Город, чьи улицы и так не оживали днем, с наступлением ночи вымирал совсем. Словно по какому сценарию разбегалось на закате всё его население. Пропадало в своих квартирах, запирало засовы, выключало свет… И в город въезжала ночь. Въезжала с шиком, с блеском, на резвых вороных скакунах, с большим обозом несчастий и тризн. И отправляла к дьяволу неустойчивое дневное безмолвие. Ночь врывалась в Грозный канонадой пулеметных очередей, феерическим сиянием трассеров, тяжелым артиллерийским эхом да чертовым отродьем неуловимых городских банд. Поражая своей наглостью и везением, боевики разъезжали по ночным улицам на ЗИЛах и УРАЛах, при полном военном параде, в форме, вооруженные до зубов. Совали встречным патрулям удостоверения работников милиции и расстреливали их, пока те искали подвох. Не имея колес, шатались по чужим дворам и домам, где шлепали местных служак и разных сочувствующих. Оставляли оружие, брали ломы и лопаты, и шли на дорогу ставить фугасы. И трудились над ними, не покладая рук. Здесь были целые перекрестки и переулки, называемые "Фугасными". И каждый из них получил свое имя не за единственный труп. И почти на каждом стояли кресты, где с именами, где с клоками пустых пулеметных лент. Не город - погост! Едешь верхом на броне, а мимо тебя, едва не касаясь сапог, плывут кладбищенские распятия. Немые и страшные. А за ними, огромные и кривые, поднимаются из тьмы черные замки руин. А вдоль дорог только мертвые с косами не стоят…
И вот, до пены загнав лошадей, убиралась из города ночь. И с наслаждением прощались со своей каторгой воины обеих сторон. Закрывали мертвым глаза, радовались встающему солнцу и валились от сна еще до того, как бросали оружие. И снова оживал город. Оставляли свои убежища и не боялись ходить в полный рост все слабые и беспомощные - всё безоружное население. Открывались рынки и магазины, шли по маршрутам автобусы, и не могли никого напугать дневные жидкие тени. Днем город принадлежал его жителям, и мы не оспаривали их зыбкую власть. Конечно, убивали и днем, но, как там глаголет истина, и смерть красна на миру. А потому, если нам и перепадала работа при солнце - утренние зачистки и рейды - мы давно не считали их за войну. И шли на них с легким сердцем, зная, что днем в Грозном, если не мир, то слабое перемирие.
…Я надорвался. Я слишком много взял на себя - целый год Чечни. Перетрудился и не рассчитал своих сил. Кончилась моя ненависть, и мне стал не нужен Грозный. Прошла нездоровая моя страсть, и больше мне не хотелось войны. Я так устал от этого зла. Безразличие, что всегда приходило за ненавистью, превратилось в сплошную апатию, апатию, которая растоптала меня совсем.
Однажды, в какой-то из дней, я впервые в году разрядил автомат. Вынул, сидевший в стволе патрон, и вернул его в магазин. Поднял выше предохранитель, и закрыл затворную раму. Сломал и выбросил маркер, которым подновлял линяющую на ремне латынь. И впервые в жизни захотел, чтобы у меня украли оружие… Мне нечего стало бояться. Мне стало все равно, что будет, если я встречу врага. Потому что никакой враг не мог сделать больше, чем сотворил со мной Грозный. У меня не просто отняли жизнь, у меня отобрали весь мир.
Этой осенью покатилась в пропасть целая Вселенная, частью которой когда-то я был. Не стало больше той планеты, на которой я жил до Грозного. Сменилось то небо, что стояло над землей неполные двадцать пять лет. Пропали те люди, которых я знал до этого года. Они не стали мертвы, они стали мне безразличны. Я остался один, как бог перед сотворением мира. И вокруг ничего не было, кроме тьмы. И даже мама - единственное вечное, что осталось от прошлого - уже бессильна была что-то сделать для будущего. Уже не могла вернуть меня прежнего.
Я потерял в этом городе всё, что имел. Разрушил самого себя. Отошло от всего мое сердце и меня отпустили даже воспоминания. И осталось лишь единственное последнее чувство: чувство забытой, заброшенной вещи… Лишней, не нужной никому вещи… И когда я делался этой вещью, то, наконец, понимал, что когда-то нужно от нее избавится. И, чем скорее это наступит, тем чище станет земля…
Вот что сотворил Грозный! Вся Вселенная рухнула в пропасть, оставив меня одного!
