"Лоза", "Союз", "Отряд" и др. Они были полезны и сами по себе, а нам они доставляли большое удовольствие, снабжали нас информацией и многому нас научили. Кроме того, они в немалой степени способствовали осуществлению нашей задачи - оказывать влияние в отдельных случаях на общественное мнение. Об этом я еще расскажу в дальнейшем, в соответствующих частях своего повествования.
Мое первое продвижение по службе состояло в избрании меня в 1736 году секретарем Генерального собрания. В тот год я был избран единогласно; но в следующем году, когда я снова выставил свою кандидатуру (секретарь, как и члены собрания, избирался на один год), один из новых членов произнес против меня длинную речь в пользу другого кандидата. Тем не менее я был избран. Это было для меня тем более приятно, что, кроме платы за непосредственное исполнение обязанностей секретаря, новое место доставляло мне большие возможности привлечь к себе внимание членов, которые обеспечивали меня заработком, давая печатать избирательные бюллетени, законы и бумажные деньги, а также другую случайную работу для публики, что в целом приносило немалый доход.
Поэтому мне весьма не понравилась оппозиция со стороны этого нового члена, богатого и образованного джентльмена, обладающего талантами, которые могли со временем обеспечить ему большое влияние в Палате, что впоследствии действительно и случилось. Я не стремился, однако, приобрести его расположение, оказывая ему какие-либо раболепные знаки уважения; но спустя некоторое время я применил другой способ. Услышав, что в его библиотеке имеется очень редкая и интересная книга, я послал ему записку, в которой выразил свое желание прочитать эту книгу и попросил оказать мне любезность одолжить ее мне на несколько дней. Он прислал ее немедленно, и я вернул ее приблизительно через неделю с запиской, в которой горячо поблагодарил за его услугу. Когда мы следующий раз встретились в Палате, он заговорил со мной, чего раньше никогда не делал, и притом весьма любезно; и в дальнейшем он неизменно обнаруживал готовность оказывать мне услуги во всех случаях, так что мы вскоре стали большими друзьями, и наша дружба продолжалась до самой его смерти. Вот лишний пример справедливости усвоенного мною старинного изречения, которое гласит: "Тот, кто однажды сделал вам добро, охотнее снова поможет вам, чем тот, кому вы сами помогли". И этот случай показывает, насколько выгоднее благоразумно устранять вражду, чем злопамятствовать, платить злом за зло и продолжать враждебные действия.
В 1737 году полковник Спотсвуд, бывший губернатор Виргинии, а затем главный почтмейстер, недовольный поведением своего представителя в Филадельфии, его небрежностью в составлении отчетов и в пересылке денег, лишил его полномочий и предложил их мне. Я с радостью согласился. Эта должность оказалась весьма выгодной, несмотря на небольшое жалованье, так как она обеспечивала широкие связи, что благоприятно отразилось на моей газете; спрос на нее возрос, в ней стали помещать больше объявлений, и это давало мне значительный доход. Газета моего старого конкурента соответственно пришла в упадок, и я был удовлетворен тем, что не отомстил ему за его отказ в бытность почтмейстером разрешить развозить мои газеты конным почтальонам. Так он жестоко пострадал за свою небрежность в отчетах; и я привожу это как урок молодым людям, занимающимся ведением чужих дел, чтобы они всегда вели счета с большой четкостью и пунктуальностью. Эти качества служат лучшей рекомендацией в глазах нанимателей и лучшим залогом успеха в делах.
Теперь я начал подумывать о деятельности на общественном поприще; но начал я с малых дел. Одним из первых вопросов, на который, как я увидел, следовало обратить внимание, была охрана города. Она велась поочередно констеблями различных районов города; констебль брал себе на подмогу на ночь нескольких домовладельцев. Те, кто не хотел участвовать в этом деле, платили ему пять-шесть шиллингов в год отступного. Предполагалось, что эти деньги идут на наем замены, но в действительности они значительно превышали необходимую для этой цели сумму, что делало должность констебля весьма доходной. А констебль за небольшую выпивку нередко набирал в качестве стражи таких оборванцев, что порядочные домовладельцы не хотели общаться с ними. Обходами они также часто пренебрегали и большую часть ночи проводили в попойках. Я написал доклад для Хунты, в котором говорилось обо всех этих злоупотреблениях, но главный упор делался на несправедливость выплаты шести шиллингового налога констеблю, независимо от состояния платящих; получалось, что бедная вдова-домовладелица, все состояние которой, охраняемое стражей, не превышало, может быть, пятидесяти фунтов, платила столько же, сколько и самый богатый торговец, имеющий на тысячи фунтов товаров в своих лавках.
