- Ну, хватит, - сказал парень, - давай сюда.
- Подожди, - взмолился Сергей, - еще минутку!
- Время - деньги, - сказал парень, - знаешь, как говорят американцы…
- Ну, минутку, - молил Сергей.
Но лицо парня вдруг стало таким, каким Сергей все время инстинктивно опасался его увидеть - не то чтобы жестоким, но абсолютно равнодушным.
- Вот и пацан хочет подержать, - сказал парень, - правда, пацан?
- Гриня не хочет, - сказал Сергей. - Ты же не хочешь, Гриня?
И Гриня Годин, которого на месте удерживал только панический страх, кивнул. Он был рад, что не нужно произносить ни слова.
- А чего ж ты здесь околачиваешься? - грозно и ласково спросил парень. - Ты сексот? Фискал? Знаешь, что я сделаю с тобой? Ноги оторву и собакам выброшу. Понял? Пошел вон!
Гриня побежал, а парень внимательно посмотрел ему вслед.
- Запомнишь его? - не считаясь с тем, что разоблачает себя перед Сергеем, спросил он Кудюкова.
- Запомню, - сказал Гришка. - И этого запомню.
Но Сергею уже было все равно, знал ли его Гришка до этого или не знал, говорил ли он парню, что он, Сергей, правильный пацан, или не говорил, Сергей боялся, что сейчас у него отнимут револьвер и узкая дверка в замечательный мир Приключения захлопнется перед его носом. Но дверку явно не торопились прихлопнуть. Мягкий рот темной личности опять собрался в морщины приветливой светской улыбки.
- Значит, хочешь купить?
- Как? - растерялся Сергей.
- За деньги, конечно.
- Но у меня только сорок копеек… - пролепетал Сергей.
- Родители на завтрак дают?
- Дают.
- Много? - Сергея словно обыскивали.
- По сорок копеек.
- Через три дня отдашь рубль. Остальные одиннадцать - по частям. Понял? Револьвер я тебе продаю за двенадцать рублей.
- За двенадцать?!
В непостижимой величине этой суммы таились ужасные, опасные и стыдные возможности - Сергей это почувствовал обжигающе ясно. Но только мгновение для него это было ясно. Тотчас же все заслонило страстное желание остаться наедине с тяжестью, которая оттягивала ему брюки, запустить пальцы в карман и гладить, и трогать, и давить коротенький ствол, пузатый барабан и ласково выгнутую теплую рукоятку.
- А сейчас давай сюда сорок копеек, которые у тебя есть.
Сергей вытащил деньги.
- Значит, - робко сказал он, - я тебе теперь должен одиннадцать рублей шестьдесят копеек?
- Двенадцать рублей ты мне должен. Двенадцать! - Парень даже развел от удивления руками. - Сорок копеек - это задаток. Какой же ты купец, если не знаешь, что надо давать задаток? Тебя мать дома как зовет? "Мой козлик", "моя птичка"?
Сергей смутился.
- Да нет, - стыдливо махнул он рукой. - Ласточка, звездочка… Женщина же она…
- Ласточка?! - восторженно заикнулась и радостно заржала темная личность. - Звездочка?! - Парень указывал на Сергея серым бородавчатым пальцем и радостно ржал: - Ласточка! Звездочка! Видал, Кудюк, ласточку? - Гришка, враждебно рассматривавший Сергея, презрительно плюнул. - Вот она!
- Да нет же, - пытался объяснить Сергей, - она не в этом смысле…
- Так вот, пора учиться жить, Ласточка-Звездочка. Не маленький уже. Двенадцать рублей ты мне должен, а не одиннадцать шестьдесят. Сорок копеек - задаток.