"Что делать, когда рушится мир?" - спросил я однажды у разума. "Нужно погибнуть с ним. Иначе ты будешь жить вечно", - сказало мне сердце.
…Наверно я зря разрядил автомат. Ведь только он избавит меня от бессмертия.
…А еще так некстати вернулась любовь. Слепая, неустроенная любовь. Чёртова ведьма, приходившая терзать мое сердце! Она успела в этот раз до того, как я нарядился в могилу… И теперь я не находил себе места, разрываясь между двумя несчастьями. Днем я верил в любовь, а ночью мечтал о смерти.
Моя любовь не являлась ко мне во снах, со мной не было её фотографии, я давно ей бросил писать. Но она всегда была рядом…Эсмеральда. Какие осенние бури вновь принесли её в Грозный?.. Что случилось со мной, что я снова впустил её в душу?.. Она приходила сюда весной, растревожила, раскачала меня, как лодку, и чуть не пустила ко дну. Чуть не отняла у меня Грозный. Я хотел бежать к ней из этого города, и едва удержал свои ноги. Едва прогнал её от себя, едва залечил эту рану… И мне стало легче дышать. Я направил на Грозный все свои чувства. Полюбил его возвышенной, безупречной любовью, которой не достойна ни одна женщина. Дал ему столько стихов, столько вздохов и откровений… А он вытянул из меня душу. Поэтический город мертвых, потрошащий живых… Он умертвил меня, не потратив при этом ни осколка, ни пули. И я стал тенью на этой земле…
И вот вернулась она… И я словно прикоснулся к огню. Я вновь почувствовал боль. Обожглась, заметалась, заплакала моя душа. Захотела однажды вернуться из тьмы.
Как бестолкова, как безнадежна была эта любовь, но как я верил в нее! Как тосковал, страдал и боялся, что всё будет напрасно. Что не сегодня, так завтра, жизнь вновь посмеется надо мной и вновь оставит существовать одного. Одного, за оградой целого мира…
Эсмеральда!!! Зачем ты вернулась в Грозный?!.
Зачем позвала меня с того света?!. Чертова ведьма с зелеными, как омут, глазами!..
Из крови, из грязи и боли, окружающих нас, рождалась надежда. Надежда, что мы обязательно встретим всех, кого любим, кого никак не можем забыть. Добежим, дойдем, доползем до их открытых дверей. И навек разобьем их печаль, и навсегда раздавим их горе. И наконец-то увидим, как заплачут счастливые их глаза…
Только бы жизни хватило дотянуть нам до этого времени. Только бы не успел нас никто схоронить.
Дорогой 56-го участка
Сегодняшний день:
Совсем не так думал я о войне… Я слишком много перечитал мемуаров и книг. Слишком много выучил песен. Но почему мало кто рассказал, что всё будет не так, как пишет перо? Что главный твой бой будет не в поле, не когда в нём стоит батальон, не в минуту атаки, не в драке с врагом. Что всё это страшно, но просто - встать под трубу со всеми и умереть. И не надо думать о том, как увернуться от пули. Она сама отыщет тебя, если не собьется с пути. Это так просто - пойти со всеми и умереть. Это такое счастье - прыгнуть во вражьи окопы и сломать себе голову. Потому что со всеми! Потому что за единое дело, за святую идею! И смерть - лучший подарок храброму…А ты не будешь трусом, но останешься жить. И дотянешь до того времени, о котором не заикался в самом тяжелом хмелю. И тебе будет двадцать и тридцать, и, может, доберешься до ста. Но обязательно будет день, когда с высоты твоих лет вдруг станут пустыми все былые баталии. Прибавит лба время, разойдутся преданные друзья, умрут бессменные генералы. И в самом беспощадном сражении тебе придется стоять одному, не за единое дело, не за святую идею. И там не будет ни одного выстрела. И пройдет всё в каком-нибудь темном углу, незаметное для других, без знамени и винтовки. Пройдет в тебе самом, не раз и не два поднимая тебя в атаку. В безнадежную убийственную атаку, где сильней пулеметов косят воспоминания прошлого. Это будет самое жестокое в жизни сражение. И ты будешь без конца проигрывать эту битву… Будешь каяться, что не спас одного, не успел к другому, не заступился за третьего. Будешь мечтать изменить свое прошлое, делая только хуже своему настоящему. Искать причину, что жив или ранен, а не убит. И под конец, перелистав воспоминания, переписав мемуары, ты придешь к самому главному: ты пропустил, проспал, опоздал на атаку, где по сценарию должен был заслонить пулемет. И это кино не прокрутить заново до следующего Потопа. Минуло время проката, сгнила кинопленка, да прогнали за пьянку забулдыгу механика…
Осталась только надежда, что успели снять копию с ленты, что не протянул на улице ног безработный механик. Что тебя заново позовут на сеанс, и ты обязательно сходишь в атаку, если не загнулся от ран вражеский пулеметчик.