В общем я предложил нанимать подходящих людей на постоянную работу, что обеспечивало бы более эффективную охрану города, а как наиболее справедливый способ получения средств предлагал обложение налогом, пропорциональным собственности. Эта мысль была одобрена Хунтой, а затем передана в другие клубы, но так, как будто она возникла именно в каждом из них. И хотя наш план не был немедленно проведен в жизнь, однако, подготовив умы людей к перемене, он подготовил почву для закона, принятого несколькими годами позже, когда влияние членов наших клубов возросло.
Приблизительно в это же время я написал доклад (сперва предназначавшийся для прочтения в Хунте, но затем опубликованный) о различных случайностях и беззаботности, которые вызывают в наших домах пожары, о мерах предосторожности против пожаров, о средствах для их предотвращения. Доклад признали полезным, о нем много говорили. На его основе вскоре возник проект образовать команду для более быстрого тушения огня и для взаимной помощи в деле выноса и спасения имущества, находящегося в опасности. Число членов этой организации вскоре достигло тридцати человек. Наше соглашение обязывало каждого члена держать всегда в полной исправности и в постоянной готовности определенное количество кожаных ведер, крепких мешков и корзин (для упаковки и переноса вещей), которые нужно было доставлять к каждому пожару. Мы условились устраивать раз в месяц общественные собрания, на которых высказывать и обсуждать наши соображения о том, как лучше бороться с огнем, чтобы затем использовать их в случаях пожара.
Вскоре стала ясной польза от этой организации, и число лиц, пожелавших принять в ней участие, оказалось больше, чем мы считали нужным для одной команды. Им посоветовали организовать вторую команду, что и было сделано. Этим дело не кончилось - новые команды продолжали организовываться одна за другой, пока они не стали столь многочисленны, что включили в себя большинство жителей, владеющих собственностью. Команда, которую я организовал, названная Объединенной пожарной командой, продолжает существовать и процветать доныне, хотя со дня ее основания прошло более пятидесяти лет. Ее первые члены все умерли, за исключением меня и еще одного, старше меня на год. Небольшие штрафы, которые выплачивались членами в случаях пропусков ежемесячных собраний, пошли на покупку пожарных машин, лестниц, пожарных крюков и других полезных орудий для каждой команды. Думаю, что едва ли есть на свете город, снабженный лучшими средствами для прекращения пожаров. И в самом деле, за время, прошедшее после организации этих команд, наш город не потерял от пожара больше одного-двух домов за раз; и часто огонь удавалось потушить прежде, чем дом, в котором возник пожар, сгорал наполовину.
ГЛАВА VIII
В 1739 году к нам прибыл из Ирландии достопочтенный мистер Уайтфилд, прославившийся там как странствующий проповедник. Сначала ему было разрешено проповедовать в некоторых из наших церквей, но он пришелся не по душе духовенству, и оно очень скоро лишило его кафедры, так что он был вынужден проповедовать в окрестностях города. На его проповеди стекалось множество людей всех сект и вероисповеданий. Я тоже был в их числе. Меня всегда наводило на размышления необычайное влияние его ораторского искусства на слушателей, которые восхищались им и уважали его, хотя обычно он обличал их, называя "полу животными и полу дьяволами". Вскоре в образе жизни населения нашего города произошла поразительная перемена. Если раньше о религии не думали или были к ней безразличны, то теперь, казалось, весь свет стал религиозным; вечером нельзя было пройти по улицам города, чтобы не услышать пения псалмов, доносившегося из каждого дома.
Собираться на открытом воздухе в любую погоду было неудобно, и потому скоро было решено построить дом для собраний. Были назначены лица для сбора пожертвований, и за короткое время были собраны суммы, достаточные для покупки земли и постройки здания в сто футов длины и семьдесят футов ширины, т.е. размером примерно с Вестминстер холл. Работы велись с таким увлечением, что были завершены гораздо раньше, чем предполагалось. Дом и земля, порученные попечителям, могли быть использованы любым проповедником любых религиозных убеждений, который пожелал бы что-либо сказать жителям Филадельфии; ведь целью постройки было не обслуживание какой-либо отдельной секты, а всего населения в целом, так что, даже если бы константинопольские муфтии пожелали послать миссионера, чтобы проповедовать нам магометанство, то он нашел бы кафедру к своим услугам.