И началась для Сергея страшная кабала. Он не успевал собрать деньги в сроки, назначенные темной личностью. Темная личность накидывала проценты, и долг все рос и рос. У Сергея на переменах отбирали деньги, бутерброды, перочинные ножички, гоняли с мелкими поручениями. Школа сделалась отвратительной…
Как раскрылась вся история, Сергей уже не помнил. В памяти его остались только обширный, накрытый праздничной скатертью обеденный стол, в центре которого торжественно, изобличающе лежит маленький револьвер, и отец, скрипящий новыми полуботинками, и его вопросы:
- Ты знаешь, что за хранение оружия полагается тюрьма?
- Ты хотел, чтобы нас с матерью забрали в тюрьму?
- Откуда в тебе столько холодного, жестокого эгоизма?
- Ты знаешь, как нам с матерью достаются деньги?
Запомнилась бледная, настороженно следящая за отцом мать, их ночной, не очень понятный спор.
Мать. Мальчик ни в чем не виноват. Он слишком мягок и добр…
Отец. Мягок! Добр! Церковные добродетели! Сейчас за доброту сечь надо, как за воровство. Мы живем в мире…
Мать. Мне был бы противен мир, где за доброту надо сечь… Доброта и порядочность…
Отец. Знаю, знаю. Все знаю. Но с мальчишкой нужно быть пожестче - это в его же интересах.
Мать. Лучше подумай: почему мальчик в самый трудный момент не обратился за помощью к тебе, человеку, который должен быть самым близким ему?
2
И еще через одно искушение прошел во втором классе Сергей.
Второклассники готовились к вступлению в октябрята. По этому поводу в школу пришел корреспондент областной детской газеты "Костер". Это был маленький, нетерпеливо-подвижный человек с лицом, заслоненным толстенными увеличительными стеклами больших очков.
- Вот наш класс, - сказала ему сверхпедагогично жеманным и холодным тоном (так она разговаривает при завуче) Мария Федоровна.
- Прекрасные ребята, - поспешно, словно подталкивая Марию Федоровну, согласился корреспондент.
- У него стекла в очках пуленепробиваемые, - шепнул Гриня Сергею.
- Зачем?
- Как зачем! Он же корреспондент! А если в него шпион выстрелит?
- А где у него тогда пистолет? - усомнился Сергей.
- Думаешь, он дурак, у всех на виду его носит?
Сергей стал присматриваться (он-то уже знал, как револьвер оттопыривает карман) к пиджачным и брючным карманам корреспондента, а тот все поторапливал Марию Федоровну:
- Отличная стенная газета! Прекрасно оформленный плакат!
Должно быть, у него была своя какая-то цель, и он ждал, когда учительница закончит рассказывать. И, как только Мария Федоровна отпустила его, корреспондент ринулся к классу. Он именно ринулся, засуетился и стал похож на затейника с районной детской площадки.
- Ну как, ребята, - спросил он, - вы дружно живете?
- Дружно! - вразнобой, довольные нежданным срывом урока, загудели ребята.
- А девочек не бьете?
- Не-ет!
- А учиться интересно?
- Интересно!
- Вот видите, как хорошо! А кто у вас лучше всех рисует?
В классе на минуту замялись. Иванников сказал:
- Рязанов.
И сразу остальные подхватили:
- Рязанов!
- Сережка!
- Ласточка-Звездочка!
Это крикнул Петька Назаров, всеми признанная сволочь. Сергей грозно обернулся к нему.
- А где Рязанов?
- Поднимись, Сергей, - сказала Мария Федоровна, - с тобой разговаривают.
Сергей, безобразно краснея, поднялся и уставился на парту. О том, что он рисует неплохо, в классе было давно известно, но заветный титул "лучше всех" ему выдали вот так, сразу, с легкой руки Вани Иванникова.
- Ты чего ж смущаешься, герой? - спросил корреспондент. - Ты же герой?
Сергей потупился еще больше.
- Он у вас что? - обратил к классу замаскированное мощными очками лицо корреспондент. - Всегда такой стеснительный? Как красная девица? Ты красная девица? - спросил он у Сергея.
В классе радостно засмеялись. Хохотал Гриня Годин, фыркал Ваня Иванников, и Сергей начал сердиться и освобождаться от своего смущения.
