Эти сообщения убедили Сталина и других советских руководителей в том, что либо нападение немцев будет отложено, либо вторжению в СССР будет предшествовать ультиматум Гитлера. И основания для таких выводов были довольно веские: до сих пор агрессивным действиям Гитлера обычно предшествовал политический кризис в течение нескольких месяцев. Мюнхенскому соглашению предшествовал многомесячный кризис в отношениях между Германией и Чехословакией. Началу Второй мировой войны предшествовал полугодовой кризис вокруг Данцига. Лишь на страны Западной Европы, которые не могли оказать значительное сопротивление, такие как Дания, Норвегия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург, Гитлер нападал без предварительных выяснений отношений и предъявления претензий. Однако Советское правительство считало, что СССР – это не Дания и не Люксембург и началу войны может предшествовать обычная для Гитлера политическая кампания с требованиями и обвинениями. Английский посол в Москве Криппс беседовал с Молотовым через неделю после начала войны, и он заявил, что в Кремле не предполагали, что война "начнется без каких-либо обсуждений или ультиматума".
В то же время известно, что Советское правительство прилагало большие усилия для нормализации советско-германских отношений. 22 мая 1941 года Шуленбург сообщал в Берлин, что советская "внешняя политика прежде всего направлена на предотвращение столкновения с Германией", что проявилось в позиции, "занятой советским правительством в последние недели, тоне советской прессы, которая рассматривает все события, касающиеся Германии, в не вызывающей возражений форме, и соблюдении экономических соглашений, заключенных с Германией".
13 июня 1941 года Молотов вручил Шуленбургу текст сообщения ТАСС, которое было опубликовано на следующий день в советской печати. В сообщении опровергались слухи о "близости войны между СССР и Германией", источником которых объявлялся посол Великобритании в СССР Криппс, опровергалось предположение о территориальных и экономических претензиях, якобы предъявленных Германией Советскому Союзу, и утверждения о концентрации советских и германских войск на границе. В сообщении подчеркивалось, что "СССР… соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении", а "проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии, по крайней мере, нелепо". Шуленбург позитивно оценивал значение этого сообщения ТАСС, которое снимало все возможные претензии германской стороны, даже если бы они были предъявлены в виде официального заявления.
Правда, критики Сталина объявили, что это сообщение ТАСС, опубликованное в печати на следующий день, 14 июня, породило в стране ложные иллюзии относительно состояния советско-германских отношений и ослабило оборонные усилия страны. Иначе оценивали это сообщение военные руководители страны. A. M. Василевский писал, что военным руководителям было ясно, что "целью сообщения ТАСС являлась проверка истинных намерений гитлеровцев. Поэтому считаю неправильным представлять сообщение ТАСС, как документ, который якобы успокоил и чуть ли не демобилизовал нас". Никаких демобилизационных настроений у военных в эти дни не было. Как писал Василевский, в июне 1941 года "все работники нашего Оперативного управления без каких-либо приказов сверху почти безотлучно находились на своих служебных местах".
К сожалению, как признавал A.M. Василевский, "полностью провести в жизнь и завершить намеченные мобилизационные и организационные мероприятия не удалось. Сказался здесь и просчет в определении времени возможного нападения гитлеровской Германии на нашу страну, да и экономические возможности страны не позволили выполнить их в сроки, отведенные нам историей. Сыграли, конечно, в этом свою роль и те недочеты, которые были допущены военным руководством при планировании и практическом осуществлении этих мероприятий".
Сделав все возможное для того, чтобы оттянуть начало войны и отодвинуть возможную линию фронта на сотни километров на запад, Сталин теперь рисковал утратить значительную часть полученных преимуществ и преждевременными действиями, и промедлением. Многократно обсуждая с Ф. Чуевым вопрос о подготовке страны к нападению Германии, Молотов исходил из того, что "не могло не быть просчетов ни у кого, кто бы ни стоял в таком положении, как Сталин". В то же время Молотов не снимал вины с себя и Сталина: "Но оправдать это нельзя тоже". По словам Молотова, винил себя в этом просчете и Сталин.
И все же безапелляционное утверждение Хрущева о том, что Сталин игнорировал "все предупреждения некоторых военачальников, сообщения перебежчиков из вражеской армии и даже открытые враждебные действия противника", было лживым. Об этом свидетельствовали события 21 июня 1941 года. В этот день советский посол в Берлине вручил германскому правительству ноту протеста в связи со 180 нарушениями границы СССР немецкими самолетами с 19 апреля по 19 июня. В ноте напоминалось, что Советское правительство уже протестовало 21 апреля по поводу 80 подобных нарушений с 27 марта по 18 апреля. Советское правительство требовало от правительства Германии "принятия мер к прекращению нарушений советской границы германскими самолетами".