Как там, у Юрия Левитанского: "…Я не участвую в войне, война участвует во мне".
Неисцелимые психи войны - мы не сдержали себя. Не дождались приглашения на сеанс, и сами вернулись в Чечню. Сломали двери кинотеатра, и расселись в пустом кинозале в напрасном ожидании фильма.
…Грозный сегодня. Придите сюда и вы удивитесь, что здесь не валят напропалую. И не носят по улицам трупы, и кровь не течет, как вода из трубы. Не теряет в день половину своего состава стрелковая рота. Ничего, кроме подлых в спину убийств. Ни трофеев, ни скальпов… Сплошная тоска… А за тоской - очередь воспоминаний о времени, когда на единственный шаг тратился магазин, когда ради дырки в твоей голове без отдыха вкалывали чеченские снайпера.
Мы вернулись сюда воевать, а вся наша война свелась к ковырянию в отбросах прошлого: к никчемным зачистках, к бестолковой бумажной рутине, да к нездоровым упованиям на воскрешение несметных бандитских полчищ. Побитым легионам которых мы были бы рады, как старым друзьям.
Кто там играет тревогу? Неужто в сражение?!.
Ребята, к оружию!!!
Нет. Это только зачистка. Кончилось время атак. Плачь, воин.
…Зачистка 56-го участка.
Мы снова здесь, в диком лесу на южной окраине Грозного. Ползем по дороге, где не знают своих берегов темные лужи воды. Волочимся по жидкой грязи в разбухших свинцовых ботинках, с заледеневшими ногами и мокрыми лбами. Сегодняшней ночью лил дождь и теперь не отыскать брода на этой дороге. Мы материмся, падаем в колею, и не можем припомнить, что за дьявол выдумал эту зачистку. И никто не верит, что на дворе декабрь, а не апрель.
Потеряв дисциплину, забыв всякий строй, тянется наша колонна. Где-то позади катятся БТРы, за ними едва плетутся грузовики. Хорошо, что отсюда не видно ни тех, ни других, - не так обидно тащиться по глине пешком. Мы с надеждой взираем на лес. Скоро начнутся дома, и будет повод оставить дорогу.
Что ищем мы на этой зачистке, не видит и бог. Вчера была точь в точь такая же, да только в другом районе. А перед ней еще одна, а перед одной еще тысяча… И так целую жизнь… Мы устали… Когда кончатся эти дни?..
Впереди маячат дома… Мы делимся группами и, бросив дорогу, поднимаемся на обжитые в прошлом холмы. Здесь не на что таращить глаза. Жизни, что ищешь тут, не найдешь. Заброшенные развалины, голые и пустые, покрыты синими пятнами плесени, засыпаны мятыми листьями, и черны от многих ожогов. Упали до самой земли потолки, посыпались в дом высокие стены, завалились за печи остывшие трубы. Разбежались по местным кладбищам да по целой России, по родственникам и тюрьмам, подраненные да пограбленные хозяева. Пропали, как своим ходом утопали в чащу, заборы, сараи и бани. И лес, подступивший к руинам лес, свободно вошел в каждую комнату, легко передвинул поставленные границы.