- Никакая я не красная девица!
- Вот и хорошо, - подхватил корреспондент, - я так и знал. Ты - будущий тракторист.
- Никакой я не тракторист.
- А кто же ты? Кем ты будешь, когда вырастешь?
Вопрос был дурацкий, и Сергей сразу бы перестал уважать корреспондента, если бы не его пуленепробиваемые стекла и не подозрительно оттопыренный правый брючный карман.
- Полярником? - подсказывал корреспондент. - Инженером?
- Моряком он будет, - опять вмешался Иванников.
- Моряком?
Сергей молча кивнул. Он не собирался быть моряком, он вообще никем еще не собирался быть. Но надо же что-то отвечать, когда тебя вот так берут за горло.
- А твой сосед?
- Летчиком, - рявкнул класс, уже усвоивший правила игры.
- Летчиком, - робко кивнул струсивший Гриня.
- Ну вот и отлично! - Корреспондент обрадовался: должно быть, сделал свое дело. Он еще зачем-то спросил у Марии Федоровны, где работают родители Сергея и Грини, и попросил ее отпустить Сергея с урока. Потом корреспондент затащил Сергея в пустую комнату за учительской, где в холоде и пыли мерзли рулоны географических карт, литографий с картин великих художников и горы других наглядных пособий, дал ему лист бумаги и, погладив по голове, попросил:
- Нарисуй мне, мой юный художник, знаешь что? Корабль и над ним самолет…
Газета с рисунком Сергея появилась в школе дня через три. Ее прямо посреди урока принесла в класс сама завуч первой ступени Лидия Михайловна. Она поздравила Сергея и Гриню и пожелала Сергею "развивать и совершенствовать дальше свой талант". Рисунок был помещен на самой интересной и самой почетной, по мнению Сергея, четвертой странице. Он не понравился Сергею. Он не нравился ему еще тогда, когда он в спешке - корреспондент торопил - кое-как набрасывал контуры немыслимого броненосца, который теперь, почти переламываясь пополам, будто его взорвала невидимая торпеда, плыл над красочным заголовком большой шарады. Не понравилась Сергею и надуманная подпись под рисунком: "Сережа Рязанов и Гриня Годин - настоящие друзья, они хорошо учатся, помогают друг другу и мечтают о больших дорогах в морском и воздушном океанах. "Я буду моряком", - твердо говорит Сережа. "А я - летчиком", - заявляет Гриня. Ребятам можно верить".
Во-первых, не такие уж они с Гриней друзья. Только что на одной парте сидят. А во-вторых, ничего такого он "твердо" не заявлял.
Но уже через минуту Сергей стал меньше бояться, что ребята его засмеют, и даже стал лучше думать о своем рисунке.
- Не правда ли, дети, - сказала Мария Федоровна, - эта картинка Сергею удалась? - Мария Федоровна прижала "Костер" подбородком к груди и указывала на рисунок тупым концом ученической ручки - так она обычно демонстрировала наглядные пособия. - Самолет над кораблем и вовсе неплохо получился.
- В газете плохой рисунок не напечатают, - вдруг решительно сказал Гриня.
- Да, - кивнула Мария Федоровна, - теперь Гриня и Сергей должны учиться еще лучше. Да и все ребята тоже. Теперь на вас большая ответственность лежит.
Понравился рисунок и дома. Мать, правда, почти не взглянула на газету. Она смотрела на Сергея и улыбалась.
- Да ты не на меня смотри! Да ты не так смотришь! - кричал на нее раздосадованный и уязвленный Сергей. - Ты, ма, ничего не понимаешь!
- Ну, я смотрю, смотрю, - улыбалась мама и переводила взгляд на газету. Но все равно она смотрела не так - Сергей это ясно видел.
