Мир Всем Вам - Артур Черный 11 стр.


В кубрике, на случай появления офицеров, выключен свет. Медленно, незаметно для всех, пополз вниз обшарпанный потолок. Сузились до амбразур широкие казарменные окна, затянулись кактусами и колючей проволокой открытые настежь двери. Уже поздно куда-то бежать…

Прямо из-под земли вырастает мои курсанты. Они встают поодаль, маленькие, будто грибы, и вежливо напоминают о службе:

- Товарищ старший сержант, вечерняя поверка у нас…

Еле поднимаются и шагают в пространство двое "особо приближенных". Мы с "замком" мотаем у пола бессильными головами:

- Не… Не можем…

…Нудные и бестолковые часы самоподготовки. Напирая на дисциплину, лютует с проверками неугомонный Учебный отдел. Нельзя выйти из класса, чтоб не остаться без замечания. Но никто и не думает выходит. Какой-то серьезный зачет готовит нам завтрашний день. И, уткнувшись в учебники, что-то бубнят про себя "духи"…Но здесь невозможно учить. На последней парте без устали кроют матом заскучавшие их командиры.

Перед уходом из класса, группе дает последнее наставление замкомвзвод: "Ну, не дай Бог, меня завтра спросят!"

Серьезный зачет следующего дня. Уже "отстрелялись" и сгинули из класса все наши "духи". Уже выросли в журнале преподавателя незаслуженные их "трояки". На последних партах хмурится сержантский состав группы - восемь заслуженных "дедушек-красноармейцев". "Не нам, не нам здесь учиться!" - бубнит старое свое заклинание замкомвзвод и не понимает, почему у него еще нет "четверки".

Но преподавателю не нужны знания. Он мелкий взяточник и спекулянт. Учеба интересует его лишь, как процесс обогащения. От него можно избавиться только подарком или, наоборот, покупкой. Курсовые работы, сделанные одними, он продает другим. Но мы не желаем тратить и копейки. Мы думаем получить зачет только из-за того, что носим на плечах лычки, а он думает поставить его лишь, как разрешит свою нужду…Мы просто сидим и ждем. Сидим в тишине, и каждый надеется на счастливый исход. Звенит звонок. "Не зачет!" - говорит преподаватель и показывает на дверь.

…Голодные послеобеденные часы. Я рассаживаю группу, запираю изнутри класс, и приступаю к проведению обязательного диктанта. То, что сегодня подали в столовой, - надолго отбило у нас аппетит. И сейчас по командирской инициативе подчиненные пишут анонимные записки в "ящик жалоб и предложений". "Неудобно, командир", - говорили они поначалу, честные мои курсанты. "А что, нравится пища?" - спрашивал я, и всегда оставался без ответа.

Завтра этот жалобный ящик вскроется в штабе и начнется очередная служебная проверка. Еще через неделю на всеобщем построении Института объявят ее результаты: "…действительно выявлено плохое качество подаваемой пищи… к виновным приняты дисциплинарные меры". А еще через месяц все забудется. И они вновь вернуться, эти голодные послеобеденные часы. И мне, и "замку" Степе, снова придется диктовать обязательную эту жалобу, которую так не хотели писать курсанты. "Мы потерпим", - говорили они, не понимая, что их обворовывают, унижают и учат безмолвию.

…Уже миновал первый год службы. Окрепли, выросли и потеряли былую простоту вчерашние школьные неудачники. Они уже привыкли не видеть мать, и стали по-мужски протягивать руку отцу. Уже совсем по иному входили они в родные дома. А беззаветную родительскую любовь, наконец-то потеснила гордость.

…Наш выпускной 2-й "Б".

…Курсанты заливает водой этажи Учебного корпуса. Уже миновала суббота и еще далеко до следующей. Одни во всем Институте мы драим пустые длинные коридоры. Не особо налегая на тряпки, скоблят двери и стены, невозмутимые мои бойцы. Они делают все уверенно, быстро и спустя рукава. Им нужно скорее отсюда бежать, чтоб до отбоя успеть в самоволку. А я не вижу пользы от этого наказания - внеурочного парко-хозяйственного дня. Зачем нам объявили его? Потому что мы - 2-й "Б".