Группы расходятся по лесу, встают у руин, возвращаются на дорогу, вновь дробятся на части, опять поднимаются в лес. Некуда спешить. Сегодня не будет боя, и никому не пригодится оружие. Из-за того дерева не выйдет на тебя бородатый, а на этой поляне не отсекут твою голову. Ты опоздал на это место вчера, когда по шеям ходили ножи, и явился только сегодня, когда упала в цене голова. А еще ты явишься завтра, когда станут сказкой вчерашние зверства. И еще послезавтра, и на следующий год… Ты вряд ли уйдешь отсюда. У тебя впереди целая жизнь, имя которой - 56-й участок города Грозного.
Помнишь, друг?.. Осторожное, несмелое утро на южной окраине Грозного… Разбитые корпуса, над старым камнем которых плывут на север дымящиеся суда облаков; громадные, что не выстроить на земле, невесомые, что не падают с неба… Заброшенные дороги и тропы, где давно позабылись людские шаги. Где никто не шумит, кроме соленых зимних дождей. А погорелый дремучий лес с легендами давнего средневековья!.. Не по нему ли блудил выдумщик Данте, ушедший живым на тот свет? Не в нём ли грабил романтик Робин, задолжавший Скотту за славу?.. Не нам ли пели в нём соловьи, а остались одни вороны…
Помнишь, товарищ, эту странную сказку? Райские кущи 56-го участка: розовый аромат ружейного масла и неземной вокал девственной тишины. И мы не ангелы - боги в этих садах!
Слышишь, парень!!! Мы были самыми счастливыми смертными! Мы почти дотянулись с тобой до небес!
Райские кущи 56-го участка… Сидя на пне, курят два офицера:
- …"Зачем кричал?", - его спрашиваю. А он: "Со страху. И стрелял со страху". Так и попал ведь… Прямо в лицо очередь дал. А боевик тот, что нас на мушке держал, от крика его промазал…
- Так, кто на кого налетел?
- Да мы на него. Шли, по сторонам не глядели. Солдат бы не испугался - обоим хана.
- Награду за командира дали?
- Посмертно. Погиб он на следующий день. Хороший парень был, хоть и боялся порой…
- Жизнь тебе спас, - скупо замечает старлей.
- Да, не спас, а просто продлил, - устало находит майор.
Утек в небо табачный дым… Если бы просидеть у этого пня до нового лета… Чтобы сбросить, ни черта не греющую одежду, чтобы завтра не ползти в Черноречье, Войково и Мичурина, не чистить 20-й и 35-й участки, чтобы хоть однажды просушить сапоги… Но надо идти.
У какого-то корпуса вертится худая злобная псина. Она то и дело подскакивает к ногам и норовит схватить мокрой слюнявой пастью. На стук в окно выходит сиро одетый хозяин, прикрикивает на собаку, но ничего не может поделать.
- Взбесилась она, - показывает он пальцем на затаившуюся за нами больную.
Мы зашли в этот двор с омоновцем, и сейчас по очереди пинками отгоняем животное.
- Прогнал бы. Покусает кого, - даем мы дурацкий совет.
- Уже прогонял. Но далеко не уходит. Приручена…
Собака то сядет, то кинется снова. Костлявая, страшная, с водянистыми красными глазами, с хриплым визгливым лаем. Грязная и заразная. Ее не водили к ветеринару, но мы тоже врачи.
- Хлеба дашь? - напрямую я спрашиваю чеченца.
Тот молча глядит на собаку. Невозмутимым, задумчивым взглядом. Он уже смирился с потерей.
- Сейчас вынесу, - говорит он.
- Паспорт свой захвати, - напоминаем мы вслед.
Бросая на землю куски, я неторопливо отступаю от дома. Псина обнюхивает хлебные корки, хватает их в зубы и тут же выплевывает. Но не бежит в сторону и не отстает ни на шаг.
- Сам стрелять будешь? - спрашивает омоновец, кивая на жертву.
Я снимаю предохранитель и бросаю вперед остатки приманки.