Вечером 21 июня Молотов вызвал к себе посла Германии Шуленбурга и ознакомил его с нотой, которую должен был вручить Деканозов в Берлине. Молотов допытывался у Шуленбурга, нет ли у Германии каких-либо претензий, о чем последний информировал Берлин: "Есть ряд указаний на то, что германское правительство недовольно советским правительством. Даже циркулируют слухи, что близится война между Германией и Советским Союзом. Они основаны на том факте, что до сих пор со стороны Германии еще не было реакции на сообщение ТАСС от 14 июня, что оно даже не было опубликовано в Германии. Советское правительство не в состоянии понять причин недовольства Германии. Если причиной недовольства послужил югославский вопрос, то он – Молотов – уверен, что своими предыдущими заявлениями он уже прояснил его, к тому же он не слишком актуален. Он, Молотов, был бы признателен, если бы Шуленбург смог объяснить ему, что привело к настоящему положению дел в германо-советских отношениях". "Я ответил, что не могу дать ответа на этот вопрос, – докладывал Шуленбург, – поскольку я не располагаю относящейся к делу информацией; я, однако, передам его сообщение в Берлин".
Вечером 21 июня Жукову сообщили, что "к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня". Он тотчас же доложил об этом "наркому и И. В. Сталину. И.В. Сталин сказал: "Приезжайте с наркомом в Кремль". (Судя по записям посетителей кабинета Сталина, вместе с Жуковым и Тимошенко прибыли Буденный и Мехлис.)
Сталин отклонил проект директивы о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, предложенный Жуковым и Тимошенко, и решил направить другую "короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений". Эта директива требовала от войск "быть в полной боевой готовности, встретить возможный Удар немцев или их союзников" и содержала приказ: "а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать; в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточение и замаскированно; г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов; д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков. 21.6.41 г.".
В 0.30 ночи 22 июня Жуков и Тимошенко сообщили Сталину еще об одном перебежчике – немецком солдате, который сообщил, что германские войска перейдут в наступление в 4 часа утра. Сталин спросил, передана ли директива в округа, и получил утвердительный ответ Жукова. Следовательно, он вовсе не игнорировал предупреждения о возможности начала войны. Теперь же считают, что директива запоздала, а меры, содержавшиеся в ней, были недостаточны. Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения. Нам не дано знать, можно ли было предотвратить катастрофу. Истекали последние минуты мира, оставшиеся от полученного 23 августа 1939 года выигрыша во времени. Страна неумолимо приближалась к самому тяжелому испытанию за всю историю своего существования.
Часть 3.
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА
Глава 15.
В ПЕРВЫЕ ДНИ
С легкой руки Хрущева из книги в книгу стало гулять утверждение о том, что в первые дни войны Сталин растерялся. В своих воспоминаниях Хрущев писал, что после того, как "война началась… каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было… Сталин тогда не выступал. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями… Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про…" Буквально так и выразился. "Я, говорит, отказываюсь от руководства" – и ушел". Нечто подобное говорил Н.С. Хрущев и в своем докладе на XX съезде: "Было бы неправильным забывать, что после первых серьезных поражений Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей, произнесенных в те дни, он сказал: "Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда". После этого в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Заявления Хрущева позволили Д. Волкогонову сделать вывод, что Стали н "ощутил растерянность и неуверенность" с первых же минут войны и что "Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова", когда тот сообщал ему о начале военных действий.
Молотов был решительно не согласен с подобными характеристиками настроения и поведения Сталина. Он говорил Чуеву: "Растерялся – нельзя сказать, переживал – да, но не показывал наружу… Что не переживал – нелепо". Управляющий делами Совнаркома Я. Е. Чадаев таким запомнил Сталина, когда тот приехал в Кремль рано утром 22 июня: "Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подав ленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие". По противоречивым воспоминаниям трудно установить, кто первым сообщил Сталину о начале войны (Г.К. Жуков, В.М. Молотов или Н. Г. Кузнецов), но очевидно, что в ночь с 21 на 22 июня ему не пришлось долго спать, так как, судя по книге посетителей, последний из них ушел из его кабинета 21 июня в 23 часа, а в 5 часов 45 минут Сталин уже снова принимал людей: наркомов иностранных дел, внутренних дел, обороны (Молотова, Берию и Тимошенко), а также начальника Генштаба Жукова и начальника Политуправления Красной Армии Мех-лиса. (По воспоминаниям Жукова, последний звонил Сталину в 0.30 ночи перед началом войны, а затем около 4 часов разбудил его, сообщив о налетах немецкой авиации.)