2-й "Б"… Вечная чехарда курсовых командиров… Всегда на "особом контроле" у генерала… Всегда с водкой, "травкой", двойками и судами чести… Всегда самые последние среди последних… Но это нормально. Это уже традиция… 2-й "Б" - рассадник авантюризма, анархии и провокаций. Первые среди первых в борьбе за выживание…

…Еще один Суд чести. На скамье подсудимых командир группы и замкомвзвод. Мы избили курсанта, и, после долгих разбирательств, было принято решение именно так разрешить дело. Но у обвинения ничего нет, кроме самого пострадавшего. А мы не признаем своей вины. И ни одна из сторон не имеет свидетелей.

- Они давно хотят выгнать меня из милиции! - ищет себе союзников курсант.

- Да, если б мы кого-то избили, он бы не смог здесь стоять! - приводим мы главный оправдательный козырь.

В сущности, Ваньку никто не бил. Степа уронил его пару раз на пол и эти закончил всю драку. Он ронял его, а я стоял рядом и завидовал. И лишь напоследок дал вдогонку пинка.

Этот суд так ничем и не кончился. Вопрос о вине завис в воздухе. А через месяц генерал во всеуслышание объявил Степу "лучшим курсантом БЮИ", а мне лично вручил премию в пятьсот рублей, как "лучшему командиру группы".

…Над спящими казармами бродяжит бледная скупая луна - неусыпный глаз ночи. В белых надушенных платьях стоят вдоль дорог доцветающие кривые яблони. В открытые настежь окна течет прелый воздух весны. За высокой железной оградой теплится жизнь. Там еще полны песнями и пьяной отвагой ночные бессонные кабаки. Но здесь хозяйствует тишина.

На холодном поле стадиона сидят две сгорбленные фигуры - ночной патруль от моего караула. Они узнали меня по походке и не спрашивают пароль. Я подхожу, и сажусь рядом на вкопанное машинное колесо.

- Что?.. - киваю я в сторону ворот.

- Самоходчик один пробегал, - отрывается от сигареты Орел. - Но мы отпустили. К даме своей ходил…

- В первой казарме пел кто-то. Но давно. Мы сообщать не стали… - добавляет Вареный и, улыбнувшись, оскаливает желтые в темноте зубы, - Голос у него - дрянь совсем.

"Давно ли оба бегали ко мне за советом, как сделать одно, как не ошибиться в другом? - смотрю я на самостоятельных своих бойцов. - Давно ли я сам считал их детьми?.."

- Устали? - прозвучит мой негромкий вопрос.

И строгий мужской ответ:

- Не уснем, командир.

…Скоро наступит выпуск. Орел подастся в следователи, женится и обзаведется детьми. Вареный станет участковым и утонет через два года во время купания.

Да, скоро выпуск. Еще какой-то месяц, неделя, день… Еще немного и разбогатеют звездами пустые наши погоны. И каждый найдет единственную свою дорогу. По которой уж не с кем будет идти…

Потише, стремящийся к разлуке!!! Ты скоро поймешь, что здесь потерял!

…Ребята, товарищи, земляки, братья! Помните ли, вы, эти дни - наше невероятное счастье, от которого ничего не осталось теперь!

Где вы сейчас? Куда дело вас время?

Я знаю… Вы давно оставили службу. Не выдержали, разочаровались, устали. Ушли в Армию, на гражданку, сели в тюрьму, погибли, скатились в нужду, или наоборот, обрели уют.

Ребята! Мы думали изменить мир, а что осталось от нас?! Мы надорвались. Умылись слезами наши лица и истекли кровью наши сердца. Мы не переделали мир, а сделались лишь его частью. Мы были честны, благородны, ненавидели трусость и страх, а стали малодушны, боязливы, засомневались в себе.