Зато отец сразу все понял и оценил. Он смотрел на рисунок именно так - восторженно и восхищенно. Он показал газету Хомикиным "папане" и "мамане", сам спустился к газетному киоску и закупил "на память" с десяток экземпляров "Костра". А утром на стуле у своей кровати Сергей обнаружил прекрасный "альбом для рисования" с глянцевыми, жестяной прочности листами и зеленый железный ящичек с выдавленными в нем шашечками - набор взрослых акварельных красок.
За один день слава просто навалилась на Сергея.
Сволочь Петька Назаров даже подобострастно спросил у него:
- А тебя не просили еще что-нибудь для газеты нарисовать? Они могут попросить.
Сергей смутился. Эта мысль не приходила ему в голову.
- Да, - неопределенно сказал он, - понимаешь… Но вообще…
- А хочешь, - сказал Петька, - давай дружить? Хочешь, сядем вместе? Хочешь, пойдем после уроков ко мне домой? У меня есть две рапиры. Я тебе покажу свои книжки.
И Сергей неожиданно для себя сказал:
- Ладно, давай.
Ему не хотелось садиться к Петьке - тот недавно грозился доложить о револьвере, - не хотелось обижать коротышку Гриню, но что-то его уже понесло.
- Знаешь, Гриня, - сказал он Годину, - я пересяду к Петьке Назарову. - И, чтобы как-то оправдаться, пояснил: - Я ненадолго, ладно? На десять дней. Он мне покажет свои рапиры.
Сергей пересел к Петьке и после уроков пошел к нему смотреть рапиры. Он честно старался вызвать в себе дружбу к Петьке, но никакой дружбы не получалось. И в Петькиной квартире все, начиная от бабки, черной от платка до ботинок, кончая спортивными рапирами, скрещенными над Петькиной кроватью, Сергею не понравилось.
Петька влез в ботинках на кровать, снял одну рапиру, спрыгнул, согнул левую руку кренделем над головой и стал старательно колоть воздух, притопывая правой ногой.
- Вот так это делают, - сказал он.
Сергей засмеялся. Рука, согнутая дурацким балетным кренделем! Разве настоящие мушкетеры унизили бы себя такой немужской позой?!
- Пусть это будет шпага д'Артаньяна, - уклончиво сказал он.
- Это же не шпага, - покровительственно поправил Петька, - это рапира. Спортивная. Видишь, у нее на конце шарик. Это чтобы не уколоться. Смотри, как ее надо правильно держать. Видишь?
Петька взрослыми шагами ушел на кухню командовать злой черной бабкой, а Сергей поиграл сам с собой, помахал рапирой и заскучал.
- Покажи книги, - сказал он, когда Петька вернулся.
- Хочешь "Судебную медицину"? Колоссальная книга! Там есть про всё!
"Судебная медицина" действительно оказалась потрясающей книгой. В ней, правда, было про всё. Сергей листал ее с болезненным любопытством.
- Твой отец - следователь? - спросил он.
- Нет, - сказал Петька, - он ответственный работник.
- Ну ладно, - сказал Сергей, - я пошел. Дома будут ругаться.
А через два дня Мария Федоровна спросила его в классе:
- Это верно, Рязанов, что ты для "Костра" готовишь новый рисунок?
Сергей онемел.
- Может быть, ты и для школьной художественной выставки сделал бы что-нибудь большое?
- А я уже делаю, - вдруг ляпнул Сергей, - я рисую картину маслом.
Почему он это ляпнул, как он это ляпнул - Сергей не знал. Он никогда не рисовал маслом, даже не представлял себе, что значит рисовать маслом. Просто, спасаясь от меньшей лжи, ухватился за большую.