Очевидно, что в первые часы после начала войны Сталин собирал сведения о положении на границе и в приграничных республиках. По воспоминаниям первого секретаря КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко, Сталин позвонил ему в Минск в 7 часов утра и, выслушав сообщение, сказал: "Сведения, которые мы получаем из штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо. Что же касается намеченных вами мер, они в общем правильны. Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства. Ваша задача заключается в том, чтобы решительно и в кратчайшие сроки перестроить всю работу на военный лад. Необходимо, чтобы парторганизация и весь народ Белоруссии осознали, что над нашей страной нависла смертельная опасность, и необходимо все силы трудящихся, все материальные ресурсы мобилизовать для беспощадной борьбы с врагом. Необходимо, не жалея сил, задерживать противника на каждом рубеже, чтобы дать возможность Советскому государству развернуть свои силы для разгрома врага. Требуйте, чтобы все действовали смело, решительно и инициативно, не ожидая на все указания свыше. Вы лично переносите свою работу в Военный совет фронта.
Оттуда руководите и направляйте работу по линии ЦК и правительства Белоруссии. В середине дня я еще позвоню Вам, подготовьте к этому времени более подробную информацию о положении на фронте". Пономаренко записывал все, что говорил Сталин, а потому смог впоследствии так подробно воспроизвести его слова. Пономаренко поручил своим помощникам передать указания Сталина всем секретарям обкомов и райкомов, по возможности – и западных прифронтовых районов.
Собирая сведения о ходе боевых действий в первые часы войны, Сталин одновременно составлял директиву наркома обороны №2, она была передана в округа в 7 часов 15 минут утра. Однако на первых порах, судя по воспоминаниям Жукова, сообщения с границы поступали отрывочные и противоречивые. Там активно действовали немецкие диверсионные группы, которые "разрушали проволочную связь, убивали делегатов связи и нападали на командиров, поднятых по тревоге". Лишь к 8 часам утра Генштаб получил первые более или менее надежные сведения, которые были немедленно переданы Сталину. К тому времени, когда в Кремле собрались все находившиеся в Москве члены руководства страны и все ведущие военачальники, стало известно о разрушительных бомбардировках, которым подверглись военные аэродромы, железнодорожные узлы и города, о начале сражений с сухопутными войсками противника на всем протяжении западной границы, за исключением территории Ленинградского военного округа.
Обсудив эту информацию, военачальники покинули кабинет Сталина около 8.30, а оставшиеся там руководители ВКП(б) и Коминтерна (Мануильский и Димитров) стали решать вопрос о том, как объявить населению страны о войне и кто это должен сделать. Микоян в своих мемуарах писал: "Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: "Пусть Молотов выступит". Мы все были против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина – Первого секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу – всем подняться на оборону страны. Однако наши уговоры ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов".
Отказ Сталина Молотов объяснял так: "Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Не только человек – это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик, он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах". На вопрос Чуева о том, кто был автором его речи, Молотов ответил: "Это официальная речь. Составлял ее я, редактировали, участвовали все члены Политбюро. Поэтому я не могу сказать, что это только мои слова, там были и поправки, и добавки, само собой". Молотов утверждал, что Сталин активно участвовал в составлении текста речи, но отказался уточнить, "какие слова он внес, первые или последние. Но за редакцию этой речи он тоже отвечает".
Свое выступление В.М. Молотов начал словами: "Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…" Объявив о "беспримерном в истории цивилизованных народов вероломстве" со стороны Германии, Молотов сообщил, что "германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи со средоточением частей Красной Армии у восточной германской границы". Молотов подчеркнул, что Советское правительство "со всей добросовестностью выполняло все условия" советско-германского договора о ненападении и что Германия до 22 июня не предъявляла никаких претензий к СССР. Одновременно он решительно отверг германские обвинения в том, что советские войска нарушили границу с Румынией.
"В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху, – сказал Молотов. – То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу". Призвав народ к дисциплине, "организованности, самоотверженности, достойной настоящего патриота", к сплочению рядов "вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя тов. Сталина", Молотов закончил свою речь словами, которые стали главным лозунгом Великой Отечественной войны: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами".
Чадаев вспоминал, что Сталин зашел в кабинет к Молотову после его выступления по радио. "Ну и волновался ты, – сказал Сталин, – но выступил хорошо". "А мне показалось, что я сказал не так хорошо, – ответил тот". Позвонил кремлевский телефон. Молотов взял трубку и посмотрел на Сталина: "Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить?" Сталин подошел к телефону, немного послушал наркома обороны, потом заявил: "Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне. Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но Вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте в виду – немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите… Если проект директивы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой… Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется Вам времени? Ну, хорошо, два часа, не больше… А какова обстановка у Павлова?"