Вы! Кто открыл эту книгу! Вспомните, какими были вы десять, пятнадцать и двадцать лет назад! Какая сила копилась в вас и сколько добрых дел хотели вы совершить. Какие сокрушить горы, какие опустошить моря! На каких сильных, здоровых конях въезжали вы в эту жизнь. И как богаты были надеждой быстрые ваши колесницы… Да вот ничего не произошло. Споткнулись и покалечились сильные кони, разбились на поворотах все колесницы, потерялась, или была украдена, ваша надежда. И жизнь поломала вас. Согнула и смяла. И в этом не только ваша вина. Я знаю… Я сам видел это… Вам не давали дышать, учили, как жить, говорили доброе о злом и злое о добром, принижали ваши достоинства и завышали недостатки, запрещали быть самим собой. И не злые боги земли. Нет. Такие же вчерашние выпускники школ, институтов и академий, какими были и вы. И, вместо сильных, вы делались слабыми. И, вместо высоких, становились низкими. И как-то забылся, сменился на торопливый, всегда гордый ваш шаг.

Я часто слышал: "Это система. Напрасна любая борьба". Но нет. Всё это ложь. Система не может существовать без людей. А, значит, всё дело не в ней. А, значит, все дело в людях.

Не система, а люди погубили моих друзей, - молодых лейтенантов 2003 года. Кто-то когда-то не заступился за них, побоялся гнева начальства и не пожелал портить с ним отношения. Кто-то промолчал, когда нужен был голос, кто-то опустил руки, когда нужно было действие. А лейтенанты оказались на улице, отправились в тюрьмы, запили от обид, свели с собой счеты.

А все от трусости! Командиры и начальники бросили их в самый нужный час, отдали на откуп системе, плюнули им в лицо. Потому что трепетали за свою шкуру. Потому что умели только требовать, наказывать, кричать, но не могли помочь и защитить. Потому что, имея на плечах большие погоны, всегда боялись любого спроса с себя, любой ответственности за людей…

Они просто исчезли, те ребята, что думали потрясти Вселенную. И от них не осталось и памяти.

Плачь, бедный мир, ты свой утратил клад!

…Я не только о милиции. Я обо всем, что сгибает человека, личность. Что делает его червяком, рабом, быдлом. Вспомните каждый, какими вы были вчера! Сколько в вас было совести и правды. И куда это делось теперь. Может, кто-то ответит, мол, обеднела с той поры и сама земля. Но, нет, и еще раз, нет. Это мы обеднели. Потратили себя на мелкие ссоры и дрязги, пошли на поводу у других, стали послушными и безропотными, отдались предрассудкам и потемнели сердцем. Поройтесь каждый в себе, и вы увидите, сколько грязи накопилось в вашей душе. И, как вы крепите это, и сопротивляетесь всему новому, лучшему, доброму. И сколько обид и боли дали вы людям.

Услышьте, кого еще не оставил слух! Кто еще помнит, как когда-то присягал совести и правде! Ведь еще не поздно повернуть свою жизнь. Еще не поздно заново стать Человеком.

…Барнаульский Юридический Институт.

Ребята! Курсанты, сержанты и офицеры! Если вы остались в живых, если вас не растоптало время, я прошу обнажить головы! Прошу минуту молчания!

Она заслужила того - наша юность, что сгинула под погонами.

Это была самая богатая жертва.

Когда не хватает горя

Май 2002 года.

Алтай:

Прошел целый год с того майского дня, когда я вернулся домой.

Кануло в Лету тяжелое время Армии. Сели на свои аэродромы, отбомбившиеся самолеты, вернулись к своим вокзалам полупустые поезда. Приютили инвалидные тачки ущербных своих калек. Захлопнулись двери полевых лазаретов и госпиталей. Легли на полки запоздалые медали и ордена. Раскололи пули, назначенные им черепа, и дошли до родных порогов все похоронки…

Я стал привыкать к этой тихой спокойной жизни, что окружала меня теперь. Учеба и мелкие бытовые проблемы вновь встали на первое место. Взамен прежних, оставшихся там друзей, появились новые. Начал иссякать военный мой лексикон, стали теряться походные мои привычки. Даже сны куда-то сбежали от меня, и я месяцами не видел Чечни. Теперь можно было загадывать на завтрашний день, не боясь, что он никогда не наступит. И не было нужды по каждой мелочи ставить на карту судьбу.

