Что и говорить, основания для ревности Булгаков давал, и знакомых женщин в Москве в те годы у него было много. Тут и машинистка И.С. Раабен, печатавшая "Белую гвардию" и другие произведения, и, по свидетельству Т.Н. Лаппа, появившаяся в Москве владикавказская знакомая Лариса, бывшая жена генерала Гаврилова. Ухаживал Булгаков, по словам Татьяны Николаевны, и за женой их московского знакомого адвоката Владимира Коморского Зиной. В очерке "Москва 20-х годов", появившемся 27 мая и 12 июня 1924 года в "Накануне", писатель посвятил ей целый гимн: "…Зина чудно устроилась. Каким-то образом в гуще Москвы не квартирка, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна; телефончик, муж. Манюшка готовит котлеты на газовой плите, а у Манюшки еще отдельная комнатка… Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе. Женился бы, как Бог свят, и женился бы за телефончик и за винты газовой плиты, и никакими силами меня не выдрали бы из квартиры. Зина, ты орел, а не женщина!" Конечно, инициатором и виновником разрыва с Тасей был Михаил, и со стороны строгих ревнителей морали он заслуживал осуждения. Тем более что Татьяна Николаевна осталась без профессии и практически без средств к существованию. Уже после расставания Булгаков, по словам Т.Н. Лаппа, не раз говорил ей: "Из-за тебя, Тася, Бог меня покарает".
В богемной среде, куда все более втягивался Булгаков, на узы брака смотрели легко, мало кто из знакомых был женат только один раз. И Михаил Афанасьевич с удовольствием последовал принятым в этой среде правилам.
Дальнейшая жизнь Татьяны Николаевны без Булгакова была небогата событиями. После развода она устроилась на курсы машинисток, однако вынуждена была оставить это занятие из-за сильных головных болей, затем училась на курсах кройки и шитья. В 1927 году, чтобы получить профсоюзный билет, она даже работала на стройке разнорабочей. Булгаков время от времени помогал бывшей жене материально, пока сам не оказался в стесненных материальных обстоятельствах после снятия со сцены всех его пьес.
Т.Н. Лаппа свидетельствовала: "После развода и переезда Михаил стал подыскивать где-нибудь помещение для жилья, потому что часто приходила Белозерская, ей даже пытались звонить по нашему телефону, и я запротестовала. Какое-то время он жил с ней у Нади на Большой Никитской. Она там по объявлению взяла заведование школой, и там они с месяц жили. Потом там, наверно, нельзя было уже, и он вернулся в квартиру 34. А в ноябре уже совсем уехал. Приехал на подводе, взял только книги, и теткины тоже… ну, какие-то там мелочи еще. Я ему помогала все уложить, вниз относить, а потом он попросил у меня золотую браслетку. Но я не дала ему". А на вопрос интервьюера Л.К. Паршина: "Как же он без браслетки-то?", – жестко ответила: "Ну что ж, будет знать, как шастать". Чувствуется, что измену с Любовью Евгеньевной Татьяна Николаевна ему не простила до конца своих дней.
После развода Булгаков иногда навещал Тасю. Так, в 1930 году, после памятного разговора со Сталиным, он, по воспоминаниям Татьяны Николаевны, изложил ей содержание беседы с диктатором: "Я просил, чтобы меня отпустили за границу. Но Сталин сказал: "Отпустить мы вас не можем, а что вы можете делать здесь?" Тогда я сказал: "Пусть меня возьмут работать во МХАТ". Булгаков предположил, что теперь его дела пойдут лучше, – и не ошибся, поскольку получил хотя бы гарантированный заработок. Отметим, что в отличие от версий разговора Булгаков – Сталин, излагаемых второй и третьей женами писателя – Л.Е. Белозерской и Е.С. Булгаковой, в изложении Т.Н. Лаппа не Булгаков отказался от предложения Сталина уехать за границу, а наоборот, Сталин не разрешил Булгакову эмигрировать.
После получения профсоюзного билета Т.Н. Лаппа работала в регистратуре поликлиники. В 1933 году она сошлась с братом бывшего друга Булгакова Ивана Павловича Крешкова Александром Павловичем, учившимся в Москве в мединституте, и в 1936 году уехала с ним в город Черемхово Иркутской области, где А.П. Крешков работал педиатром (их брак так и не был зарегистрирован, но в СССР вплоть до 1944 года фактический брак признавался наравне с зарегистрированным).
Интересно, что, судя по всему, добрые чувства и даже любовь к Булгакову Тася сохранила до самого конца. Татьяна Николаевна признавалась: "Второй муж Крешков ревновал меня к Булгакову; порвал его рукописи, кричал: "Ты его до сих пор любишь!"… Однажды, когда я ездила к сестре, Крешков открыл стол и все, что было связано с Булгаковым, уничтожил. Документы, фотографии… все".
