Девушка не выразила никаких эмоций, лишь спокойно заметила: "Вот это да, спорю, ты рад, что выбрался оттуда". Наше знакомство началось с легкого вызова друг другу, но общение наладилось, и оказалось, что нам легко вдвоем. Мэри недавно окончила университет в Висконсине и переехала в Калифорнию, чтобы, по ее словам, "раздвинуть собственный горизонт". Ей было двадцать три года, жила она одна, и у нее пока было не так много друзей здесь, на Западном побережье.
Не без моей подачи Мэри согласилась приютить меня на ночь в своей квартире. "Здорово, мне светит перепихнуться", - подумал я тут же. Когда мы дошли до дома, я уже был готов заняться сексом и попытался склеить ее, но она быстро поставила меня на место. Решительно оттолкнув меня, Мэри заявила: "Слушай, сегодня ты у меня ночуешь, но спать с тобой я не собираюсь". Я прекратил ее домогаться и оставшийся вечер вел себя как настоящий джентльмен. Мы пошли в ближайшее кафе, где я угостил ее ужином. Мы рассказали друг другу о себе, и вечер еще не кончился, а я уже считал Мэри своим другом. Я спал на диване и не лез к ней ночью. Утром, когда Мэри собиралась на работу, я спросил у нее, могу ли провести здесь еще пару ночей. Она была не против при условии, что с моей стороны не будет никаких сексуальных поползновений. Я воспользовался ее гостеприимством. К возвращению Мэри с работы я уже смотался во Фриско, забрал оттуда все свои скромные пожитки и перевез их к ней (чемодан с тремя сменами одежды, спальник и, разумеется, гитару, с которой не расставался). Войдя в квартиру и заметив мои вещи, Мэри улыбнулась и дала мне понять, что я тороплю события. Не совсем, сказал я, пообещав, что помогу ей с оплатой жилья, буду защищать от всех плохих парней и буду держаться на расстоянии. Она снова улыбнулась, и я понял, что все в порядке. Мы были хорошими соседями, к тому же я держал слово и не приставал к Мэри.
Несколько дней спустя я заехал во Фриско и Хэйт. Я шатался по городу, играл на гитаре то там то здесь и просто смотрел по сторонам. Я стоял на углу, когда заметил идущую по улице девушку. У нее был рюкзак за плечами и взгляд потерпевшего неудачу и отчаявшегося человека, который так часто можно увидеть на лицах новоприбывших. Девчонка остановилась как раз на углу и сняла рюкзак, чтобы передохнуть. Я уже собрался было пойти за ней и завязать разговор, как какой-то чернокожий здоровяк подошел к ней и понес явную чушь. Она нагнулась за рюкзаком, чтобы продолжить путь и отвязаться от парня, но он положил руку ей на плечо и задержал на месте. Мне было слышно, что он говорит: "Пошли со мной, детка, у меня тебе будет хорошо, и ты будешь моей женщиной". Кровь отхлынула от лица девушки, она попыталась вырваться. Завязалась борьба, но тут подошел я. "Эй, приятель, убери свои лапы от моей сестры!" - приказал я. Негр выпустил девушку и начал наезжать на меня. Я не обратил на это внимания и назвал девушку первым именем, что пришло мне в голову: "Пошли, Мэри, я тебя уже целый час тут жду, нам пора домой". Мы двинулись, а нахал так и остался там стоять.
Мы пошли по улице, я нес ее рюкзак. Зашли перекусить в кафе. Я купил девушке поесть и в течение следующего часа слушал ее историю. Она ушла из дома десять дней назад. Деньги у нее кончились, и она не знала, что теперь делать. Ей рассказали про Хэйт. Она надеялась встретить здесь кого-нибудь, кто приютил бы ее до тех пор, пока она не подыщет себе работу и не сможет снимать жилье сама. Я напомнил ей о чернокожем, чтобы наглядно показать, что ее ждет, продолжи она слоняться по этому району. Я попытался убедить девушку в том, что лучше бы ей вернуться назад к родителям, и предложил, если она захочет, прокатиться с ней, чтобы какое-нибудь ничтожество не пристало к ней по дороге. "Если ты отвезешь меня домой, я там не останусь. Я убегаю уже второй раз и не собираюсь туда возвращаться ни в коем случае", - услышал я в ответ. Убедившись, что девчонка не врет, я предложил ей пожить у Мэри.
Девушку звали Дарлин. Невысокая и миленькая, в свои шестнадцать лет она не выглядела и на тринадцать. Мы доехали автостопом до Беркли. Пока мы ехали, я все думал, как отреагирует Мэри на то, что я привел к ней еще одну соседку. Но Мэри оказалась на высоте. Она больше меня распереживалась из-за того, что Дарлин ходит по улицам одна-одинешенька. Теперь уже на пару мы попытались убедить Дарлин вернуться домой. Она была непреклонна.