Оказалось, действительно, всё лечит время…

За этот год будто прошла целая жизнь. Огромная, красочная, с невероятными радостями и переживаниями, со своей неограниченной свободой. А та, прежняя, в сапогах и шинели, впервые показалась временем упущенных возможностей. Временем, когда, впустую и напрасно, были потрачены лучшие годы жизни. Годы, которые остались на полигонах, которые сгорели в топке чеченской войны. Годы, прошедшие как один день. И как жаль, что их нельзя возвратить.

Но жалко было не этих лет, а того, как они прошли. Наверное, это болезнь каждого - жалеть о своем прошлом и мечтать его изменить. Вот и мне впервые захотелось что-то исправить во вчерашнем дне. Потому что он должен был быть другим, не таким тяжелым и, не таким кровавым. Он должен был пройти по-другому, мой невозвратный вчерашний день. "А как по-другому?" - спрашивал я себя и, наконец, понимал, что ВСЁ, ВСЁ так и должно было произойти. И только так.

Ну, разве я смог бы учиться в каком-нибудь Университете, ВУЗе, колледже, и еще несколько лет прилежно слушать, зубрить, когда только вчера за мной захлопнулись школьные двери? Только вчера дала мне свободу школа. Конечно же, нет. Я бы сбежал оттуда в первый призыв. Разве не я в свои семнадцать явился в военкомат проситься контрактником в Таджикистан? А до того отправлял туда мать, кланяться, чтоб меня досрочно призвали в Армию…Конечно, никуда она не пошла. А еще раньше поступал в военное училище…А после, уже в армейском карантине, так гордился этим поступком, - единственный несостоявшийся офицер среди рядовых целого взвода.

Да, были годы, когда у меня не было другой мечты, кроме Армии! Когда такой сказкой, такой фантастикой, казалась мне военная служба! Когда я бежал к ней сломя голову, и не чуял под собой ног.

Ведь я прожил целых восемнадцать лет, а при мне ни разу не изменился мир. Не поднялась на дыбы земля, и не рухнуло наземь небо.

…ВСЁ, ВСЁ произошло так, как и должно было произойти. И эту причину нужно искать не там, не у порога военкомата, не в конце 90-х. Нужно искать раньше, еще до того дня, как я сел в поезд, впервые не заплатив за билет.

Это началось с книжек, со старых дедовских наград, с первых, еще страшных, военных фильмов, с безобразного детского меча, сделанного впервые из штакетины соседского забора. Началось с одного истрепанного атласа, что валялся у нас в доме на книжной полке вперемешку с пожелтевшими журналами и грудой советских идейных газет. Географический и политический атлас мира. Лучшая книга моего детства. Книга по которой я делил мир… Совершал завоевательные походы, сметал города, отнимал территории и губил государства. И не было на карте такой страны, где бы каждый вечер не хлестала потоками кровь. Не было таких континентов, куда бы не доходили древние армии фараонов, несметные полчища персидских царей, тяжелые македонские фаланги, свирепые орды азиатских варваров. Я, как хотел, менял мировую историю. Мой Цезарь громил империю инков на американском континенте, мой Тамерлан облегчал под Сталинградом неповоротливые фашистские шеи, мой Жуков стоял против Аттилы под стенами Вечного города…

"…И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету. Эй, вставайте, кто еще остался! Только бы нам ночь простоять, да день продержаться!" - Аркадий Гайдар, "Сказка о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове" - Кодекс Чести моего детства.

"…Мчались танки, скорость набирая, наступала грозная броня. И летели наземь самураи, под напором стали и огня! - Борис Ласкин, "Три танкиста" - песня моего сердца.

"Нет такой молитвы, чтобы уберегла от рабства. Ибо для погибающих спасенье одно - о спасенье не думать. И, если твое оружие не молитва, а меч - никогда не носить рукам позорных оков…" - непреложный завет моего деда - бывшего участника бывшей большой войны.