Перед смертью Булгаков хотел повидать Тасю, но ее тогда уже не было в Москве, о чем он не знал, ибо давно оборвал с ней все связи. Друг Булгакова драматург и журналист С.А. Ермолинский вспоминал: "Мой бедный Миша! Он как-то лишь мельком обмолвился об этом, уклоняясь от дальнейших расспросов о Татьяне Николаевне. Но я убежден, она продолжала жить в нем потаенно – где-то в глубине, на дне его совести – и как ушедшая первая любовь, очищенная в воспоминаниях, и как укор, который в предсмертные дни не мог не обостриться. Поэтому он и попросил Лелю (младшую сестру Елену Афанасьевну Светлаеву (Булгакову). – Б. С.) найти ее (Тасю, назвал он ее, как называл раньше). Он ждал ее, мучаясь и стыдясь, плохо скрывая это от нас.
Не знаю, пришла бы она, если бы была в эти дни в Москве? Она исчезла из его жизни незаметно и никогда, ни единым словом не напоминала о себе. Он так и не узнал, где она и что с ней.
Ее обида была горше обыкновенной женской обиды, а гордость – выше всякого тщеславия. Впоследствии, когда возник шум вокруг его имени, он словно не коснулся ее. И о ней, о Т.Н. Лаппа, ровным счетом ничего не было известно. Лишь в начале 80-х годов я узнал, что она живет в Туапсе, у нее другая фамилия – Кисельгоф, она овдовела, живет одна, получает крохотную пенсию, ей 90 лет. Я написал ей письмо. В этом письме я рассказал о ее совместной жизни с Булгаковым так, как я ее "вычислил" – все двенадцать лет. Упомянул, что Миша мало и неохотно рассказывал о ней. Не забыв и о злосчастном посвящении "Белой гвардии" (роман первоначально был посвящен Тасе, а вышел с посвящением Л.Е. Белозерской. – Б. С.), и, конечно же, написал о Леле, которую умирающий Миша просил во что бы то ни стало найти ее. Словом, я приложил к письму все, что было написано о ней в "Записках о Булгакове", включенных в готовящийся к печати мой однотомник. Я просил Татьяну Николаевну, не стесняясь, вычеркивать, что ей не нравится или покажется бестактным.
Она тотчас ответила мне. Письмо датировано 25 июня 1981 года. Оно написано твердым, аккуратным почерком на листке бумаги в школьную клеточку.
"Уважаемый Сергей Александрович, – писала она, – спасибо за столь теплое письмо. Конечно, факты, изложенные Вами в письме, все верны. О том, что Миша хотел меня видеть, я знаю. Почему он обо мне мало рассказывал? Ясно почему. Вы поразительно и без моих объяснений догадались. Я у него была первая сильная и настоящая любовь (на склоне лет уже можно обо всем сказать). Нас с ним связывала удивительная юность. Но почему Вы столько лет не заинтересовались моей скромной личностью и только сейчас написали мне такое письмо? Может быть, если бы я такое послание получила раньше, я бы могла Вам многое рассказать. Теперь поздно. Посылаю Вам свое фото (такой я была в первые годы совместной жизни с Мих. Аф.). Еще раз спасибо за письмо.
С уважением – Т. Кисельгоф.
P. S. Ничего бестактного Вы не написали, так что напрасно беспокоитесь".
Елена Сергеевна тогда спросила: "Миша, почему ты не сказал мне, что хочешь повидать ее?.."
По утверждению Татьяны Николаевны, в марте 1940 года они со вторым мужем собирались приехать в Москву, но из-за плохой погоды перенесли поездку на апрель: "И вдруг мне Крешков газету показывает – Булгаков скончался. Приехала, пришла к Леле (сестре писателя Е.А. Булгаковой. – Б.С.). Она мне все рассказала, и что он меня звал перед смертью… Конечно, я пришла бы. Страшно переживала тогда. На могилу сходила". Очевидно, перед смертью Булгаков хотел попросить прощения у Таси, которая провела с ним самые тяжелые годы его жизни.
Жизненный путь Т.Н. Лаппа завершился следующим образом. В 1945 году она переехала с матерью в Харьков. В 1946 году здесь Татьяна Николаевна окончательно разошлась со вторым мужем, который вернулся с фронта с другой женщиной. Год снимала комнату в Москве, работала библиотекарем. Вышла замуж за бывшего друга Булгакова адвоката Давида Александровича Кисильгофа, который давно был в нее тайно влюблен, и в 1947 году уехала вместе с ним в город Туапсе, где и скончалась 10 апреля 1982 года.