Неделю он жил надеждой, что все - и выдуманный рисунок для газеты и картина маслом - постепенно забудется. Но ровно через неделю Мария Федоровна спросила, скоро ли он закончит работу. "Скоро", - ответил Сергей. И еще раз десять говорил: "Завтра. Скоро принесу". А потом однажды утром не свернул направо за трамвайными путями к школе, а пошел прямо. К реке. В школе звенел звонок, а он шагал к реке, и каждый шаг его был преступным. Сергей остро чувствовал свою отверженность и свое одиночество, слоняясь со своим разоблачительным портфелем между угольными курганами порта, читая заводские штампы-надписи на причальных тумбах или от нечего делать плюя с высоты гранитной набережной в холодную, чугунную воду. Он остро чувствовал отверженность и одиночество во дворе, играя с ребятами и сидя за обедом дома. Он совершил преступление - солгал, и теперь самый маленький шаг его был новой ложью.
- Ну как наши дела? - спрашивал отец за обедом.
- Хорошо, - лгал Сергей.
Мама прикасалась на ночь теплыми губами к его лбу - проверяла, нет ли температуры. Он не имел права на этот поцелуй. Утром он набивал портфель книгами и тетрадями, нужными по расписанию, - и это было ложью. Враньем были и сам портфель, и будильник, поставленный на семь часов утра, и горячий завтрак, с которым его ждала мама. Враньем была и поспешность, с которой он съедал свой завтрак и выбегал за ворота. Теперь у него была масса свободного времени, и он мог бы, например, подфутболить пустую папиросную коробку, валявшуюся на дороге. Но он проходил мимо. Он надолго застывал у киновитрин, но фотографии не заставляли его фантазию работать. Фантазия Сергея теперь работала только в одном направлении - она упорно искала выход. Заболеть? Схватить воспаление легких? Чтобы мама и отец готовились его похоронить, а потом… Или забраться тайно в трюм морского парохода, устроить себе среди ящиков и тюков маленькую темную комнатку, заснуть и проснуться где-нибудь у берегов Африки, и слушать, как булькает за бортом океанская вода?
В груди у него все время звенел остренький звоночек. Он заглушал все привычные городские шумы, мешал Сергею понимать то, что ему говорили ребята. И когда боль, питавшая этот звоночек, стала уже совсем невыносимой, когда тяжесть незаслуженных маминых поцелуев совсем подавила его, Сергей однажды перешел по мосту на левую сторону реки, разделся и двинулся к воде.
Войти в чугунную, каменную воду сейчас было так же противоестественно, как, скажем, босиком прыгнуть в сугроб. Сама пустынная поверхность реки - даже пароходы, готовясь к зимовке, попрятались в затоны - угрожала Сергею. Казалось, войти в реку - нарушить какой-то страшный закон. Да и не должна была вода впустить в себя человека.
Но она впустила. Сергея удивил ее легкий, по-летнему ласковый всплеск. На мгновение вода показалась горячей, и только пальцы, сквозь которые продавливался маслянистый, с прожилками водорослей ил, сразу же почувствовали ледяной холод. Сергей ступал осторожно, боясь порезаться, - здесь, рядом с мостом, и летом никто не купался. Зайдя в воду по грудь, Сергей начал окунаться. Он окунался с головой и, когда выныривал, видел над собой темную громаду моста, машины, двигавшиеся по нему, кирпичную мешанину домов на правой стороне реки. А от моста к нему уже бежали люди…
В сторожке у моста Сергея растерли спиртом, одели и спросили:
- Кто таков?
Сергей молчал.
- Да вот портфель его, - сказал человек в форменной шинели, враждебно рассматривавший Сергея. - Сейчас увидим, что это за утопленник на нашу голову!
Дальше события разворачивались сами собой, и Сергей не обращал на них никакого внимания. Он прислушивался к тому, что делается у него внутри, и иногда осторожно покашливал: не начинается ли? Он равнодушно шел за форменной шинелью, равнодушно поднимался по школьной лестнице, равнодушно что-то говорил Марии Федоровне и наконец вместе с ней пришел домой, где все по-настоящему должно было начаться и кончиться.
- Где ты был? - спросил отец. - Где ты был вчера, сегодня, позавчера, во все те дни, когда ты лгал нам? Нам всем - маме, Марии Федоровне, отцу, своим товарищам?