Покинув Филадельфию, мистер Уайтфилд проповедовал во всех колониях вплоть до Георгии. Заселение этой провинции началось недавно, но ее первыми жителями были не крепкие, трудолюбивые крестьяне, привычные к сельскохозяйственным работам - единственно пригодные для этой цели люди, а семьи разорившихся лавочников и других несостоятельных должников; среди них было много ленивых бездельников, выпущенных из тюрем. Попав в леса, все эти люди, не умеющие расчищать землю и неспособные переносить трудности нового поселения, гибли в огромном количестве, оставляя без всяких средств множество беспомощных детей. При виде их жалкого положения в великодушном сердце мистера Уайтфилда родилась мысль построить сиротский дом для содержания и воспитания таких детей. Вернувшись на север, он стал в своих проповедях призывать население к участию в этом добром деле и собрал большие пожертвования, ибо его красноречие обладало чудесной властью над сердцами и кошельками слушателей, примером чему могу служить я сам. Я не возражал против этого проекта, но, поскольку Георгия была тогда бедна материалами и рабочими руками и все это предполагалось выслать из Филадельфии, что потребовало бы больших расходов, я считал, что было бы лучше построить дом в Филадельфии и привезти детей сюда. Я посоветовал это, но он настаивал на своем первоначальном намерении и отверг мой совет; тогда я отказался внести пожертвование. Вскоре после этого мне случилось присутствовать на одной из его проповедей, по ходу которой я понял, что он собирается кончить сбором пожертвований, и я в душе решил, что от меня он ничего не получит. В кармане у меня была горсть медных монет, три или четыре серебряных доллара и пять золотых пистолей. Но, слушая его, я постепенно смягчился и решил отдать медяки. Через некоторое время его блестящее красноречие заставило меня устыдиться, и я решил пожертвовать серебро; а кончил он так прекрасно, что я опустошил весь свой карман, высыпав на поднос сборщика золото и все остальные монеты. На проповеди присутствовал также один из членов нашего клуба, разделявший мое мнение относительно постройки в Георгии; подозревая, что будет сбор, он из предосторожности очистил свои карманы, прежде чем выйти из дому. Но к концу проповеди ему очень захотелось сделать пожертвование, и он обратился к стоявшему с ним рядом соседу с просьбой одолжить ему немного денег. К несчастью, просьба эта была обращена к единственному, быть может, человеку во всем собрании, твердость которого не была поколеблена проповедником. Он ответил: "В любое другое время, друг Гопкинсон, я охотно одолжил бы тебе деньги, но не сейчас, потому что ты, кажется, немного рехнулся".
Некоторые враги мистера Уайтфилда высказывали предположение, что он употребляет собранные деньги на свое собственное обогащение; но у меня, человека, близко знакомого с ним (я печатал его проповеди и дневники), никогда не возникало ни малейшего подозрения насчет его честности, и до сего дня я решительно считаю, что он был во всем своем поведении идеально честным человеком. Полагаю, что мое свидетельство в его пользу имеет тем более веса, что между нами не было религиозной связи. Действительно, он несколько раз молился о моем обращении, но ему так и не пришлось испытать удовлетворение от сознания, что его молитвы были услышаны. Это была чисто гражданская дружба, искренняя с обеих сторон и продолжавшаяся до самой его смерти.
Следующий пример позволит лучше понять характер наших отношений. В один из его приездов из Англии в Бостон он написал мне, что скоро должен приехать в Филадельфию, но не знает, где там остановиться, ибо, как он узнал, его прежний гостеприимный хозяин Бенезет переехал в Германтаун. Я ответил: "Вы знаете мой дом; если вас устраивают его скромные удобства, от души прошу вас быть моим желанным гостем". Он ответил, что если я делаю это любезное предложение во имя Христа, то буду за это вознагражден. На это я возразил: "Не заблуждайтесь на мой счет: я делаю это не ради Христа, а ради вас". Один из наших общих знакомых шутя заметил, что я, зная манеру святых переносить тяжесть благодарности за оказанную услугу со своих плеч на небо, постарался удержать ее на земле.
Последний раз я видел мистера Уайтфилда в Лондоне, где он советовался со мной насчет своего сиротского дома и говорил о своем намерении приспособить его для устройства колледжа.