Татьяна Николаевна Лаппа не имела каких-либо особых талантов или знакомств в литературно-театральных кругах, поэтому, как только Булгаков почувствовал себя писателем, он оставил ее, женившись на более интересной с точки зрения круга литературных знакомств Л.Е. Белозерской, хотя, как доказывают предсмертные слова, чувств своих к Тасе он до конца не исчерпал даже через полтора десятилетия после разрыва. Не исключено, что Маргарита "закатного" романа воплотила не только третью жену писателя, но и черты первых двух, в том числе Таси в период их юношеской влюбленности.
Вторая любовь
Любовь Евгеньевна Белозерская
Любовь Евгеньевна Белозерская (1895–1987), вторая жена Михаила Булгакова в 1924–1932 годах, также была одним из возможных прототипов Маргариты в ранних редакциях романа "Мастер и Маргарита". Она оставила посвященные Булгакову мемуары "О, мед воспоминаний" (1969), а также подготовленную по его рекомендации рукопись о своей эмигрантской жизни в Константинополе и Париже "У чужого порога" (ее устные рассказы на эту тему послужили материалом для пьесы "Бег"). Любовь Евгеньевна также написала третью книгу воспоминаний "Так было" – о своем знакомстве с известным историком академиком Е.В. Тарле уже после развода с Булгаковым. Мемуары "У чужого порога" и "Так было" были изданы в 1989 году посмертно. Любови Евгеньевне Белозерской Булгаковым были посвящены роман "Белая гвардия", повесть "Собачье сердце" и пьеса "Кабала святош".
Любовь Евгеньевна родилась 18/30 сентября 1895 года под Ломжей (Польша) в столбовой дворянской семье. Старшая ветвь ее рода была княжеской, восходя к князьям Белозерским-Белосельским. Ее отец, Евгений Михайлович Белозерский, умерший в 1897 году в возрасте 44 лет, был дипломатом, а потом служил в акцизном ведомстве. Мать, Софья Васильевна Белозерская (урожденная Саблина) (1860–1921), окончила московский Институт благородных девиц, получив там музыкальное образование. Всего в семье Белозерских, кроме Любови, было трое детей: дочери Вера (р.1888 г.) и Надежда (р.1891 г.) и сын Юрий (р.1893 г.). После смерти отца семья Белозерских переехала к дальним родственникам в Пензу. Любовь Евгеньевна окончила с серебряной медалью Демидовскую гимназию в Санкт-Петербурге. Там же она училась в частной балетной школе. В 1914 году Любовь Евгеньевна окончила курсы сестер милосердия и ухаживала за ранеными в благотворительных госпиталях. И.В. Белозерский, племянник Л.Е. Белозерской, писал: "В четырнадцатом году разразилась империалистическая война. Любовь Евгеньевна, как истинная патриотка, оканчивает курсы сестер милосердия и принимает самое активное участие в организации благотворительных госпиталей, самозабвенно ухаживая за ранеными". После октября 1917 года Л.Е. Белозерская уехала из Петрограда к одной из своих подруг в деревню в Центральной России. В 1918 году она переезжает в Киев, где встретилась с известным журналистом, знакомым ей еще по Петербургу, Ильей Марковичем Василевским, писавшим под псевдонимом "Не-Буква". Белозерская стала женой Василевского, которому за необузданную ревность дала кличку Пума. В феврале 1920 года она вместе с мужем из Одессы отбыла в Константинополь. Из Константинополя в том же году они переехали во Францию, сначала в Марсель, а потом в Париж, где Василевский начал издавать собственную газету "Свободные мысли", скоро прекратившую свое существование из-за отсутствия средств. Зимой 1921/22 года Белозерская с мужем переехали в Берлин, где Василевский стал сотрудничать в сменовеховской газете "Накануне". В июле 1923 года он уехал в Россию вместе с Алексеем Николаевичем Толстым, но в отличие от последнего не избежал гибели в подвалах Лубянки в 1938 году. В конце 1923 года в Москву приехала и Любовь Евгеньевна. Ее брак с Василевским фактически распался еще в последние месяцы жизни в Берлине. А вскоре после возвращения на родину она встретила Булгакова.
Это произошло в начале января 1924 года на вечере, устроенном редакцией "Накануне" в честь Алексея Толстого в особняке Бюро обслуживания иностранцев в Денежном переулке.
Любовь Евгеньевна вспоминала: "…За Слезкиным стоял новый, начинающий писатель – Михаил Булгаков… Нельзя было не обратить внимания на необыкновенно свежий его язык, мастерский диалог и такой неназойливый юмор. Мне нравилось все, принадлежавшее его перу и проходившее в "Накануне"… Передо мной стоял человек лет 30–32-х; волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны; когда говорит, морщит лоб. Но лицо в общем привлекательное, лицо больших возможностей. Это значит – способно выражать самые разнообразные чувства. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же все-таки походил Михаил Булгаков. И вдруг меня осенило – на Шаляпина! Одет он был в глухую черную толстовку без пояса, "распашонкой". Я не привыкла к такому мужскому силуэту, он показался мне слегка комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу вслух окрестила "цыплячьими" и посмеялась. Когда мы познакомились ближе, он сказал мне не без горечи: – Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась… Я поняла, что он обидчив и легко раним. Другой не обратил бы внимания".