А еще в моем детстве были горы… Маленькие безвестные вершины сибирской тайги. Они были недостойны звания гор, и им не досталось имен. Но они были, как было теплое, встававшее за ними желтое солнце, как холодная, идущая с них талая вода. Они стояли сразу за поселком - унылые карлики, никогда не державшие неба. Они были полны трав, ягод, грибов, дичи. Они кормили, давали приют. Они манили к себе каждую минуту и целую жизнь. Их тропами ходили мои отцы, деды и прадеды…

Но они были так малы, эти горы, словно несерьезные детские игрушки. Они не могли дать головокружительной высоты, не могли сбросить с нее в ущелье. У них не было лавин, камнепадов и жертв…А мне не хватало неприступных вершин. Мне нужно было дотянуться до облаков, увидеть перед лицом восходящее солнце Памира, Кавказа. И не было разницы, кто выпишет эту путевку туда. Война или мир. Жизнь или смерть.

И вот настал тот день, когда все они сошлись на одной дороге - на грозных вершинах Кавказа. Сошлись все. Мирные и военные. Мертвые и живые. И содрогнулась земля от их древнего спора, кому над кем повелевать. И я, участник невероятной той драки, был в ней ни жив, ни мертв…

Кавказ, зачем ты украл прежнюю мою радость? В какие пропасти сбросил мою надежду, какими обвалами засыпал ее следы?

…Они никогда не кормили, не грели, не давали приюта. Наоборот, только морили голодом, только хлестали буранами, плевались пулями - жестокие кручи Кавказа. Они навсегда развеяли детскую мою мечту о горах.

И сейчас мне жаль одного. Жаль, что в начале этого века на Памире не было большой войны. Потому что теперь мне никогда не узнать, были ли его горы лучше, добрее, чем кавказские…

…Ну, что? Ну, что же теперь? Разве всё это - не начало моего Пути? И здесь что-то не так? И всё должно было пойти по-другому? И разве я думал иначе прожить эту жизнь?.. Разве я был не я?..

НЕТ!

А, значит, всё на своих местах? И Кавказ - не случайное зло, потащившее меня за собой? И, значит, не о чем плакать и, не о чем больше жалеть? Значит, нужно смириться с судьбой?.. И понять, что я остался самим собой?..

Значит, да…

…И все же мне жаль. Жаль, что нельзя отнять у истории чеченской войны. Нельзя оставить меня в покое…

Я впервые задумался об этом Пути еще там, в первой своей Чечне. Но задумался мельком, несерьезно, едва напрягая мозг. Та, первая моя Чечня - это было удивительное приключение, необыкновенная удача, которую мне подбросила жизнь. Удача, что приходит лишь раз, чтобы больше никогда не повториться. Но - горе моё! - это приключение окончилось прежде, чем я устал, прежде, чем исчерпала себя удача. Война не отправила на мою улицу ни одной затрепанной похоронки, ни одного самого захудалого гроба. Она отпустила меня живым, оставив с собой лишь мою душу. Всего лишь какую-то душу, что и не видно живым глазам. Какую-то мелочь, вымысел запойных поэтов и безумных попов…

Я не верил в существование души до Чечни.

Да, Чечня подарила мне душу! Подарила только за тем, чтобы затем отнять и оставить с собой. Я не жил до Кавказа. Меня просто не было. Я был пуст, как зимнее поле, бесполезен, как потухший костер. Война дала мне почувствовать свое "я". Дала мне силу, мужество и отвагу. Но оторвала от сердца радость, навсегда увела покой. И, может, именно за ними, за обретенными и растраченными чувствами, я подался туда во второй раз. Чтобы заново собрать свое "я".

Я думал обрести себя, а лишь больше терял, больше страдал, уставал и не желал жить…

Мне казалось, чем чаще будет видеть меня Чечня, тем более сильным, более целостным стану я сам. Чем больше за моей спиной будет войны - тем будет лучше. Был однажды - буду и дважды. Я ведь не понимал, что война мерится не днями, не годами, не количеством командировок, а горем. Горем, являющимся мерилом всего.

Назад Дальше