- Да. Я пса своего застрелил. С ума он сошел от разлуки… - неожиданно вспоминаю я школьное прошлое. - Помню его до сих пор. Собак больше не было у меня…
Собака не бежит к месту, где валяется хлеб, а, уставившись на меня, злобно показывает клыки. Я стреляю ее прямо на середине тропы. Неудачно, мимо головы, куда-то в грудину. Она валится набок, молча елозит в окровавленных листьях и долбит о землю хвостом. Вторым выстрелом я пробиваю ей голову, и ногой толкаю с тропы.
- Хозяин, если что, приберет, - только сейчас поворачивается омоновец.
Вдвоем мы спускаемся на дорогу, где в полном безмолвии встречает нас группа.
- Собака бродячая кинулась… - без объяснений даем мы расклад.
"Предупреждать надо!" - хочет сказать командир, но понимает нелепость фразы.
- …Давайте, двигайте! - машет он на дорогу. - Снайпера хреновы… - для порядка прибавляя к словам.
Проползла под ногами, миновала, как молодость, длинная эта дорога. Кончились все развалины и редкие жилые дома. Никто не убит, не пропал без вести, не наскреб на медаль.
Мы сидим на упавших деревьях за рыжими буграми обочин. Кто чистит штаны и ботинки, кто курит, кто дремлет, кто, как истукан, не подвинуть и не отвлечь, глухо уставился в землю. Не хочется ни о чем говорить. Тупая, бессмысленная зачистка, вымотавшая нас хуже жестокого боя… Еще час или два до команды "отбой". Нам дали время на этот маршрут, а мы прошагали его прежде срока. Рассеянно и небрежно, через пень колоду да левой ногой. Не слезая с нахоженных троп, не шаря в жилищах мертвых, едва заглядывая в документы живых. И каждый не хотел топать этой дорогой, и каждый, кто топал, шел только сюда - на беспорядочно сваленные деревья за рыжими горбами обочин.
Заслонив четыре стороны света, гудит на ветру голый оборванный лес. Роняя дожди, куда-то бежит блудливое беспокойное небо. Ползет по швам от воды, худеет и тает сто лет запущенная дорога. Летит навстречу своей катастрофе маленькая наша планета. Весь мир катится в двери рая или на Страшный суд. И только мы бессменно ходим сюда, сидеть на мокрых загнивших бревнах, курить старый вонючий табак. И только для нас нету дела на завтрашний день.
Скорей бы в атаку! Напиться человеческой крови!
…Как-то всё поутихло к зиме. Стало поменьше трупов и реже стучит на улицах пулемет. Совсем другим городом сделался Грозный, совсем иным государством стала Чечня. Не сахар сидеть в горах, и разбежалось до лучших времен всё упрямое партизанское подполье. Поманила и увела на юг самых мятежных и одиозных, разгоревшаяся в Ираке война. Пощелкали многих вольных стрелков наши разведчики и снайпера, да не один десяток вдолбили в землю летчики и минометчики.
Не осталось ничего от вчерашнего дня. Миновало лето, - счастливое время анархии, - и избрала себе Чечня нового президента. Сменились министры, их стражники и шуты. Отслужили сполна, по чести, да, как получилось, и воротились на родину ОМОНы и СОБРы, и подарили сменщикам свои блокпосты. Прогнали по осени начальника нашего РОВД, да прислали совсем молодого. Погнал и он с насиженных мест приятелей прежнего, да позвал в их кресла своих… Да всё не стало порядка…
Суета, маета, да всё та же анархия… Как-то всё зыбко, плохо, неясно… Мы целыми днями торчим на зачистках или держим заслоны. Уходим утром, приходим под утро, спим еще сутки, без дела болтаемся до новой тревоги. Мы давно бросили милицейскую форму, нацепив на себя камуфляж. Забросили бриться, забыли, когда общались с людьми не военного круга. Никто не пишет протокола, никто не хочет раскрывать преступления. "Война идет…" - лениво отмахиваемся мы на все упоминания о работе. Да от нас уже и мало, что требуют… Хоть бы вставали порой по тревоге, а то и так никого не собрать… Мы никому не нужны здесь, и нас никто не хватится в этом городе, если вдруг завтра отменят войну. Пушечное мясо? Если бы… По тому хоть пушки стреляют. А мы шляемся из угла в угол, да получаем лишь выстрелы в спину. А то и камня за всю жизнь не дождешься… О, смерть, хоть ты посети нас, если все позабыли.