Фигура Алексея Толстого привлекала пристальное внимание Булгакова. Первая запись в булгаковском дневнике, посвященная Алексею Толстому, появилась 24 мая 1923 года: "Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом. Преимущественный признак – море пива выпивают в Москве. И я его пью помногу. Да вообще последнее время размотался. Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет. Я выбился из колеи – ничего не писал 1 ½ месяца".
31 августа 1923 года Булгаков писал Юрию Слезкину: "Трудовой граф чувствует себя хорошо, толсто и денежно. Зимой он будет жить в Петербурге, где ему уже отделывают квартиру, а пока что живет под Москвой на даче".
2 сентября 1923 года состоялась первая встреча Булгакова с Алексеем Толстым. В этот день Михаил Афанасьевич записал в дневнике: "Сегодня я с Катаевым ездил на дачу к Алексею Толстому (Иваньково). Он сегодня был очень мил. Единственно, что плохо, это плохо исправимая манера его и жены богемно обращаться с молодыми писателями. Все, впрочем, искупает его действительно большой талант. Когда мы с Катаевым уходили, он проводил нас до плотины. Половина луны была на небе, вечер звездный, тишина, Толстой говорит о том, что надо основать неореальную школу. Он стал даже немного теплым: "Поклянемся, глядя на луну". Он смел, но он ищет поддержки и во мне и в Катаеве. Мысли его о литературе всегда правильны и метки, порой великолепны". На следующий день, 3 сентября 1923 года, Булгаков констатировал: "Без проклятого пойла – пива – не обходится ни один день. И сегодня я был в пивной на Страстной площади с А. Толстым, Калменсом и, конечно, хромым "Капитаном", который возле графа стал как тень… Толстой рассказывал, как он начинал писать. Сперва стихи. Потом подражал. Затем взял помещичий быт и исчерпал его до конца. Толчок его творчеству дала война".
Следующая запись в дневнике, посвященная Толстому, датирована 9 сентября 1923 года: "Сегодня опять я ездил к Толстому на дачу и читал у него свой рассказ "Дьяволиада". Он хвалил, берет этот рассказ в Петербург и хочет пристроить его в журнал "Звезда" со своим предисловием. Но меня-то самого рассказ не удовлетворяет.
Уже холодно. Осень. У меня как раз безденежный период. Вчера я, обозлившись на вечные прижимки Калменса (финдиректора московского отделения редакции "Накануне". – Б. С.), отказался взять у него предложенные мне 500 рублей (золотом. – Б. С.) и из-за этого сел в калошу. Пришлось занять миллиард (совзнаками. – Б. С.) у Толстого (предложила его жена)".
А в ночь на 24 декабря 1924 года Булгаков сделал по адресу Толстого совсем уж уничижающую запись: "Василевский же мне рассказал, что Алексей Толстой говорил:
– Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов.
Грязный бесчестный шут.
Василевский же рассказал, что Демьян Бедный, выступая перед собранием красноармейцев, сказал:
– Моя мать была блядь…"
Булгаков уважал "третьего Толстого" за недюжинный литературный талант и презирал за приспособленчество, готовность играть роль шута при большевиках и уподобиться "пролетарскому поэту" Демьяну Бедному.
Тем не менее в первое время после возвращения Толстого Булгаков пытался завязать отношения с "красным графом", вероятно рассчитывая на его протекцию.
Булгаков иронизировал над А.Н. Толстым уже в "Записках на манжетах": "Видел во сне, как будто я Лев Толстой в Ясной Поляне. И женат на Софье Андреевне. И сижу наверху в кабинете. Нужно писать. А что писать, я не знаю. И все время приходят люди и говорят: "Пожалуйте обедать". А я боюсь сойти. И так дурацки: чувствую, что тут крупное недоразумение. Ведь не я писал "Войну и мир". А между тем здесь сижу. И сама Софья Андреевна идет вверх по деревянной лестнице и говорит: "Иди. Вегетарианский обед". И вдруг я рассердился. "Что? Вегетарианство? Послать за мясом! Битки сделать. Рюмку водки". Та заплакала, и бежит какой-то духобор с окладистой рыжей бородой, и укоризненно мне: – Водку? Ай-ай-ай! Что вы, Лев Иванович? – Какой я Лев Иванович? Николаевич! Пошел вон из моего дома! Вон! Чтобы ни одного духобора! Скандал какой-то произошел. Проснулся совсем больной и разбитый".