У него был громкий и ясный голос и такая превосходная дикция, что его можно было слышать и понимать на большом расстоянии, тем более что его многочисленные слушатели всегда соблюдали полнейшую тишину. Однажды вечером он проповедовал с верхних ступеней здания суда, находящегося на перекрестке Маркит-стрит и Секонд-стрит. Обе улицы были переполнены слушателями. Я стоял в задних рядах на улице Маркит; из любопытства мне захотелось проверить, на каком расстоянии его можно слушать, и я стал отступать вниз по улице к реке: я отчетливо слушал его голос все время, пока не дошел до Франт-стрит, где уличный шум заглушил его. Мысленно построив полукруг, заполненный слушателями, на каждого из которых я отвел по два квадратных фута, с радиусом, равным расстоянию до меня, я подсчитал, что его могут хорошо слышать более тридцати тысяч человек. Это примирило меня с газетными отчетами, в которых говорилось, что его слушало за городом двадцать пять тысяч человек, и с рассказами древних о генералах, обращавшихся с речами к целым армиям, в чем я иногда сомневался.
Часто слушая его, я научился легко отличать недавно сочиненные проповеди от тех, которые он неоднократно произносил во время своих путешествий. Чтение последних было доведено частым повторением до высокого совершенства; каждый звук, каждое ударение, каждая модуляция голоса были так хорошо отработаны и расставлены, что, даже не интересуясь темой, нельзя было не получить от речи удовольствия, подобного тому, которое мы получаем от прекрасной музыки. Странствующие проповедники имеют это преимущество перед проживающими на одном месте, ибо последние не могут совершенствовать чтение своих проповедей столь частым повторением.
То, что он писал и печатал, время от времени давало сильное оружие в руки его врагов; неосторожные выражения и даже ошибочные мнения, высказанные в устной проповеди, могут быть впоследствии объяснены или смягчены ссылкой на другие высказывания в той же проповеди, от них можно даже отречься, но litera scripta manet (написанное остаётся. - Ред.). Критики яростно нападали на его произведения, и их аргументация казалась настолько убедительной, что им удалось уменьшить число его приверженцев и прекратить их возрастание. И я убежден, что если бы он никогда ничего не писал, то оставил бы после себя гораздо более многочисленную и влиятельную секту, и его слава все больше возрастала бы после его смерти; ибо критика, не имея возможности сослаться на его писания, не могла бы его унизить, а его восторженные прозелиты могли бы свободно приписывать ему всевозможные замечательные качества.
Мое коммерческое предприятие, все более разрасталось, и дела шли с каждым днем лучше, ибо моя газета, которая одно время была чуть ли не единственной в нашей и соседних провинциях, приносила большой доход. К тому же я на себе испытал всю справедливость поговорки: "После того как добыта первая сотня фунтов, гораздо легче добыть вторую", ибо по самой своей природе одни деньги притягивают другие.
Компаньонство в Каролине оказалось успешным, и это побудило меня вступить в другие товарищества. Я повысил нескольких моих рабочих хорошего поведения, поручив им заведование типографиями в различных колониях на тех же условиях, что и в Каролине. Многие из них разбогатели и смогли по истечении срока договора (6 лет) купить у меня шрифты и повести дело самостоятельно; таким образом, несколько семей значительно улучшили свое положение. Компаньонство часто кончается ссорами, но я был счастлив в этом отношении; наши дела всегда велись успешно и кончались дружески; думаю, одной из основных причин этого было то, что в наших контрактах всегда очень точно предусматривались обязанности каждого партнера, так что спорить было не о чем. Такую предосторожность я рекомендую всем, кто вступает в товарищество, ибо, как бы ни было велико уважение и доверие партнеров друг к другу в момент заключения контракта, впоследствии всегда могут возникнуть из-за каких-нибудь мелочей ревнивые и недружелюбные чувства, мысли о неравном распределении тягот и забот, паев и т.д., что часто сопровождается разрывом дружбы и прекращением всяких отношений, а иногда даже судебными процессами и другими неприятными последствиями.
В общем у меня было достаточно причин быть довольным тем, что я обосновался в Пенсильвании. Но все-таки два обстоятельства вызывали мое недовольство: в Пенсильвании не было средств ни для защиты населения, ни для законченного образования молодежи: ни милиции, ни какого-либо колледжа. Поэтому в 1743 году я выдвинул предложение основать академию и, считая достопочтенного мистера Петерса, бывшего в то время не у дел, подходящим лицом для надзора над такого рода учреждением, сообщил ему свой план. Но он имел более благоприятные виды (впоследствии осуществившиеся) на службу у собственников и потому отклонил это предложение; не зная в то время другого лица, подходящего для попечительства, я отложил на некоторое время осуществление своего плана. Больший успех я имел в следующем, 1744 году, когда я предложил и основал философское общество. Статью, написанную с этой целью, можно найти в моих бумагах, если только она не затерялась.